— Можно и побольше энтузиазма, поскольку они проиграли только «Питсбургу», но уже лучше. — Он подул на руки в перчатках. — Будет снег.

— Ты всегда так говоришь.

— Не уверен, это моя врожденная способность читать знаки или факт того, что он начался несколько секунд назад.

Она наклонилась и выглянула в большое окно, выходящее на участок.

— Ах, великолепно.

Белые крапинки заполнили почти черное небо, приземляясь на ветви деревьев. Она вдохнула и даже сквозь стены смогла уловить освежающий запах сосны, тот самый запах, который ассоциировался у нее с Холлоуэй и прогулками в полях, гонкой часами по округе после объявления об отмене занятий в школе, показанного по бегущей ленте в нижней части телеэкрана.

Если бы она закрыла глаза, то снова могла бы вернуться назад в акры лесов, окружающие дом Остина и вновь пережить прошлую зиму, которую провела там. Ночи настолько тихие, лишь слышен мягкий шелест ветвей и легкие щелчки холодного снега, когда он падал и укладывался в сугробы футом высотой.

Остин уперся бедром в стол и рассматривал ее.

— О чем ты думаешь?

— Чего?

— Ты улыбаешься.

Воспоминания наполнили ее тем же комфортом, что уютное одеяло холодной ночью.

— С трудом пробираться сквозь снег, пока не могла едва поднять ногу и так устала, что чуть не падала. Импровизированная игра в снежки и урчащий звук снегоочистителя.

— Ты почти согрела меня.

Кэрри закашлялась и смеялась, пока не согнулась пополам, а живот не начал побаливать. А когда снова открыла глаза, он был возле нее с мягким выражением удовольствия на сексуальных губах.

Остин приобнял ее за плечи и притянул ближе к себе.

— Ты в порядке?

— Ты заставляешь меня улыбаться.

Он сжал ей руку.

— Приятно узнать.

— Все в тебе меня привлекает.

— Тогда я промолчу, чтобы не испортить этот момент.

Кэрри повернулась в его объятиях, устроившись поудобнее и положив ладони ему на грудь.

— Ты же знаешь, верно, что это не из-за тебя и моих чувств к тебе? Это никогда не вызывало сомнений.

Он просто смотрел на нее.

Она уперлась лбом в него.

— Ты можешь поговорить, знаешь ли.

Длинный вздох вырвался из его груди, обдувая ее щеку. Она могла ощутить, как каждый его дюйм напрягся под кончиками ее пальцев.

— Буду честным. Расставание ощущаю, словно это из-за меня. Словно я единственный, кого ты покинула. Что ты продолжаешь покидать.

Печаль в этих голубых глазах разбивала ее сопротивление, оставляя ее слабой и дрожащей. Кэрри искала подходящие слова, чтобы переложить всю вину на себя — того, кому она и принадлежала.

Воображаемые объяснения и громкие психологические термины заполнили ее разум. Она оттолкнула их все, вернувшись к простым истинам.

— Я не хочу быть, как моя мать.

Он прищурился, но его руки продолжали успокаивающе касаться ее спины.

— Я не понимаю.

— Мы с Митчем уже несколько лет знаем, что являемся причиной того, что она оставалась в Западной Вирджинии, с моим отцом. В нашей семье.

— Я все еще не...

Кэрри прижала палец к губам Остина.

— Она хотела уехать. Все еще хочет.

— Может быть, ты слишком строга к ней? Может, она не идеальная, но, черт возьми, она мать. Она всегда рядом ради тебя, несмотря ни на что.

С предысторией разделенной семьи Остина иметь маму, которой удавалось быть поблизости и все выдерживать, вероятно, казалось почти идеальным. Его жизнь делала ее объяснения ещё трудней.

— Она там только телом.

Остин, всегда уверенный в своих словах, запинался и заикался, пока наконец не подобрал точную фразу.

— Она может, и глазом не моргнув, приготовить обед на пятьдесят человек. Она приезжала на каждое мероприятие к тебе и Митчу и не ложилась спать до конца каждого нашего свидания, когда я привозил тебя домой, словно полиция нравов или типа того.

