Нет, сна не было. Я просто лежал с закрытыми глазами и затекшим телом. Глаза не слушались меня, веки хотели подняться. Я решил, что ладно, и отпустил их, стал смотреть вокруг. Все тонуло в полумраке. Я не мог повернуть голову из-за трубки во рту и видел только то, что было передо мной: дверь в коридор и окно там. Я стал смотреть в окно. Ветви деревьев, ночь. Ничего не было дальше, только ветви, а за ними – пустота, тьма, даже неба не было видно. Я смотрел в пустоту сквозь ветви деревьев. Они чуть покачивались, отбрасывая легкие тени. Полумрак в помещении, где я лежал. Казалось, что справа и слева, там, куда я не мог посмотреть, не в силах повернуть голову из-за трубки, тоже пустота – тишина вокруг давала основание для этого предположения. Я лежал между пустотой и смотрел в пустоту впереди за ветвями деревьев.

Потом услышал шаги и открыл глаза. Видимо, я все же уснул, хотя и не помнил как. Это снова был тот же доктор в халате и шапочке.

– Ну как ты? – спросил он, чуть наклонившись надо мной.

Я моргнул и хотел сказать, что нормально, но вместо этого лишь промычал в ответ. Доктор протянул руку и вытащил трубку дыхательного аппарата у меня изо рта. Я почувствовал, как стало легко и свободно, и хотел сказать спасибо, но челюсти и язык не слушались – я не мог произнести ни слова. А он положил трубку на дыхательный аппарат, еще раз посмотрел на меня и ушел. Я снова был один, но теперь ощущал себя гораздо лучше, хотя тело продолжало ныть – мне казалось, что я уже никогда не смогу двигаться – так оно затекло.

Пустота справа оказалась ширмой, перегораживающей помещение, слева – кроватями, где лежали люди, видимо, такие же, как я. Поворачивание головы было непростым делом. Без дыхательной трубки во рту это стало удаваться, но воздушный шар над глазами не давал возможности правильно совершать движение. Оно оказывалось либо слишком коротким, либо слишком длинным. Тогда я опять стал смотреть в окно, надеясь снова заснуть.

Ветви колыхались – наверно, за окном дул ветер, но здесь было тихо и неподвижно. Полумрак пригвоздил все предметы и все, что было, не давая двинуться. Но меня он не трогал, нет. Я был внутри, а он – вокруг, моя неподвижность имела совсем другие причины. Пустота за ветвями в окне проникала в глаза, я то видел, то не видел ее, не замечая, что все время засыпаю и просыпаюсь. Я наблюдал за пустотой, сделав это важным занятием и поставив это целью своего нынешнего существования. В том положении, в котором я находился, такое сочетание формы и смысла было достаточно гармоничным. Я наблюдал, сосредоточившись на пустоте. Глаза закрывались время от времени и открывались вновь, но это было неважно – пустота была и там и тут.

Свет разрушил пустоту. Когда я в очередной раз стал смотреть на нее, то обнаружил, что она ушла, свет сменил ее, сделав утро. Две медсестры стояли у двери и тихо разговаривали о чем-то. Видимо, их голоса, хотя и еле слышные, разбудили меня.

Все было не так – при свете, когда стал свет. Словно я проснулся не там, где засыпал. Серые стены, когда-то бывшие голубыми, но теперь поблекшие и потемневшие; высокий потолок с узором маленьких и больших трещинок; письменный стол рядом с дверью. Странно, ночью я не видел его. И вообще, помещение оказалось совсем другим: размеры его были больше, чем я думал ночью, еще одно окно находилось рядом со мной, чуть дальше дыхательного аппарата, который так и стоял слева. Я бросил на него полный неприязни взгляд, хотя и понимал, что глупо сердиться на простую машину. Еще я обнаружил, что в мою правую руку воткнута игла с трубочкой, а рядом стоит капельница, куда идет трубочка. Ночью я не замечал этого.

Медсестры разговаривали совершенно спокойно, считая, что все спят. Так было еще минуту назад, но теперь я проснулся и стал смотреть на них. Не получалось разобрать слов, впрочем, я и не пытался. Другие больные спали на своих кроватях слева. Медсестры не подозревали, что их подслушивают, и были естественны и беззаботны. Это было как маленький театр, только актеры не знали, что они на сцене. Я смотрел на них, хотя лишь вынужденно подслушивая за неимением выбора.

