Так же спокойно он начал допрос Рюрикова. Тот, всё так же, как и дома, трясясь как осиновый лист, сбивчиво и уклончиво отвечал на вопросы.
Калюжный презрительно и насмешливо смотрел на своего бывшего "дружка", проклиная тот день, когда вообще с ним сдружился.
В зале суда сидели родственники подсудимых и мать потерпевшего Зинаида Львовна. Василий до сих пор находился на лечении и никаких показаний давать не мог. Свидетельницей проходила по делу и двоюродная сестра Калюжного - Нейман Эльвира, та самая рыжая оторва, которая оговорила и подставила несчастного Васю Лейкина.
- Да никто меня не насиловал! - вдруг закричала на весь зал Эльвира. - Я хотела проучить Васькину мамашу - она меня бить начала, там, у них в квартире, и за волосы драла. И как щенка вышвырнула.
- Дочка! Ты что?.. - встала со своего сидения давно ушедшая в "завязку" с пьянством мать рыжей Оксана Нейман. Это была уже прилично одетая и хорошо выглядевшая для своих сорока лет высокая и стройная женщина. Отчим-алкаш на суде не присутствовал, и, как только Оксана бросила пить, ушёл от неё к своим пожилым родителям, бессовестно проживая и пропиваясь на их жалкие пенсии.
- Успокойтесь, гражданки! - усмехнулся судья, - И сядьте на свои места. Мы вас ещё успеем допросить.
- Ух и сука ты! - крикнул Калюжный, вырываясь от заламывавших ему сзади руки ментов, - ух и падла! Не насиловал, говоришь? И юбку разодранную мне показывала, и кровь на трусах...
- Да это минструха была, братец, - ехидно скривилась Эльвира. - А юбку я нарочно разодрала. И вообще я у Васьки в джинсах была, в которых была и в парке, когда вы этого лоха метелили.
- Чтоб тебя под мостом нашли с изорванной м….дой и ж….пой, змея подколодная! - орал Гаврила, но менты, уже скрутив его, выводили из зала, а судья перенёс процесс ещё на полмесяца.
Теперь рыжая сама могла угодить на скамью подсудимых, но язык глупой девки уже её выдал, назад не повернёшь. Оксана Нейман была в ужасе и готова была снова приложиться к бутылке.
А в это время другой судья рассматривал дело Васи Лейкина.
Роза Степановна Кравцова, 35-тилетняя судья, полная женщина с грубоватым прокуренным голосом, внимательно читала дело Лейкина, то и дело морщась от протоколов допросов малограмотного следователя. Сразу было видно, что из парня просто выбивали признания, основываясь только на заявлении Эльвиры Нейман, так же как выбивали показания, только уже по другому делу - умышленное нанесение тяжких телесных повреждений, повлекшее значительное расстройство здоровья - тому же Василию Лейкину.
Кравцова понимала, что если надзорная жалоба законного представителя Лейкина полетит в вышестоящие инстанции, то ей, как и остальным ведущим эти дела, достанется по полной программе. Остаётся одно - полностью оправдать Лейкина, но больше всего не хотелось этого делать. А делать что-то надо было. И решать как можно быстрей.
Толстуха, сняв и протерев очки, такие же, в золотой оправе, как и у Филимонова, задумалась.
- Так, мать Лейкина слегла с инфарктом в больницу, следовательно, на судебном заседании вряд ли окажется... Нанятый адвокат... Этому рот заткнуть она всегда сможет. А вот "потерпевшая" Нейман уже призналась на том судебном процессе, что оговорила Василия. С ней что делать? Её показания уже запротоколировали, на неё заведено уголовное дело - заведомо ложный донос. Родственнику Нейман и его подельнику приговор ещё не вынесен, судебное заседание отложено из-за срыва Калюжного. Надо бы опередить их... Но как?..
Кравцова думала.
Допустим, назначить судебный процесс на послезавтра. А сегодня должна пройти судебно-психиатрическая экспертиза, насчёт вменяемости или невменяемости Лейкина. Осталось подождать всего пару-тройку часов.
