Их обоих больше нет. Юрка помер в 1991-ом году, в "знаменитой" Содышке. Вадим - в 2002-ом; причина его смерти мне неизвестна. Похоронены отдельно друг от друга.

Скоро обход, меня должны сегодня вывести из наблюдательной палаты. В нашем отделении самая большая наблюдалка во всей психушке - на 25 шконок! Как-то раз я поступил, и все, кто находился в надзорке, были на вязках, некоторые замотаны и под широкий. Привязали за руки до кучи и меня. Через час прибежал Юдин, завотделением, и велел одну руку мне развязать. Вечером отвязали и вторую. Так мне, лишь одному из всей палаты, несказанно повезло. Вот тогда мы и познакомились с Шурочкой (Александрой Ивановной), молодой и весёлой медсестрой. Однако Шурочка была звездой далеко не для всех. Во второй, инсулиновой, палате стажировалась на инсулинотерапии другая молоденькая темноволосая Александра Ивановна, ныне старшая медсестра третьего отделения нашей ВОПБ№1. Изредка я на них обеих втихаря онанировал. Что ещё можно позволить себе в психушке?.. Вечерами в курилке вовсю гоняли кружку с чифирем завсегдатаи и блатные авторитеты нашего отделения. Это были мужики 30-50 лет. За плечами некоторых из них были тюремные сроки - так сказать, бывшие заключённые; кто-то побывал в знаменитой специализированной психбольнице строгого режима с интенсивным наблюдением Сычёвке, в Смоленской области. До сих пор эта психушка наделена дурной славой, выживать в её условиях очень трудно.

Были там покойный Саня Цыбанов и Юра Баженов, тощий молодой мужик, похожий лицом на образ Иисуса Христа, только в отличие от него со злыми, колючими глазами - как у хищника. Баженов дважды умудрялся проносить с собой нож, потом внезапно доставал его и принимался шантажировать врачей нашего отделения. Надо отдать должное Юдину - заведующий в подобных случаях вёл себя очень смело и рискованно.

- Брось нож! - резко кричал Бажену Вадим.

- Выписывай меня, у меня нет в этот раз принудки, - извивался с ножом в руке Юрий. - А то перережу себе горло! Мне терять нечего.

Вадим соглашался на все условия этого больного, но едва тот бросил нож, который чуть не попал во врача, сделал вероломный трюк. Буяна скрутили и, кроме основных вязок, замотали под широкий бинт. Но мне было на него наплевать. Я жду обхода.

По коридору идёт толстый мужичок среднего роста и охрипшим визжащим голосом выкрикивает по списку на свиданку по фамилиям больных. Этот белобрысый хряк мне ещё надолго запомнится. Бабушка придёт только к концу свиданки. Что она принесёт мне? Да ничего особенного... Жареной картошки, небольшой кусок курицы или порезанные кусочки студня, купленные в кулинарии от кафе ЛАКОМКА. Сама она уже давно его не готовит. Да и с продуктами питания уже напряг: меченая крыса своей перестройкой начал гадить простому народу до одурения и разорения. Уже взвинтили цены на водку - краснуху если и выбросят, то километровые очереди, давки, ругань, драки... Штучные отделы и магазины, в которых продавали спиртное, открывались теперь с двух часов, в выходные работали всего по три часа. Мясо, колбасу и сало пока что можно было купить на рынке, но по дорогим ценам. На весь город работали всего несколько столовых и кафе. Постепенно начали исчезать с витрин магазинов разные сладости. Бабушке с матерью совершенно нечего было принести мне, кроме как поесть и покурить. Мать получала на своей работе всего 85 рублей в месяц, бабушка 60 рублей пенсии. Отец перестал присылать алименты, когда мне исполнилось 16 лет. На материн запрос из Кыргызстана ответили, что мой папаша выплачивает алименты второй семье. Это была наглая ложь. Но это я понял только спустя много лет. Я получал в то время 50 рублей по второй группе инвалидности. Брата со второго класса определили в школу-интернат.