— Выпечка и шитье, да, она выучилась всему этому, потому что ее мать говорила, что это должна уметь хорошая жена. — А сама мать Кэрри отказалась передавать какую-либо из своих кухонных премудростей. Нарочно или нет, не ясно, но список мнимых супружеских достоинств не затронул Кэрри.

Остин приподнял ей подбородок, чтобы она встретилась с ним взглядом.

— Я запутался.

Она боролась с воскрешением в памяти того, что так упорно старалась растоптать и стереть.

— Она хотела быть журналисткой. Посмотреть мир. Работа в этой маленькой бюджетной газетенке так же близка к этому, как если бы она бродила в поиске историй, которые кажутся ей значительными.

— Ты приравниваешь петлю из специальности твоей матери в колледже и её нынешнее хобби к жизненной неудовлетворенности.

Кэрри так хотелось, чтобы это было правдой. Она бы все отдала за то, чтобы Остин оказался прав... но это было не так.

— Я проживала это. Видела как отчаяние и разочарование может разъедать человека, пока ничего уже не останется. Нет больше мечты или надежды.

То, как ее мать сидела на одном конце обеденного стола, уставившись на другой глазами, полными злости. Неуместные комментарии о том, что для нее здесь ничего не осталось, и неприятные шутки о том, как отец Кэрри все разрушил. Шутки, к которым ее отец никогда не присоединялся.

Ее родителям нелегко давались уступки, согласие или даже налаженный комфорт. Они смеялись и улыбались, но никогда при этом не находились в одном помещении. Отдельные кровати и отдельные спальни являлись большим, чем просто подсказкой об их совместном проживании. Они терпели друг друга, и ничего больше.

— Она рассказала тебе все это? — спросил Остин низким голосом, большим пальцем очерчивая контуры нижней губы Кэрри.

— Она никогда не планировала выходить замуж. Она забеременела. Свидетельство о рождении Митча раскрыло эту часть и его настоящий день рождения. Дневник, который мы нашли на чердаке, когда чистили его, чтобы сделать для нее комнату для шитья, рассказал нам все остальное. — Эти слова прожигали ей мозг, пока не растворились перед ней.

— Черт.

— Она довольствовалась жизнью, которую никогда не хотела, и потратила вечность, пытаясь вынести все это.

— А ты не спрашивала ее о дневнике и что он значит? — Сомнение вырвалось наружу в его словах. Он почти кричал от собственного отрицания.

— Мне и не надо. Я видела это во всем, что она делала. Она отказалась от своей мечты и сожалела о своем выборе.

Руки Остина опустились.

— И мы прямо сейчас говорим ведь не только о ней.

Сердце Кэрри грохотало. Она была удивлена тем, что оно не выскочило прямо из ее груди.

— Нет.

— Ты боишься, что то же самое произойдет с тобой.

Все давление и все эти страхи забурлили на поверхности.

— Я не хочу спустя двадцать лет оглянуться назад и возненавидеть себя — и тебя — за то, что, по крайней мере, не попыталась жить так, как всегда хотела.

Все свелось к этим простым высказываниям. Представить жизнь, где она бы ненавидела Остина и их детей за все то, что они у нее отняли? Кэрри не могла этого сделать. Не могла рисковать.

— Эй, — Спенс просунул голову в дверь. Красный нос и щеки означали, что он либо достиг уровня кубика льда, либо злость внутри него подняла ему температуру.

Из-за его гримасы сурового неодобрения была не уверена, что хотела это знать.

— Тебе что-то нужно?

— Извини, что разрушаю ваше воркование, но у нас там около тысячи людей, желающих деревья. — Спенс сосредоточил всю свою энергию на Остине. — Думаю, я разглядел целый автобус женщин, ожидающих твоего появления, так что давай иди.

Остин не смотрел на брата.

— Дай мне секунду.

Спенс шагнул внутрь, закрывая за собой дверь, заперев их в маленьком пространстве.

— Ты не вытащишь меня отсюда, братишка. Если ты не выйдешь, я убью тебя. Наверное, одной из наших рождественских елок.

В этот раз Остин прервал зрительный контакт с Кэрри и повернулся к Спенсу.

— Мы сейчас подойдем.

— Ты иди сейчас, а я пока немного погреюсь.