Естественно, установленные Моисеем законы должны были принять религиозную форму, так что нет необходимости подвергать сомнению подробное библейское описание того, как после удачного исхода из Египта Моисей взошел на гору Синай для общения с Яхве и возвратился с простым сводом законов — десятью заповедями. Принятие народом заповедей стало их соглашением (заветом) с Яхве, признав верховную власть которого, они получали взамен божественное покровительство[259].
Когда племя, которое реформировал Моисей, осело в Палестине бок о бок с другими еврейскими племенами, религия Яхве и закон Моисея предложили полноценную объединяющую основу для большего общества. Другие племена, только вышедшие из пустыни, вероятно, не имели записанного закона, постоянной жреческой организации или достаточно разработанной религии. В условиях завоевания и первоначального заселения Палестины они скоро почувствовали необходимость в таком дополнении к традиционной племенной организации и обычаям и, найдя у родственного племени, живущего по соседству, такую уже готовую систему, приняли религию Яхве и сделали ее своей[260].
Переход к сельскому хозяйству вызвал изменения в образе жизни, сопряженные с глубокими политическими и религиозными последствиями. С политической точки зрения, необходимость защиты от кочевых соседей на востоке и от грозных филистимлян на западе в XI в. до н. э. привела к возникновению древнееврейской монархии. В религиозном отношении культ Яхве все больше уступал культам плодородия, которые существовали в Ханаане до прибытия еврейских племен. В конце концов, Яхве был богом пустыни и войны, и когда жизнь стала зависеть от сельского хозяйства, то казалось естественным обратиться к другим божествам — к Ваалу, — которые давно доказали свою силу, увеличивая плодородие полей.
Роль Яхве как национального бога войны сохранила его влияние и культ, поскольку часто было необходимо призывать его на помощь в битвах с соседями. Поэтому войны, позволившие Саулу установить монархию, непосредственно возвысили культ Яхве. И даже хотя Давид[261], Соломон[262] и их наследники в разделившихся царствах Израиля и Иудеи оказывали гостеприимство иноземным культам, религия Яхве оставалась живой и полной энергии. В частности, Яхве по общему согласию занимал место лидера среди других богов во времена всеобщей опасности.
Цивилизация во всех ее аспектах стала доступна еврейскому народу в дни монархии. Конечно, запрет Моисея на изображение идолов затормозил развитие искусства[263], но достижения еврейской литературы более чем восполнили этот недостаток. Старые традиции, скорее всего в основном устные, были организованы в сюжетно-тематические повествования — истории о патриархах, Моисее и Иисусе Навине, о судьях Израиля. Самой выразительной и яркой была созданная по свежим следам история о Давиде и его могучих воинах[264]. Репутация Давида как певца и Соломона как мудреца, несомненно, способствовали развитию лирической поэзии и гностической литературы во времена монархии, но трудно сказать, какие из дошедших до нас псалмов и высказываний могут быть датированы этим ранним периодом.
Исторические записи евреев были слиты с религией Яхве, рука которого, как считалось, руководила событиями. Особая роль Яхве как бога битв означала, что его власть наиболее ярко проявлялась в военной и политической сферах. Библейский рассказ об исходе из Египта — яркий пример убеждения, что Бог обнаруживает себя через историю. Он мог являться в виде столба дыма днем и огня ночью, но он наиболее убедительно проявил себя через освобождение своего народа от гнета фараона.
Как божество, направляющее ход истории, Яхве был уникален на Среднем Востоке. Другие боги войны были одновременно и богами природы, например, как в более древнем Шумере, богами бури. Их культ легко сливался с обрядами плодородия, поскольку буря — это не только гром и разрушение, но и дождь, дающий новую жизнь растениям. Яхве не был похож на таких богов. Его культ выразительно противостоит религии полей. Независимо от обстоятельств, старые раны, полученные во время конфликта между пустынным богом битв и сельскими божествами Ханаана, никогда не могли быть полностью исцелены.
