Внезапно родившаяся идея буквально ударяет меня промеж глаз. Она настолько крута и безупречна, что я поверить не могу, почему у меня над головой не загорелась маленькая лампочка. О, Боже, это идеально. Безумно. Дерзко. За такое меня, скорее всего, выгонят из школы.

Я точно это сделаю.

***

В груди болит. Тревога и раздражение начали третий раунд в борьбе за контроль над моим телом.

Раздражение выигрывает... Пока.

Школа пуста. Кроме меня снаружи только несколько охранников. Мама привезла меня сюда перед своей утренней пробежкой, а первые школьные автобусы еще не приехали. Внутри, неподалеку от главного входа, где включены только лампы, освещающие стенды с различными призовыми трофеями по обеим сторонам коридора, я выбираю позицию для того, за что меня, вероятно, отстранят от занятий на время. Или, по меньшей мере, оставят после уроков.

Кто-то оставил стул у дверей кабинета. Сойдет. Расстегиваю рюкзак, достаю сверток розовой ткани, которую я подготовила прошлым вечером. Покрываю себя с ног до головы, прикрепляю булавкой полоску ткани, закрывающую лицо так, чтобы были видны одни глаза. Тащу стул в центр главного коридора, забираюсь на него и жду. Включается освещение. Представление начинается. Несколько минут спустя вижу их. Вереницы школьников выползают из автобусов, идут ко мне со своими раздвоенными языками и ядовитыми взглядами. Мои внутренности переворачиваются. С трудом сглатываю, заставляя обжигающий ком в горле опуститься ниже. Мне казалось, я знаю, что значит испытывать страх, но это? О, Боже, это безумие.

Еще не поздно.

Меня пока никто не видел.

Я могу уйти, просто запихать всю эту ткань в мусорную корзину и притвориться, будто никогда не видела ее прежде. Могу улететь в Европу, сказать всем, что я дочь знаменитости. Будет так просто...

Точно. Будет просто.

Это правильно. Двери распахиваются; некоторые ученики резко останавливаются, увидев меня. Я игнорирую взгляды, смешки, указывающие на меня пальцы. Мои колени дрожат, но я сдвигаю их вместе. Когда мимо проходит парень, киваю и говорю: 

– Пожалуйста.

Через открытые двери вижу Йена, Кайла и Джереми, собирающихся войти в здание. Расправляю плечи, выпрямляю спину, говорю громче:

– Пожалуйста! Пожалуйста!

Небольшая толпа уже заполнила коридор. Кто-то ждет, чтобы посмотреть, что будет дальше. Другие до сих пор не могут сообразить, что я делаю. Однако никто не задает вопросов. Никто не спрашивает, за что они должны меня благодарить.

Им все равно.

Входят члены команды по лакроссу. Йен замирает на месте как вкопанный, когда его взгляд встречается с моим.

Ясноглазая – так он меня называет.

– Охренеть. – Отсюда я могу по губам прочитать, что говорит Джереми. Темные глаза Йена, стоящего рядом с ним, удивленно округляются, затем он возводит их к небу. Постоянно приподнятые уголки его губ опускаются, формируя прямую, полную неодобрения линию, отчего я чувствую вспышку гордости посреди раздрая, до сих пор бушующего в животе. Я рада, что он не одобряет. Это было моей целью. Теперь мне нужно поднять ставки. Я хочу, чтобы людям стало неудобно. Хочу, чтобы они корчились от неловкости.

Я хочу, чтобы Йен корчился от неловкости.

– Пожалуйста. Пожалуйста. – Несколько мальчишек возвращаются по второму разу, смеются и пожимают плечами, потому что не понимают. Никто не понимает.

Дженсон Стюарт, десятиклассник, член команды по борьбе, первый задает вопрос. Он останавливается перед моим стулом, нахмурившись, поднимает глаза.

– За что мне тебя благодарить?

– За то, что я спасла тебя от совершения изнасилования. Пожалуйста.

Дженсон переминается с ноги на ногу, оглядывается вокруг, отрывисто смеется.

– Эй, притормози-ка. Ты называешь меня насильником?

– Ты же парень, да?

Он упирает руки в бока.

– Да. И что?

– Все знают, что от одного взгляда на женское тело у парней зашкаливает уровень гормонов, и ваши слабые тельца просто не в силах с этим справиться. А потом вы совершаете поступки, о которых сожалеете, но вину за них сваливаете на девушек.