Наконец меня вызывают на свиданку. Свидания с родственниками разрешены три раза в неделю и проходят в столовой. Столы все уже давно заняты, но бабушку как старого человека пропускают, освобождая ей место. Находят место и для меня. В отделении таких как я, малолеток, почти нет, разве что призывники и хроник Вадим Орлов. С недавних пор стал поступать и Ромик Макаров, совсем ещё пацан, на три года моложе меня. Ромка был слабоумным, хулиганистым мальчишкой с генерализованными, мощнейшими приступами эпилепсии. Беднягу било до посинения целыми сериями припадков, затем он впадал в беспамятство, погружаясь в глубокий сон. Дружеские отношения у меня с ним были только временными, далее происходила непонятная вражда ни из-за чего...

К Роме тоже пришла на свиданку бабушка, немного помоложе моей.

Я с удовольствием уплетаю принесённую бабушкой картошку, похрустывая солёными огурцом и пластовой капустой. По столовой начинают ходить попрошайки, но дежурная медсестра грубо выталкивает их.

Меня выписывают из стационара, но через некоторое время я попадаю снова. Врачи и больные несколько удивлены, что я так часто попадаю. Всё, сульфозин мне обеспечен. Так и есть. Уже на следующий день меня вызывают в процедурный кабинет. На плите греется пузырёк с серой. Через несколько минут медсестра набирает масляную жидкость в шприц и делает мне в ягодицу укол. Примерно через 6-8 часов он начнёт действовать...

Ужасная боль не только в заднице, но и по всей ноге не даёт уснуть. Напрасно я на ночь просил у дежурной медички сотку аминазина. Та дала лишь то, что прописал молодой ублюдок Коростылёв. А назначил он 50 мг сонапакса, как и в прошлый раз. То есть в лечении ничего не изменил. Без конца хотелось пить и ссать. Мучаясь от невыносимой боли, сильно хромая, я выхожу из палаты, чтобы справить нужду и напиться из-под крана.

- Серу, что ли, сделали? - спрашивают у меня в курилке, когда я, с трудом усевшись, достаю сигарету.

- Да, - отвечаю я, прикурив у мужика.

- Хреново... - сочувствуют мне.

В курилку входит раздражённый и агрессивный Серёга Рыбьев. Он жил со мной на одной улице, его сын ходил с моим братом в один детский сад, затем в одну школу.

Сергей был примерным семьянином, хорошо пел, неплохо владел гитарой. "Башню" снесло в один момент. Сломя голову, молодой, красивый мужчина помчался в Первопрестольную, не зная зачем и почему. Жена вскоре от него отказалась, забрав сына с собой, а Серёга стал жить со своими родителями.

- Сколько тебе сделали кубов? - зло спросил у меня он.

- Два, - ответил я.

- Два кубика? - ехидно переспросил Рыбьев, - и ты плачешь?

- Я не плачу, - пытался с достоинством ответить я ему, но, медленно приподымаясь, застонал.

- Выёживается, гляньте на него! С каких-то двух кубиков! - кричал на весь сортир Сергей, ещё больше распаляясь. - Да мне и шесть и восемь делали! А этот с двух кубов изнылся!

Я, с трудом открыв дверь, переступил в больничный коридор. Рыбьев с размаху хлопнул дверью, чуть не ударив ею меня.

- Выёживается с двух кубиков! - не унимался он. - А если бы тебе под лопатки сделали, или, как на спецу, в четыре точки?

Я был в ужасе от сказанного. Проклятый дурдом! Век бы не попадать. И каждый раз, зарекаясь, попадаю снова...

Едва я дошёл до палаты и кое-как лёг на шконку, потянуло опять в туалет.

- Боже мой! Какой кошмар! Проклятый айболит! Педераст очкастый! - ругал я молодого психиатра. - А уж мамаше какую лапшу он про этот адский укол навешал! Мол, даже от курева помогает! И та поверила...

Серёгу я простил. Его закололи галоперидолом, после чего мужика сковало так, что он ходил, выставив вперёд руки. Агрессия прошла, Рыбьев стал совершенно спокойным и добрым. В наше отделение поступил Стас Баканов - было ему тогда 47 лет. Первый раз он попал в психушку в 18 лет. Станислав всегда захватывал с собой гитару и, как только его выводили из наблюдалки, просил медсестру, чтобы ему выдали музыкальный инструмент.

- Только недолго, - говорила дежурная медичка.

- Ладно! - сверкал в ответ золотой фиксой Баканов и, настроив гитару, начинал пение, аккомпанируя на ней. Я старался внимательно слушать этого дядьку.