Профессор Бурденко тоже долго следовал этой традиции. Но однажды свою первую лекцию он начал совсем необычно — с воспоминаний.

...Это произошло в начале нынешнего века в Швейцарии. Бурденко в то время использовал свой летний отпуск для работы в физиологической лаборатории профессора Монакова, потомка русских эмигрантов, жившего в Цюрихе.

Как-то раз он отправился послушать лекцию профессора Монакова. В большой аудитории были расставлены препараты, микроскопы, на стенах висели многочисленные таблицы и рисунки. Но аудитория была пуста: на студенческих скамьях сидели лишь сам Бурденко да еще пришедший вместе с ним врач, работавший у Монакова. Профессор поднялся на кафедру и начал лекцию. Бурденко удивился.

—      А где же слушатели? — шепотом спросил он у своего единственного соседа.

—      Слушатели? — так же шепотом переспросил тот. — Они не пришли.

—      Но почему, по какой причине?

Доктор снисходительно улыбнулся.

—      Наверное, им больше по душе сидеть в пивном баре, — сказал он и добавил: — Да ведь так всегда и бывает.

Оказывается, известный ученый почти всегда читал свои лекции в пустой аудитории. Раньше их слушал один лишь доктор. Приехал Бурденко — и число слушателей увеличилось вдвое; профессор, вероятно, доволен и этим. А о большем он, судя по всему, и не мечтал. Найдутся ли среди слушателей, в большинстве своем богатых бездельников, охотники следить за тем, как профессор делает анализ последних проблем науки!

Позднее Бурденко узнал, что в такой же обстановке читают свои лекции многие профессора. Говорят, что так было даже у знаменитого Вирхова. Бурденко был поражен таким одиночеством крупных ученых на Западе. Ведь это же трагедия для науки!

—      Все это я вспомнил неспроста, товарищи студенты, — сказал в своей вступительной лекции профессор Бурденко. — Ведь в нашей стране такое положение немыслимо. Советская молодежь жадно тянется к знаниям.

На Бурденко смотрели сотни блестящих от волнения глаз. Николай Нилович искренне верил: эти студенты — сыны и дочери народа — ни на что не променяют университетскую аудиторию.

Новая молодежь — рабочие и крестьяне, вчерашние рабфаковцы — заполнили университеты и институты. Люди труда, они и на учение смотрели как на нелегкий, ответственный труд. Старых

профессоров удивляла и поражала их тяга к знаниям, упорство в достижении поставленной цели. Кое-кто скептически щурился: вчерашние пастухи захотели стать врачами, учеными — посмотрим, что из этого получится...

Профессор Бурденко сразу же стал на сторону нового, «рабфаковского» студенчества. Он перестроил занятия в клинике, порой изменяя форму подачи материала, читал как можно проще, доступнее. А благодарные студенты жадно ловили каждое слово профессора.

«Его аудитория была всегда переполнена, — вспоминали впоследствии ассистенты Бурденко. — Зто было... в те годы, когда посещение лекций не было обязательным для студентов».

Молодежь любила Николая Ниловича и всегда, везде окружала его — было ли это в клинике, или в Нейрохирургическом институте, или в Ученом медицинском совете, или в Главном военном госпитале, где он часто консультировал больных.

—      Ученик — это не сосуд, который надо наполнить, а факел, который нужно зажечь, — любил цитировать Бурденко полюбившиеся ему слова древнеримского философа.

И он умел зажигать, прежде всего личным примером. Многие ученики Бурденко приходили к нему молодыми студентами и оставались работать под его руководством десятки лет.

Один из его учеников, профессор А. А. Арендт, вспоминал: «В каждом из нас Николай Нилович постоянно поддерживал чувство того «внутреннего беспокойства», которым сам был всегда преисполнен,—беспокойства за судьбу больного, беспокойства за правильность своих творческих исканий и обоснованность своих научных выводов».

