После полудня погода испортилась: пошел дождь. Под нами расстилалась широкая равнина, созданная за тысячелетия лавами вулканов Вирунги,– 200 квадратных километров, большей частью уже покрытых саванной или лесом, где темно-зеленый фон прорезывался только серым цветом недавних лавовых потоков. Очень далеко видны две светлые точки – озеро Киву и бухта Саке. Среди этого пространства, над которыми мы возвышались больше чем на 600 метров, дымящий конус Китуро выглядел совсем маленьким. Но нас больше интересовали синеватые дымы, там и сям вившиеся над лесистой саванной вблизи погасшего Ругвете. Неужели к этому сводится вся предсказанная катастрофа? Никаких других признаков, подтверждавших тревожные известия, которые вынудили нас покинуть Бугено, мы не находили.

Завтра узнаем, в чем дело.

Идя вдоль южной трещины, мы спустились до уровня 2500 или 2600 метров. Затем поставили палатку на том самом месте, где 10 лет назад был лагерь Верхогена.

Сгустилась ночь. На равнине можно было различить пламя лесного пожара, захватившего, видимо, не очень большие участки.

Воскресенье 9 мая

Идя вдоль трещины, мы подошли к колодцу, насколько я помню, нигде не фигурирующему в описаниях Верхогена. Хотя и менее широкий, этот колодец такого же типа, как виденные нами вчера в кальдере,– огромная цилиндрическая яма, как будто пробитая гигантским пробойником. Но здесь, несмотря на тусклый свет пасмурного дня, нас очаровали изящные сталактиты желтой самородной серы, свисавшие окаменевшим золотым дождем со всех выступов отвесных стен колодца.

Немного выше края трещины были обтянуты «кожей» из застывшей лавы толщиной не больше дюйма; вид краев был так похож на бурные морские волны, поднявшиеся и внезапно окаменевшие, что никаких сомнений у нас не оставалось: именно здесь горячий поток излился из трещины. Лава благодаря своей высокой температуре была настолько жидка, что переливалась через края трещины маленькими волнами.

Дальше мы долго шли по прекрасному лесу из гигантских вересков.

Встретили поток, излившийся из восточной трещины.

Мы также наблюдали интересные формы полых деревьев из лавового камня. Очевидно, огненная волна с ее первоначальной огромной силой движения буквально взбиралась на встречавшиеся на ее пути деревья и, пропитав огненно-жидким веществом ствол, спадала, а сожженная древесина исчезала, оставив как воспоминание о дереве пустотелый слепок. Возможно и другое объяснение: первая волна могла быть гораздо более высокой, но затем уровень потока внезапно резко понизился. Мы с Ришаром не могли остановиться категорически на той или другой гипотезе, а могли только констатировать, что сторона такого слепка, обращенная к верхнему течению потока, была довольно гладкой, а противоположная его сторона (то есть обращенная к нижнему течению) была покрыта бахромой или сосульками, что может служить ясным указанием на направление течения лавы.

Ришар шел на шаг впереди меня. Легкий, уверенный, он ловко лавировал по извилистой тропинке, проложенной дикими зверями. Иметь его товарищем – сплошное удовольствие. И особенно потому, что часто приходится досадовать на себя, когда соглашаешься брать с собой людей, уже с первого дня похода начинающих действовать на нервы. Бывают неловкие, запутывающиеся в каждой тянущейся по земле лиане или в оттяжках палатки, постоянно падающие потому, что тропа скользкая, или потому, что камни шатаются; бывают болтуны, не смолкая сравнивающие встречающиеся пейзажи со знаменитыми картинами; или маньяки литературных цитат, забивающие вам уши лирикой, когда хочется любоваться молча.

Не лучше и люди, которым известны все анекдоты последних трех лет и которые готовы в продолжение трех часов выкладывать их; или имеющие свои особые взгляды на науку вообще и на геологию в частности; не довольствуясь ознакомлением вас с ними в течение дневного марша, они возобновляют свои разглагольствования, когда хочется залезть в спальный мешок и заснуть (вежливость или глупая деликатность заставляет вас все-таки отвечать – сначала односложно, а потом просто мычанием). Затем идут всем недовольные ворчуны, которым всегда то слишком жарко, то слишком холодно, то слишком далеко, чересчур много одного, недостает другого и т. д. Я уже не говорю о несходстве характеров, о едва уловимых проявлениях особенностей психологического комплекса того или другого, о взаимной глухой антипатии, так сильно обостряющейся и дающей себя чувствовать в одиночестве.

