Навстречу Власову вышла солдатская вдова Евдокимова.
— Спасибо вам, товарищ директор! Наконец-то и мы дождались светлого дня,— сказала она и протянула руку, предварительно вытерев ее фартуком.
Растроганный Власов от всей души крепко пожал протянутую ему руку.
Погрузка закончилась. Прежде чем уехать, два шофера, по распоряжению Власова, подвели автомашины близко к баракам, зацепили стальными тросами за прогнившие столбы и дали малый ход. Затрещали доски, за-< качались и упали стены, поднимая облака пыли, рухнули крыши.
— Ура! — дружно закричали бывшие жильцы бараков.
А Евдокимова, перекрестившись, громко сказала:
— Ну и слава богу! Чтобы им, проклятым, возврата больше не было!
Новые двухэтажные дома, оштукатуренные и окрашенные в светло-желтый цвет, выросли на краю поселка, вблизи железнодорожной платформы. Узкие асфальтированные дорожки вели к парадным дверям с навесами. Блестели под лучами солнца зеленые крыши. Фасады этих любовно построенных домов украшали маленькие белые балкончики.
У низкого забора, которым были обнесены дома, автомашины встретил вновь назначенный комендант. Он проверял выданные на комбинате ордера и каждому жильцу указывал дом, этаж и номер его квартиры.
Власов не уезжал до тех пор, пока все не устроились, обошел дома, поздравил новоселов и в радостном настроении вернулся домой.
После обеда он сидел на диване, курил и рассказывал матери, как переселялись рабочие на новые квартиры.
— Ты бы видела, мать, какие у них были счастливые лица!
— А что ты думаешь! — ответила Матрена Дементьевна.— Когда мы получили отдельную комнату в кооперативном доме, окнами на реку,— помнишь? — долго не могла поверить, что она моя. По ночам вскакивала с постели, ощупывала стены, думала: не сон ли это?
— Да, после казармы та комната нам дворцом показалась, — сказал Власов. — А говоря откровенно, завидного в ней мало было. Наши новые дома, хоть и двухэтажные, куда лучше того дома. В каждой квартире ванна, просторная кухня. Свою котельную построили, в дома провели центральное отопление. Жаль, много денег ухлопали и на красилку мало осталось.
—> На жилье для рабочих ты, сынок, денег не жалей—-они* окупятся с лихвой! Когда человек сыт, живет в уюте, у него и работа спорится. Это я по себе знаю.
— Я-то все это понимаю, а вот мой начальник ничего знать не хочет! Ему только план подавай. Израсходую оборотные средства на перестройку цеха — голову снимут.
— Не снимут, не бойся!—Матрена Дементьевна взглянула на сына и добавила: — Самое большее, что они могут сделать, это перевести тебя на другую работу, пониже. Ну что ж, пусть! Ты не директором ведь родился у меня. Зато о тебе добрая память останется!
— По правде говоря, мне не очень хочется уходить отсюда. Столько всякого еще нужно сделать!.. Кончу красилку — возьмусь за ткацкую фабрику, а там прядильная на очереди. Если провести в жизнь все, что задумал, то можно на пятьдесят процентов больше товара выпускать и сэкономить государству миллионы!
— А ты действуй без оглядки! Хорошие дела всегда зачтутся. Не на хозяина работаешь...
— Разве все зависит от меня? Нужно, понимаешь, чтобы те, кто руководит нами, все эти главки и управления, стояли поближе к производству, жили бы интересами предприятий. Главное — чтобы инициативу поощряли! Взять, к примеру, прядильную фабрику. Там есть старший инженер один, фамилия его Васильев, — он предложил добавлять к шерстяной смеси десять — пятнадцать процентов вискозных отходов, от этого а прядении и на ткацких станках обрывность резко сокращается и производительность увеличивается. Конечно, еще лучше капрон, но его у нас пока мало. Человек опыты провел и на деле доказал, что качество товара улучшается, более носким становится. А все осталось по-старому!
— Отчего же не приняли его предложение?
— Мы писали, просили триста тонн вискозных отходов, но шерсть в нашем главке, а шелк — в другом. Пока они между собой договорятся, пройдут месяцы, а то и ГОД.'
— Порядки у вас плохие, вот что я тебе скажу. Как будто бы не в одном государстве работаете!
— Партия наведет нужный порядок! Лучше пойдем со мной в общежитие, к одиночкам. Как у них там? Сегодня их тоже переселяли...