В научных коллективах, которыми руководил Бурденко, всегда царила творческая атмосфера. В ее основе лежала железная трудовая спайка, то, что Николай Нилович назвал новым, необычным словом— «сорадование».

Один старый врач, побывавший как-то в Институте нейрохирургии, сказал:

—      Ваш институт, Николай Нилович, напоминает мне мой любимый МХАТ: здесь все роли значимы, все здесь самые главные.

И это было действительно так. Бурденко уважительно относился ко всем членам коллектива, прислушивался к словам любого своего ученика. «Век живи — век учись» — этой пословице я следую всегда, — часто повторял он, — но с поправкой в конце: не умирай неучем!»

Пожалуй, лишь однажды он отверг рекомендации своих учеников и сотрудников. Произошло это, когда к какому-то празднику они прислали ему письмо, в котором просили чуточку больше заботиться о себе самом, щадить свое здоровье. Бурденко ответил шутливо, но категорически: «Не могу и не хочу быть «сенатором на покое»: для меня жить — это работать».

Большая дружба связывала ученого с красноармейцами из частей Московского гарнизона — он часто приезжал к ним, чтобы рассказать о новых проблемах медицинской науки и о перспективах развития хирургии, послушать красноармейскую самодеятельность, хоть ненадолго окунуться в знакомую атмосферу повседневной жизни и быта воинов.

Бурденко часто бывал и в рабочих коллективах, особенно на заводе «Серп и молот».

В то время на заводе были еще случаи производственных травм — они составляли четвертую часть всех случаев заболеваемости.

Медики заводского здравпункта обратились за помощью к хирургу Бурденко:

«Вы учите военных врачей, как помогать раненым, как правильно лечить ранения и боевые травмы. Научите нас, как правильно оказывать медицинскую помощь пострадавшим заводским рабочим».

Однако Николай Нилович взглянул на дело глубже. Он решил выяснить, почему так высока заболеваемость на заводе.

Профессор Бурденко организовал и возглавил комплексную бригаду ученых и врачей — специалистов по гигиене труда, промышленной санитарии, хирургии, терапии и т. д. Вместе с заводскими медиками члены бригады изучили условия труда в цехах, причины заболеваемости, выявили серьезные недостатки в организации производства и техники безопасности. Выводы бригады Николай Нилович передал дирекции и партийному комитету. На заводе внимательно прислушивались к этим советам; все они были затем выполнены — травм и болезней стало гораздо меньше.

Многому научил Бурденко и заводских медиков. Он разработал для них четкую схему организации медицинского обслуживания рабочих (впоследствии эта схема легла в основу методических указаний Народного комиссариата здравоохранения). Долгое время врачи из многих городов страны приезжали учиться, перенимать опьп здравпункта завода «Серп и молот».

...Бурденко работал много и напряженно. Заведующий кафедрой факультетской хирургии 1-го Московского медицинского института, директор Института нейрохирургии, профессор-консультант Военно-санитарного управления Красной Армии, председатель Ученого медицинского совета Наркомздрава СССР, депутат Верховного Совета СССР, многочисленные общественные нагрузки... Дел у него было великое множество — и для всего он находил время.

— Как это вы, Николай Нилович, все успеваете? — спрашивали иногда его сотрудники. — Как у вас на все хватает времени?

— А у меня сутки больше 24 часов, — отвечал Бурденко. И непонятно было, шутит он или говорит всерьез.

Его рабочий день начинался утром с традиционной пятиминутки в клинике или консультации в Главном военном госпитале (тогда он назывался Коммунистическим госпиталем), а заканчивался поздним вечером. Во всех домах в Долгом переулке, где жил академик (ныне улица Бурденко), горели огни, когда Николай Нилович возвращался с работы.

Поднявшись к себе, Бурденко выпивал стакан крепкого чаю и уходил в кабинет. Допоздна, до глубокой ночи не гас там свет.