Ночной дежурный сказал, что ему необходимо спуститься вниз, чтобы передать смену. Блум сказал, что он вполне может побыть здесь один.

На полу у кровати, рядом с безжизненной рукой Торренса, Блум нашел револьвер «Айвер Джонсон» двадцать второго калибра. Может быть, из этого оружия стреляли в Мэттью? Он не стал его трогать. Потом он взглянул на труп, кивнул и подошел к шкафу.

Бежевый спортивный пиджак и светло-коричневые свободные брюки-слаксы висели рядышком в шкафу. На полу стояла пара коричневых башмаков рядом с закрытой черной матерчатой сумкой. Блум поднял ее, поставил на кровать и сел рядом на пол.

На бирке был написан адрес Торренса — Атланта, Джорджия, Литтлджон Вей 2314. Телефон не был указан. Наверно, в сумке не было ничего интересного. Блум открыл ее.

Там был авиабилет до Атланты, копия завещания Уиллы Торренс и маленькая черная записная книжка.

В сумке также лежала коробка с пулями для револьвера двадцать второго калибра.

Она посадила измученную Джоанну на такси после восьми вечера, заплатив водителю и попросив отвезти девочку в квартиру матери. Сейчас Патриция сидела у постели Мэттью, держала его за руку и разговаривала с ним, так, как это делала до нее его дочь, рассказывая ему другую историю; но все равно она пыталась с ним общаться.

Она рассказывала ему историю их любви.

Она вспоминала о том, как им жилось.

— Мэттью, тебе обязательно нужно прийти в себя, — говорила она.

Она уже рассказала ему о том, как они встретились в первый раз, когда во время дождя она врезалась в его машину, а сейчас Патриция рассказывала об их следующем происшествии. На сей раз столкнулись человеческие личности, а не автомобили.

— Ты помнишь тот день в зале для тренировок? — спросила она его. — Мы не знали, что каждый из нас бежит по беговой дорожке, и бам-м-м, мы врезались друг в друга, руки-ноги у нас перепутались, и мы упали на пол… Наверно, в тот момент я в тебя влюбилась. Нет, пожалуй, я влюбилась, когда увидела тебя в самый первый раз. Видимо, дело все в том, что каждый раз, когда я тебя видела, я влюблялась в тебя по-новой. Каждый раз, когда я видела твое лицо: во время аварии, в спортивном зале, и когда ты отказался со мной позавтракать…

…Ты меня просто облил холодным душем. Я не могла этому поверить, и решила, что ты идешь на свидание с другой. Наверное, с этой вьетнамочкой, работавшей переводчиком. Я жутко разозлилась и ревновала тебя. Даже не знаю, почему, — я же тебя тогда почти не знала. А ты помнишь, как я с тобой кокетничала, когда мы встретились на слушании дела Бартона. Ты решил, что я пытаюсь предложить тебе сделку? Мы оба пили Мартини. За справедливость! Тяжелый был денек!

Первый раз мы были вместе в публичном месте, и нас окружали люди. Поразительно, что ты не испугался меня, хотя вполне мог бы удрать куда подальше…

Я сказала, что у меня дома есть бутылка коньяка двадцатилетней выдержки, подарок от одного из моих клиентов. У меня никогда не было повода ее открыть. Тогда ты на меня так посмотрел! Я решила, что потеряла тебя навсегда.

Я уставилась тебе в глаза, потом перевела взгляд на губы, думаю, что сейчас ты помчишься прочь от меня. Я склонилась к тебе, пытаясь загипнотизировать.

Все было потрясающим с самой первой минуты, правда, Мэттью? Нам не было нужно приспосабливаться, мы понимали друг друга с самого начала.

— Господи, мы были сумасшедшими, — сказала она и сжала руку. — Ты помнишь, как?..

— Сумасшедшие, — сказал он.

— В ту ночь ты…

Вдруг она поняла, что он что-то сказал.

Патриция быстро встала и, наклонившись, взглянула на него. Глаза у Мэттью были закрыты.

— Мэттью?

Молчание.

— Мэттью?

Все то же молчание.

