—      Добре дошле, добре дошле! — приветствовали болгары всадников.

Урядник бросил поводок Бекмурзе и приветливо поздоровался с болгарами:

—      Здравствуйте! Здравей!

Он сильно тряхнул каждому руку и, широко улыбаясь, обратился к старшему:

—      Отец, ты не видел русских казаков?

Болгары переглянулись, и старик, положив руки на

плечи Бабу, тихо проговорил:

—      Отец! Ты назвал меня отцом... Спасибо, сын мой! — у него стояли в глазах слезы.

Он отступил в сторону и, не оборачиваясь, направился к дому, что напротив.

—      Бегом, бегом, Тырново, бегом, э-э,— затараторили болгары.

Слышно было, как шаркал опанками старик. Бабу подумал, что опанки похожи на арчита, которые он носил еще в детстве дома. Даже короткая серая куртка и широкие шаровары сшиты из сукна, похожего на то, что ткут осетинки.

Пока всадники разговаривали с болгарами, из дома вышел тот же старик. Он нес на вытянутых руках деревянную тарелку. К нему поспешили товарищи. Старик что-то сказал им, и те скрылись в доме, а сам ои шел медленно, покачиваясь.

—      Зембатов послал проведать, нет ли в деревне турок, а мы попали на пир,— проговорил Бекмурза, а сам не отрывал взгляда от тарелки.— Гм! Догадливые хозяева оказались.

Фацбай сунул ему поводок и сказал, потирая руки:

—      Привяжи коней к плетню и возвращайся быстро, а то можешь остаться голодным...

—      Помолчи, Фацбай! — строго сказал Бабу.

Не доходя до всадников, старик остановился, ждал чего-то. Но вот из дома выбежали болгары. Один из них нес цветной палас, а другой столик. Расстелили палас на густой траве у колодца, поставили столик, и старик опустил на него ношу. Приложив руку к сердцу, он низко поклонился Бабу, угадывая в нем старшего.

Бекмурза осмотрелся вокруг, но ни коновязи, ни дерева поблизости не нашел. К нему подбежал болгарин и, улыбнувшись, протянул руку к поводку, давай, мол, я подержу. Однако Бекмурза на такое не решился, пока ему не кивнул урядник.

—      Передай коней, а сам иди сюда.

Фацбай, засучив широкие рукава черкески, с нетерпением посматривал то на еду, то на Бабу. Но тот, видно, не торопился.

—      Вода... Руки надо мыть,— урядник показал на

колодец, и старик торопливо закивал, подожди, мол, сейчас принесут. Фацбай отвернулся от еды, которая стала раздражать, и перевел дыхание:      «Не дай бог,

появится кто-нибудь из наших, считай тогда, что остались голодными».

—      О, бог ты мой! — воскликнул Бабу и чуть было не сорвался с места.

К ним шла девушка с удивительно знакомым лицом. «Да это же Иванна. А где же ее отец? Что я ей скажу?» — Бабу проводил девушку взглядом. Она несла длинное полотенце и медный кувшин.

Покрасневшая от смущения девушка приготовилась поливать мужчинам.

Урядник долго тер руки, не сводя глаз с ее лица, и девушка невольно подняла голову, встретившись с ним взглядом, покраснела.

Неожиданно для всех, она уткнулась лицом в полотенце и заплакала. Старик сердито прикрикнул, очевидно, прогонял ее домой. Но Бабу удержал девушку:

—      Подожди... Ты Иванна?

—      Она Мария,— ответил хозяин дома.

—      Нет! — воскликнул Бабу.

Все удивленно смотрели на урядника, а Фацбай, смущенный поступком товарища, ворошил ногой траву.

—      Идем в дом, дорогой гость,— старик подхватил урядника под руку и увлек за собой.

Фацбай недоуменно пожал плечами и с грустью посмотрел на еду, которую уносили болгары, позади в пол шаге от него шел Бекмурза.

Переступив порог, Бабу мгновенно закрыл глаза, и ему представилась сакля, свежее вымазанный глиняный пол, дымящийся очаг, над ним котел на цепи, закоптившийся дымоход в потолке.

—      Садись,— Бабу почувствовал, как кто-то тронул его за плечо, и открыл глаза: старик приглашал сесть к столику на трех ножках. Стульчики тоже низкие. Все как у него дома, в Осетии. Когда уселись, Бабу поднял деревянную чашку с вином.

