Два дня потратили мы на изготовление луков и стрел. Луки мы обстругивали и обтачивали сначала кусками песчаника, затем ножами из обсидиана. Но мы боялись держать их на огне, так как дерево могло треснуть; поэтому наши луки были менее упруги, чем им следовало быть.

Немало потрудились мы и над выделкой стрел. Расщепив конец стрелы, мы вставляли в щель наконечник и привязывали его кроличьими сухожилиями. Для оперения мы пользовались перьями тетеревов и привязывали их к древкам теми же сухожилиями.

К счастью, кролики ежедневно попадались в силки, и мы не голодали, но нам надоело питаться одним кроличьим мясом.

Наконец луки и стрелы были готовы; оставалось сделать тетиву. Мы хотели взять для этой цели завязки от мокасин, но они были широкие, шероховатые и непрочные. Как-то вечером Питамакан решил отрезать прядь волос для тетивы, но, проснувшись на следующее утро, заявил, что ему приснился сон, который он истолковал как запрещение отрезать волосы. Все черноногие верили в сны, и я не стал спорить с Питамаканом, зная, что мои доводы не произведут на него никакого впечатления.

В то утро мы нашли в силках двух кроликов. И добычу и силки мы отнесли в шалаш, так как теперь те же ремни должны были пойти на тетиву. Один ремень разорвался, как только мы его высушили и натянули. Связав концы, мы скрутили из двух ремней веревку, которую натянули на лук Питамакана. А я остался без тетивы и должен был ждать, пока мы не убьем какого-нибудь крупного зверя, чьи сухожилия пригодны для тетивы. Я совсем не был уверен, что ремень на луке Питамакана окажется достаточно прочным.

— Попробуй-ка его натянуть, — предложил я.

— Нет! — возразил Питамакан. — Пусть лучше он порвется после первого выстрела.

Мы спустились в долину. Ярко светило солнце, но день был очень холодный, и деревья потрескивали от мороза. Не оберни мы ноги кроличьими шкурками, заменявшими нам носки, мы не могли бы далеко отойти от костра.

Звериные тропы в лесу перекрещивались и переплетались, напоминая сеть, раскинутую на снегу. Следуя по этим тропам, мы не проваливались в снег, но нам часто приходилось с них сворачивать, так как они вели не в ту сторону, куда мы шли.

Мы шли медленно и старались не шуметь. Нам хотелось подкрасться к какому-нибудь животному, отдыхающему в кустах. Из-под ветвей сосны выпорхнула стая тетеревов, но в них мы не стреляли, опасаясь — в случае промаха — испортить наконечники стрел. Попади стрела в сук или ствол дерева, расшатался бы плохо укрепленный наконечник. Мы решили на будущее время брать две стрелы с тупыми концами для охоты на птиц.

Какой-то черный зверек, прыгая по снегу, скрылся в зарослях. Подойдя ближе, мы увидели на снегу отпечатки лап куницы. Индейцы и трапперы часто приносили в форт глянцевитые шкуры этих зверьков, но никогда еще не видел я живой куницы. Я пошел было по ее следам, но Питамакан вдруг схватил меня за руку и указал на маленького рыжего зверька, который, добежав до конца длинного сука, перепрыгнул на соседнее дерево.

— Да ведь это только белка, — презрительно сказал я.

Но вслед за белкой пробежала по суку куница и прыгнула на то же дерево. Это был удивительно красивый зверек, гораздо крупнее домашней кошки.

Проваливаясь в снег, мы бросились к ели, но куница, преследуя белку, уже прыгнула на соседнее дерево. Белка заметалась, перескакивая с ветки на ветку, потом перелетела на сук ели, под которой мы стояли. Куница догоняла свою добычу, но вдруг, заметив нас, круто повернулась, отказалась от погони и, перепрыгивая с дерева на дерево, быстро скрылась из виду.

— Эх, жаль, что мы ее не убили! — воскликнул я.

— Не беда, — отозвался Питамакан. — Здесь водится много куницы, а до весны далеко, мы еще поохотимся.

Я промолчал. Мне казалось, что Питамакан сулит то, чего быть не может. Он обещал сделать иголки и нитки, но разве я мог этому поверить!

— Идем! — сказал я. — Холодно стоять на одном месте.