Поэтому, следуя за быстрыми шагами Ришара, я благодарил судьбу, приведшую его из далекой Кении. Никакой праздной болтовни, поразительное сходство характеров, обоюдная деликатность и такт, позволяющие спать, когда хочется, и разговаривать в подходящий момент, физическая выносливость и подвижность, делающие все проекты осуществимыми.

Мы уже несколько времени шли по хаотической поверхности, типичной для ошлакованных глыбовых лав, угловатость которых не смягчается даже покрывающей их со временем густой растительностью, как вдруг почувствовали сильный, отозвавшийся во всем теле толчок. Вслед за толчком тотчас же послышался звук как бы налетевшего порыва ветра, нечто вроде сильного, но приглушенного«пуфф». Мне показалось, что звук донесся справа, а Ришару – что он раздался впереди. Мы разошлись в стороны, но ни он, ни я не нашли объяснения, что это было.

Не успели мы опять сойтись, как новый толчок потряс нас с головы до ног и опять послышался тот же звук, но на этот раз отчетливо впереди. Пошли вперед. Через десять минут лес кончился, и мы вышли к одному из ответвлений лавового потока 1938 года – большому «бульвару» из каменных глыб, уже сплошь покрытых серым лишайником. Десять лет назад камни, расплавленные до температуры 1000°, текли, а сейчас на всей их поверхности поселились крохотные растеньица. Позже на Этне, в теплом климате Сицилии, я видел лавы давностью в пол столетие, остававшиеся совершенно голыми.

Несколько минут ходьбы вдоль опушки привели нас к круглому безлесному участку шириной около 8 метров, заваленному обломками деревьев и камнями. В центре его мы нашли неправильной формы яму, частично забитую обвалами, откуда выделялись газы и неторопливо выходил синеватый дым. Камни на ощупь были еще горячие, а обломки стволов и сорванные ветки совершенно свежие, живые. Мы, несомненно, находились у места взрыва, который почувствовали четверть часа назад.

Заглянув в глубину ямы, мы не увидели ничего, кроме черноты между наваленными камнями. Нас поразил какой-то особенный запах газа. Это был не минеральный запах, а органический. Я был уверен, что он мне уже встречался, но, сколько ни копался в памяти, определить его не мог. Немного сладковатый, но в то же время напоминавший запах горького миндаля, и все же это был не он.

– Цианистый калий? – предположил Ришар, но сейчас же покачал головой. Нет, это не цианистый калий. Мы очень пожалели, что у нас не было с собой необходимых принадлежностей для взятия пробы газа. Так мы и остались в полном неведении.

Опять пошел дождь. Дойдя до потока лавы 1938 года, мы пошли на запад сквозь густой лес по очень неровной почве. В течение следующего получаса неподалеку от нас произошло еще несколько взрывов. Потом неожиданно вышли на прогалину; в ее центре, пробиваясь сквозь груду больших камней, спокойно гудело желто-голубоватое пламя.

Измерение температуры раскаленных до красноватой желтизны неровных краев отверстия показало 970°. Здесь так же, как и в первом маленьком жерле, взрыв всколыхнул почву и в радиусе многих метров вырвал и переломал деревья и кусты. Но там газы, разреженные взрывом, вяло выделялись из скважины, здесь же они выходят под большим давлением, напоминая гигантскую паяльную лампу.

Вернувшись опять к потоку 1938 года, мы обнаружили немного дальше еще одну такую паяльную лампу, но с тремя рожками каждый диаметром в 15 сантиметров, из которых шипя и воя с силой вырывался газ. Один из этих рожков, хотя и в меньшем масштабе, повторял уже виденный и представлял собой неправильное отверстие среди беспорядочно наваленных глыб старой лавы. Два же других, напротив, были очень любопытны: каналы, по которым поднимались газы, загоравшиеся при соприкосновении с кислородом воздуха, оказались не чем иным, как двумя пустыми каменными слепками, оставшимися от сожженных деревьев.