— Мэттью, — продолжала она, — ты прав. Мы были сумасшедшие. Мы просто сошли с ума. Полностью. У нас поехала крыша. Мы были чокнутые, сумасшедшие, ку-ку. Скажи мне это еще раз, Мэттью. Пожалуйста, скажи мне, какие мы были чокнутые. Прошу тебя, повтори, пожалуйста!

Она продолжала смотреть ему в лицо и сжимала его руку своими. Она так хотела, чтобы он открыл глаза и пошевелил губами. Она молила, чтобы он заговорил, чтобы снова заговорил с ней.

— Пожалуйста, милый, прошу тебя, умоляю…

Но он больше ничего не сказал, а она начала сомневаться, не показалось ли ей, что он произнес это слово…

Патриция снова уселась у постели, продолжая держать его руку.

Когда Блум в девять утра вернулся в свой кабинет, у него на столе все еще лежал список звонков, которые делал Мэттью из дома.

Блум положил этот список рядом с маленькой черной записной книжкой Торренса и ежедневником Мэттью. Потом он сделал следующую таблицу:

Торренс сказал Блуму, что не навещал дочь с тех пор, как приехал в Калузу. Мария то же самое сказала Тутс. Но Торренс заявил, что не знает никого по имени Мэттью Хоуп. А Блум обратил внимание на запись в ежедневнике Торренса:

Блум подвинул к себе телефон и быстро набрал номер Эгги Донован. После третьего звонка она сняла трубку.

— Алло?

— Миссис Донован?

— Да?

— Это детектив Блум. Простите, что я вас снова беспокою, но…

— Да, в чем дело?

— Я еще раз подумал о звонках, которые сделал вам Мэттью Хоуп в Брэдентон в прошлый четверг. Особенно…

— Мистер Блум, я вам больше ничего не могу сказать.

— Миссис Донован, в него стреляли как раз…

— Я ничего не знаю о том, кто в него стрелял.

— Вы ему не сказали ничего, что могло бы…

— Я не помню, что я ему сказала.

— Вы ему не сказали, где остановился Питер Торренс?

— Нет, — сказала она и повесила трубку.

В темноте постоянно сверкали молнии, и раскаты грома раздавались у него в голове. Он припомнил, как трещало что-то в трубке…

— Какая плохая слышимость, — сказала она.

— Я могу вам перезвонить?

— Не стоит, мистер Хоуп.

Щелчок и вспышка молнии! Этот звук громом отдавался у него в голове. Кругом стоял грохот и звучало эхо. Он снова набрал этот номер.

— Да?

— Миссис Донован…

— Послушайте, я же вам сказала…

— Эгги, не бросайте трубку. Если вы это знаете…

Еще один щелчок, на этот раз более громкий. В ярости он снова набрал ее номер.

— Если вы повесите трубку, я к вам приеду.

— Мистер Хоуп, пожалуйста.

— Где остановился Питер Торренс?

— Не знаю.

— Нет, вы знаете. Мне нужно его повидать.

— Зачем?

— Я хочу, чтобы он рассказал мне все, что знает об убийстве Уиллы Торренс.

— Ее не убили, она…

— Эгги, ее убили. Я думал, она была вашей подругой.

— Да, она была моей подругой.

— Тогда скажите мне.

— Питер не имеет к этому никакого отношения.

— Тогда ему нечего скрывать.

— Они обвинят его в этом.

— Нет, если он не делал этого.

— Он был тогда в Миссури, но его все равно обвинят.

— Что?

— Мистер Хоуп, пожалуйста, я не…

— Вы хотите сказать, что он был в Миссури во время ее?..

— Я никому не желаю неприятностей.

— Тогда скажите мне, где он остановился. Мне нужно с ним поговорить, Эгги.

— Он остановился в «Шелби Армс».

Дневной дежурный, с которым разговаривал Блум, был тем самым мужчиной с зелеными глазами и кожей цвета крепкого чая. Его звали Мухаммед Азир. Он взглянул на фото Мэттью Хоупа в газете и сказал, что никогда не видел этого человека.

— Он мог заходить сюда в прошлую пятницу утром, около десяти часов, — сказал Блум.

— Не могу припомнить.

— Он ходил к вашему жильцу, которого убили.

— Все равно ничего не знаю.

— Тогда давайте поговорим о ваших жильцах, хорошо?