— Знаю, была я уж там! Ничего не скажешь, уют, чистота. Девчата так красиво убрали комнаты — залюбуешься... Иди посмотри, а у меня ноги болят, находилась я за день-то!..
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
1
Вернувшись из поездки по фабрикам, Сергей узнал, что его вызывают на бюро райкома. Он забежал домой, надел новую рубашку, синий костюм, повязал лучший галстук.
—- Что ты наряжаешься вроде как на праздник? — спросила Аграфена Ивановна, наблюдая за его сборами.
— Больше, чем на праздник! В райком вызывают, в партию будут принимать!
— Ну, дай бог!..
— Вот уж здесь-то бог совсем ни при чем! — засмеялся Сергей.— Ну, мама, я побежал. Придет Леонид — передай, что не знаю, когда вернусь. — Чмокнув мать в щеку, он выскочил на улицу.
В приемной у первого секретаря девушка записала его фамилию и велела подождать. Сергей сел на свободный стул и оглянулся по сторонам. В ожидании вызова сидело еще человек пятнадцать. Видно было, что все они волнуются, и волнение их мгновенно передалось Сергею. «А вдруг не примут?..» Тут, как назло, в приемной появилась Морозова, она кивнула Сергею головой и не спеша прошла в кабинет.
Тревога превращалась в уверенность. «Факт, не примут»,— решил он. Здесь не будет мастера Степанова, старика Зазроева, Алексея Федоровича. Одна Морозова... За него некому и доброе слово сказать!
Сергею не сиделось на месте, он вышел в коридор. Шагая по блестящему паркету взад и вперед, он представил себе, как поднимется Морозова и, ни на кого не глядя, скажет: «На товарища Полетова поступил материал,, расследовать не успели. На членов парткома повлияло необъективное выступление директора комбината Власова, и они допустили ошибку, проголосовав за прием Полетова в партию. Прошу отложить дело...»
Пусть, ему бояться нечего! Он тоже может сказать членам бюро: «Поверьте, товарищи, я буду верным солдатом партии, готовым выполнить ее любое поручение». Поверят, иначе и быть не может, потому что он идет в партию с чистым сердцем и открытой душой...
— Товарищ Полетов, заходите! — услышал он.
С сильно бьющимся сердцем вошел он в просторный кабинет. Первый секретарь райкома Сизов встретил его доброжелательной улыбкой и предложил сесть. Все сомнения и тревоги вмиг отлетели.
Инструктор райкома, держа перед собой ‘открытую папку, скороговоркой прочитал его анкету и сел на место.
— Я думаю, сперва послушаем товарища Полетова,— предложил Сизов.— Расскажите коротко, Сергей Трофимович, свою биографию.
Сергей поднялся, глотнул слюну и, глядя перед собой, начал говорить:
— Биография... По правде сказать, особой биографии у меня нет...
Вкратце рассказав об отце и матери, он добавил:
— В сорок втором году поступил на комбинат учеником, стал красильщиком, потом перевели в поммастера.
— Значит, профессия наследственная,— заметил, улыбаясь, кто-то из членов бюро.
— Выходит, что так... На чем я остановился? Да, окончил курсы и стал поммастера. С сорок третьего года член ВЛКСМ. Учусь на четвертом курсе текстильного техникума. Общественная работа — член бюро комсомольской организации. Вот и все! — Сергей поднял голову и взглянул на Сизова.
— Как сейчас работаете? — спросил тот.
— Ничего... Если сказать по совести, то неважно. Хотя план выполняем, даже перевыполняем, но это не то, совсем не то!
— Смелее, Сергей Трофимович, смелее! Здесь люди свои, поймут! — Глаза у Сизова по-прежнему улыбались.
— Трудно объяснять, да и долго! — Помолчав, Сергей тряхнул головой, откидывая назад непокорные волосы.— Скажу,— с каким-то упрямством произнес он.— Если нескладно получится, извините. Сегодня я вернулся из поездки по другим фабрикам. Ездили с группой товарищей обменяться опытом. На Купавнинской суконной фабрике у нас глаза разбежались. В красилке у них светло, сухо, чисто. Потолки высокие, проходы широкие, у каждого рабочего своя раздевалка. Душевые, как в Сандуновских банях. Наш мастер Степанов ходил, ходил, все ощупал руками и сказал: «Да вы тут работаете как в раю!» И он был прав — ведь Купавнинскую-то фабрику построили при Советской власти...