Мы подошли к зарослям ивы, где несколько дней назад на нас чуть было не напал олень. На снегу, выпавшем накануне, отчетливо виднелись оленьи следы: олень со своим семейством долго бродил в зарослях, а затем спустился к реке.

— Они находятся где-нибудь неподалеку, — сказал Питамакан, — но лучше не подходить к ним, пока у нас нет второго лука.

Выйдя из зарослей, мы увидели большого белохвостого оленя-самку. Она медленно шла к реке, изредка останавливалась и грызла нежные веточки ив и молодых березок. Мы спрятались за деревом и ждали, пока она не скрылась в ельнике.

— Она ляжет там на снегу. Идем! — воскликнул Питамакан.

Он двинулся к реке, а я покорно следовал за ним, недоумевая, почему он не идет прямо по следам самки. Наконец я не выдержал и спросил его об этом.

— Все лесные животные, ложась отдохнуть, поворачиваются мордой к тропе, по которой только что пришли, — объяснил он. — Иногда они бывают еще более осторожными: сделают круг и ложатся в сторонке, откуда им видна эта тропа. Если по ней идет охотник, они припадают к земле и лежат неподвижно, пока он не пройдет мимо. Потом потихоньку встают и убегают. Запомни одно: нельзя идти по следам животного, за которым охотишься. Когда ты определил по следам направление, которого держится олень, сверни с тропы и иди вперед, пока не увидишь холмика или зарослей — словом, удобного местечка, где животное могло бы лечь и отдохнуть. Тогда осторожно подходи к этому месту кружным путем. Если олень здесь не остановился, ты увидишь его следы. Если следов нет, иди вперед медленно, шаг за шагом.

Это объяснение показалось мне разумным; я сказал это Питамакану.

— Идем скорее, — добавил я. — Незачем зря терять время.

— Спешить некуда, — возразил он. — Нужно дать время животному лечь и задремать.

Но день был такой холодный, что долго ждать мы не могли. Подойдя к реке мы увидели, что вода у берегов замерзла, и только там, где течение было быстрее, виднелись длинные узкие полыньи. Мы прошли шагов двести по льду, к низовьям реки, и немного отдохнули, так как лед еще не был покрыт снегом. Подойдя к ельнику, мы не нашли свежих оленьих следов и убедились, что лань осталась в зарослях.

Отойдя от реки, мы двинулись в обход, пробираясь между деревьями. На ветвях лежали толстые подушки снега. Деревья росли здесь так близко одно к другому, что мы видели не дальше чем на десять шагов вперед. Я шел за Питамаканом, от которого зависела теперь наша судьба. У меня тревожно билось сердце. Если бы нам удалось убить оленя, насколько улучшилось бы наше положение!

Войдя в ельник, мы стали пробираться вперед шаг за шагом. Вдруг Питамакан задел плечом ветку ели, и снег посыпался тяжелыми хлопьями. Я видел, как шагах в десяти от нас поднялось облако снежной пыли, и заметил оленью самку, которая вскочила и, делая гигантские прыжки, бежала из ельника на открытую поляну. Но Питамакан успел в нее прицелиться и пустил стрелу.

— Я не промахнулся! — крикнул он. — Я видел, как опустился хвост!

Это был верный признак. Когда белохвостый олень, спугнутый охотником, обращается в бегство, он всегда задирает свой короткий белый хвост и помахивает им, словно маятником. Если животное ранено, хотя бы и очень легко, хвост мгновенно опускается.

— А вот и кровь! — воскликнул Питамакан, заметив красные пятна на снегу.

Но крови было очень мало. Я утешал себя тем, что древко стрелы, вонзившейся в тело, не дает крови вытекать из раны. Выйдя из ельника, мы побежали по следам оленя, но вскоре замедлили шаг: красные пятна на снегу попадались все реже и реже. Плохой знак!

Вскоре мы подошли к тому месту, где животное остановилось и оглянулось на пройденную тропу. По-видимому, олень стоял довольно долго, так как снег был хорошо утоптан, но здесь мы не увидели ни капли крови.

— Не стоит идти по ее следам, — печально проговорил Питамакан. — Она легко ранена, и боль не мешает ей бежать. Нас она к себе не подпустит.

Питамакан был огорчен больше, чем я, так как считал себя виновником неудачи.