—      О, бог ты мой, к тебе я обращаюсь от своего имени и от имени моих товарищей. Помоги нам... Мы оставили наши аулы и пришли в чужие края... Болгары очень похожи на осетин... И дома, и все, что мы видим, похоже на наше, осетинское. Пусть наша сила победит турок, пусть никто из наших не погибнет здесь. О, бог ты мой, мы отдаемся тебе! — Бабу поднял чашку, посмотрел в потолок и, не отрываясь, выпил.

Болгары догадались, что Бабу молился богу, и это им было приятно. Фацбай обтер руки об полу черкески, взял протянутую ему чашку и вполголоса произнес традиционную молитву. А Бекмурза обратился к богу про себя: он младший, и ему не положено произносить тост. Его дело поддержать сказанное старшими и выпить, что он и сделал, но не слишком поспешно.

Ели, прерываясь, чтобы сказать новый тост и затем осушить чашку с вином. Несколько раз Бабу пытался посадить рядом с собой хозяина, но старик, прикладывая обе руки к груди, низко кланялся, отступая при этом на шаг. Покончив с едой, Бабу обратился к нему.

—      Где отец девушки? Ее зовут Иванной? — спросил он и сделал паузу.— Где ваш брат? — он чувствовал взгляд больших черных глаз девушки.

—      Она моя дочь, ее зовут Марией... А где брат, мы не знаем... Он пришел к нам, переночевал, а утром отправился искать сына,— старик старался подбирать слова, понятные русскому человеку.

—      Ее зовут Иванной! — решительно сказал Бабу.

—      Нет, она Мария! — улыбнулся хозяин.

Взволнованный Бабу вынул из кармана, пришитого

к внутренней стороне черкески, кожаный мешочек, похожий на талисман, и снова положил на место, подумал: «Как она похожа на Иванну».

Наконец пришло время расставаться. И снова Бабу глянул на девушку, встретился с ее взглядом...

Гости встали и по старшинству подходили к хозяину, крепко пожимали ему руку и выходили во двор.

Подвели коней, и, еще раз поблагодарив болгар, Бабу вскочил в седло, за ним последовали друзья. Хозяева провожали гостей долгим взглядом... На окраине села, там, где дорога уходила влево, в лесок, урядник круто осадил коня. Девушка видела, как сильно припал на задние ноги конь. Но почему урядник скачет назад?

Разгоряченный конь остановился, как вкопанный. Бабу выхватил серебряный газырь и протянул девушке:

—      Бери! Иванна!

И конь унес его по улице, на которой стали появляться жители.

17

Каторжникам милостиво разрешили заняться своими делами, и они, голодные, бесцельно бродили, пока, наконец, в изнеможении не плюхались кто где, но не иначе, как в тени, под каменными стенами барака. Только Знаур не мог найти себе места. С тех пор, как ушел в тайгу Царай, он считал дни, и ему казалось, что прошла вечность. Знаур клял себя за то, что он не сумел стать Цараю товарищем в пути. Проснись он в ту памятную ночь, сейчас бы находился далеко отсюда. Кто знает, что подумают о нем мужчины в ауле, когда Царай станет рассказывать им о том, как он один, без Знаура добирался домой.

Кто-то позвал Знаура, и он вышел из барака.

—      Эй, князь, беги в караулку. Надзиратель кличет.

Не задумываясь над тем, зачем понадобился надзирателю, Знаур шел, сложив руки на груди. Глядя ему вслед, каторжане удивлялись: все валились с ног, а он будто не знал усталости, шагал через двор легкой походкой, словно его несли сильные крылья. Но знали бы они, каких усилий это ему стоило!

У караулки среди надзирателей Знаур еще издали заметил женщину и замедлил шаг. Высокая скуластая баба улыбалась ему. Он узнал ее...

Засмотревшись на нее тогда в деревне, он споткнулся и чуть не растянулся на дороге, спасибо, кто-то поддержал.

С тех пор Знаур еще несколько раз встречал ее в деревне.

Потом баба приходила к старшему надзирателю и с ним о чем-то говорила. Случилось Знауру проходить мимо, и он слышал, как надзиратель, кивнув на него, сказал: «Погоди трошки, потом отпущу к тебе. Вроде, смирный».

Знаур терялся в догадках, но так и не мог придумать, зачем понадобился. Он подошел к караулке, остановился в двух шагах от надзирателя. Почувствовал взгляд женщины, и оттого вспыхнуло небритое лицо.