Юмор в выражении лица Дженсона сменяется гневом.

– Что ты сказала?

– Ты меня слышал.

– Я не слабый, сука.

Слабый – единственное слово из этого предложения, которое он уловил? Серьезно?

Йен быстро протискивается между нами, поднимает руки вверх, чтобы усмирить Дженсона – интересно, как он кидается спасать меня сегодня, хотя вчера без колебаний растоптал мое сердце.

– Грэйс, остынь. Дженсон, просто не обращай на нее внимания. Она злится на меня.

Игнорируя их обоих, продолжаю свою речь.

– Девушки должны прятать себя, ничего не показывать, чтобы мальчики не теряли контроль над своими собственными телами. Это наш долг.

Дженсон качает головой.

– Я не въезжаю. Я отлично контролирую свое тело.

– Тогда почему вы все постоянно обвиняете девушек, если они подвергается насилию?

– Я не обвиняю!

– Конечно, обвиняешь! Каждый раз, когда ты обращаешься с девушкой, как со шлюхой, ты винишь ее за свою реакцию.

– Я с тобой не знаком даже!

О, мой Бог. Мальчишки.

– Забудь обо мне. Я говорю про всех девушек. Спросите у себя, как вы с нами разговариваете, как вы разговариваете о нас. Вы используете слова вроде "моя девочка", словно мы собственность? "Я бы ее оприходовал", словно мы все легкодоступны, если вам захочется? "Я голоден, принеси мне поесть", словно мы ваши служанки? Если ты так неуважительно относишься к девушкам в своей жизни, значит, ты часть проблемы.

– Какой проблемы? – Дженсон вскидывает руки вверх, и я благодарна... на самом деле благодарна Йену, когда он опять встает между нами.

– Чувак. – Он качает головой. – Иди в класс. Ты тут вообще ни при чем. Она просто хочет закатить сцену.

– Сумасшедшая стерва.

– Очередной ярлык? Шлюха, стерва, что-нибудь еще добавишь?

– Ага. – Йен оборачивается; его темные глаза сосредотачиваются на мне. – Как насчет "переходишь все рамки"?

– Нет никаких рамок. Эти рамки были стерты, когда Зак напал на меня в лесу. 

Где он, кстати?

– Грэйс, я вижу, что...

– О, видишь, да? – перебиваю его. – Скажи мне, Йен. Ты раздеваешь меня взглядом?

– Что? Нет! – Он даже не замечает, как Кайл похлопывает его по спине.

– Ты сказал, я получаю удовольствие, когда все парни в школе считают меня сексуальной. Ты сказал, я выгляжу горячо. В этом наряде есть хоть капля сексуальности? – интересуюсь требовательно. – Ну, есть?

Йен моргает, наверняка гадая, не позвать ли школьную медсестру, чтобы узнать, не завалялась ли у нее смирительная рубашка.

– Слушай. Ты не можешь ходить по школе и называть каждого парня насильником.

– Ох, не могу? Почему? Они считают себя вправе называть меня шлюхой.

– Я никогда тебя так не называл.

Мои брови взметаются вверх.

– Правда? Ни разу? Это замечательно, Йен, только что ты делал, когда твои друзья называли? – Взмахом руки указываю на Джереми и Кайла. – Ты их поправил? Ты за меня заступился? Или ты просто стоял, смеялся и говорил им, что еда, которую я тебе принесла, заражена чем-то венерическим?

– Ладно, но...

– Нет никаких "но". Ты не сможешь привести мне ни одной причины, оправдывающей случившееся. Иди, скажи своим сестрам, что они напросились. Расскажи своим сестрам, почему они сами виноваты, когда кто-то называет их шлюхами.

– Я бы не позволил им выйти из дома в одежде вроде твоей, – возражает Йен.

– Ты бы не позволил? Ты их хозяин?

– Эй, если тебе не нравится слышать в свой адрес слово "шлюха", может, тогда не следовало выдвигать ложные обвинения в изнасиловании?

– Я не выдвигала ложные обвинения. Меня изнасиловали! – выкрикиваю в ответ.

– Может, девчонкам не следует напиваться до беспамятства, если их так заботит, что с ними случается! – говорит Кайл.