Санитары ввели под руки изнемогающего Лейкина в просторный кабинет заведующего психиатрического отделения тюремной больницы, где должна была состояться комиссия. Рядом с этим противным старикашкой-очкариком сидели профессиональные психиатры высшей категории из областной психбольницы, во главе с начмедом, красивой и ухоженной женщиной, лет сорока. За многодневное пребывание в тюремной психушке Вася превратился чуть ли не в "овощ", которого ежедневно кололи целой артиллерией нейролептиков в виде болючих уколов и сильнодействующих таблеток, от которых он погружался в долговременный сон и тяжело просыпался от жуткой боли в исколотых ягодицах. От мучительной смерти спасали нехилые передачки от матери, но в последнее время Зинаида Львовна сама слегла в больницу: тяжёлый инфаркт от бессонных ночей и переживаний за своего сыночка - единственного, кого она любила в своей жизни.
Пару раз к Лейкину наведывался его адвокат, но разговор не состоялся по причине «тяжёлого состояния больного».
Передачками пытались воспользоваться всё те же шакалы, которые по большому блату находились в больничке, но после той схватки из-за молодой медсестры двоих отправили в карцер, а затем по этапу, поэтому Вася спокойно мог распоряжаться своим «гревом» сам. Да и за несколько дней до экспертной комиссии Лейкина кормить стали лучше, почти наравне с теми блатными. И вот настал долгожданный день судебно-психиатрической экспертизы.
Судебные медики по очереди задавали Василию примитивные вопросы, но тот молчал, иногда с ненавистным взглядом косясь на очкастого старика, заведующего отделением.
Начмед с нескрываемой жалостью смотрела на Лейкина, как и та добродушная медсестра Даша, - всё же они женщины...
И тут Василий сам себе усугубил положение.
- К маме хочу, домо-о-ой! - вдруг безумно и истошно заорал он и бросился на ненавистного очкастого старикашку, вцепившись мёртвой хваткой обеими руками тому в горло.
Заведующий отделением захрипел, глаза в линзах закатились, по стулу, где он сидел, побежала на пол зловонная жижа поноса; санитары с огромным трудом расцепили озверевшего Лейкина и, скрутив его, завели в палату, закрутив усиленными вязками с широким бинтом.
Врачи были в шоке, за многолетний стаж работы подобное случалось крайне редко. Вслед за поставленным диагнозом ХРОНИЧЕСКАЯ ШИЗОФРЕНИЯ, вместо обычной психбольницы Лейкину определили принудительное лечение в специализированной, строгого режима, с интенсивным наблюдением - на радость судье Кравцовой...
Мать Васи Лейкина, узнав об этом от его адвоката, умерла в тот же день, не выдержало сердце.
Гаврилу Калюжного суд приговорил к восьми годам лишения свободы с отбыванием наказания в колонии строгого режима, то есть на всю катушку. Согнувшийся от ментовских побоев, Гаврила успел попрощаться со стариками-родителями. Его мать с отцом были фронтовиками, прошедшими всю войну, с тяжелыми ранениями, медалями и орденами на груди.
Несмотря на всё это, старики не смогли вытащить единственного сына: не по карману им оказалось нанять дорогого адвоката. Они смотрели на сильного парня, бывшего десантника, плачущими глазами, сына, который к ним никогда уже не вернётся.
- Прости меня, мама, батя, прости!.. - промолвил Гаврила, - Я вас никогда не забуду.
- Что же ты, сынок?.. зачем ты так? - ответил ему отец и заплакал вместе со своей пожилой женой, бывшей «боевой подругой».
…Гаврилу зарежут в зоне урки, когда тому останется всего лишь месяц до освобождения. За время отсидки он сумеет найти себе подругу по переписке, которая будет к нему приезжать на свиданки, затем они женятся, казалось, будут счастливы, деваха родит от него ребёнка... Однако судьбе было суждено распорядиться иначе...
Подельник Калюжного, Эдуард Рюриков, получил три года условно; обеспеченным родителям удалось "откупить" своего отпрыска, дав огромную сумму жадёбе-судье Филимонову, которого через эти же три года пристрелят бандиты лихих 90-ых. Но и Рюрику недолго пришлось наслаждаться насыщенной жизнью: через пять лет его зверски убьют те же бандиты, а родители сопьются, станут нищими.