Мое состояние было похоже на состояние плюшевого мишки, только набитого чем-то тяжелым – я был такой же мягкий снаружи и такой же неуклюжий и при этом совсем неживой, не способный ни двинуть лапой, ни произнести ни слова. Лежать было по-прежнему неудобно, тем более сейчас, когда стало светло и все могли видеть меня – как-то непривычно лежать в постели у всех на виду. Я думал, зачем я ждал утра? Все было так же, но ночью – тише и спокойнее. Я прислушивался к своему телу. Как ни странно, боли не было, лишь голова оставалась воздушным шаром, но это не причиняло боль. Я лежал, глядя то на медсестер, то на стены и потолок. Дверь в коридор была закрыта, теперь я не мог видеть окно с ветвями деревьев и пустотой. Хотя, пустоты, наверно, уже не было.

Медсестры стали прощаться, и скоро одна из них вышла за дверь, а другая села за письменный стол. На столе лежали какие-то папки, медсестра взяла одну из них и стала что-то писать. Ее движения не производили звуков. Было тихо. В утреннем жестком свете тишина казалась сухой и какой-то пронзительно напряженной. Я лежал, не смея шевельнуться, нарушить тишину. Потом где-то включили кран, пустив воду. Течение отдавалось в трубах, проходивших здесь, и было хорошо слышно в тишине. Кто-то прошел в коридоре за дверью – шаги влились в общий фон, также став частью тишины. От нечего делать я стал наблюдать трещинки на потолке. Их разнообразие и смелое переплетение фантастических узоров невообразимо сложных линий привлекало взгляд. Но скоро это буйство нечеловеческой фантазии утомило меня, я опустил глаза, снова глядя на медсестру за столом.

Потом подумал, что совершенно не знаю, сколько сейчас времени. Но, судя по спящим больным и по моим ощущениям пронзительности песчаного света, было еще рано. Я думал, что не люблю просыпаться рано, впрочем, это не имело значения. Где-то снова включили невидимый кран. Вода на этот раз лилась долго. Я лежал, глядя на медсестру и на все вокруг. Звуки и образы накладывались друг на друга, перемешивались и медленно вращались, как чай или кофе в чашке, когда мешают сахар. Ложечка тихонько позвякивала о стенки. Я думал, что пора перестать, потому что сахар уже давно растворился, но верчение все продолжалось. Я устал смотреть на это и закрыл глаза. Потом уснул.

Когда проснулся, уже никто не спал. Больные лежали с открытыми глазами и время от времени поворачивались в своих постелях. Медсестра выходила в коридор и возвращалась обратно, принося какие-то инструменты. Из коридора доносились разговоры, кто-то ходил там. Я лежал и смотрел на это неспешное течение больничной жизни. Потом пришел Сергей Степанович.

Войдя в дверь, он кивнул медсестре и сразу направился в мою сторону.

– Как вы? – озабоченно спросил он.

– Здравствуйте, – улыбнулся я, радуясь его приходу.

– М-м-м… здравствуйте, – рассеянно отозвался он. – Как вы себя чувствуете?

– Ничего, нормально.

Сергей Степанович внимательно смотрел на меня.

– Голова не болит?

– Нет, – беспечно произнес я, – все хорошо. Вот только…

– Что? – сразу насторожился он.

– Нет, ничего. Просто здесь скучно и неудобно все время лежать.

– Неудобно?

– Да, все тело затекло, думаю, что уже никогда не смогу двигаться.

– Ну-ну, – улыбнулся он, – сможете.

– Вы обещаете?

– Конечно, – он улыбался. – Лежите – что вам еще делать? Спите, набирайтесь сил. Я вам даже завидую – мне бы сейчас тоже хотелось вот так полежать и поспать день-другой.

– Правда? И ради этого вы бы согласились, чтоб с вас тоже сняли скальп?

– Ну, – он смутился, не зная, что ответить.

– Ладно, – сказал я, – извините. Лучше расскажите, как прошла операция?

– Операция? Нормально, – он вздохнул. – Все получилось довольно неплохо.

– А устройство? Вы там все подключили?

– Конечно, – он оглянулся и потом произнес несколько тише: – Вы только не говорите ничего об этом – они тут не знают…