Пророки стали главными выразителями религии Яхве в раннем древнееврейском обществе. Во времена Саула и Давида прорицание было экстатическим и групповым явлением. Танцами и пением достигалось состояние транса, которое считалось знаком прямого общения с Богом, и человек, который мог впадать в такой транс, вызывал благоговение, придававшее ему статус почти святого. Община всякий раз испрашивала у таких людей совета, когда нужно было решать сложные вопросы о событиях, в которых Бог предположительно мог быть заинтересован.
Говоря от имени Яхве, пророки требовали его исключительного почитания и боролись с культом Ваала. В то же время как представители старого культа религии пустыни они вступали в конфликт со всеми новшествами оседлого общества. Опираясь на силу видимой святости и поддерживаемые внутренней убежденностью, они обличали монархию и неправедность богатых и облеченных властью[265]. Таким образом, пророки выступали как особо привилегированные представители бедных классов во все сильнее расслаивающемся обществе тех дней.
В VIII в. до н. э. пророческая традиция подверглась большим изменениям. Место групп экстатических святых заняли отдельные пророки, которые чувствовали себя вдохновленными Яхве на обличение социальных злоупотреблений и религиозного бесчестия, что они и делали в страстно-поэтической форме. Амос (ок. 750 г. до н. э.) — один из наиболее ранних литературных пророков, чьи пророчества дошли до нас, а за ним вскоре последовали Осия и первый Исайя. После них литературная пророческая традиция продолжалась до времен автора Книги Даниила (ок. 150 г. до н. э.). Эти пророки унаследовали от своих предшественников ореол святости, по крайней мере отчасти. Словами пророка не могли пренебречь даже цари или жрецы, действия которых они осуждали. Бедные и угнетенные, чьим мыслям и чувствам часто придавали форму и направление слова пророков, без сомнения, внимательно к ним прислушивались и серьезно воспринимали предсказания, сделанные так многозначительно во имя Яхве, даже когда непосредственные события не подтверждали предсказанные пророком бедствия.
Главная тема ранней пророческой литературы проста. Яхве был справедливым, но суровым Богом, который требовал от человека праведного поведения и наказывал тех, кто нарушал его заповеди. Но израильтяне изменили своему завету с Яхве, забыли его закон и стали служить ложным богам. Значит, должно было последовать бедствие — день Яхве, когда грехи людей будут рассмотрены им и ужасающее величие Бога проявится над всем человечеством. Пророки не имели четкого представления, в каком виде наступит день Яхве, но многие из них представляли этот день как военное и политическое разрушение царств Израиля и Иудеи.
Такое суждение подразумевало, что Яхве контролирует судьбу не только избранных народов, но и всего человечества. Если ассирийцы, например, завоевывали Израиль, то это был Яхве, который позволил ассирийским армиям наказать израильтян за их грехи. Таким образом пророки распространяли идею о том, что Бог проявляет себя через историю, чтобы доказать свое верховенство над всем миром. В защите и возвеличивании силы Яхве они отметали прочь притязания всех других божеств и культов и провозглашали монотеизм в самых ясных и выразительных формах.
Но пророки провозглашали справедливость и милосердие Бога, а не только его силу, мотивируя его вмешательство в дела людей желанием защитить праведного и наказать творящего зло. Такое совмещение всесилия и абсолютной праведности привело к логической кульминации стремление к религиозному универсализму и этическому индивидуализму, очевидные в других религиях Среднего Востока в тот же период. Но другие народы, связанные традиционным признанием множественности богов, не могли принять монотеизм без отказа от своего религиозного наследия. Религиозные мыслители Израиля и Иудеи имели здесь преимущество — тот факт, что Яхве всегда был ревнивым Богом, непримиримым антагонистом местных культов плодородия и требовал исключительного почитания, сделал переход к радикальному монотеизму очень легким. Лишь незначительное переосмысление национально-религиозного прошлого потребовалось для того, чтобы Израиль и Иудея были вольны полностью включиться в совершенствование монотеистических идей, уже наполнявших Средний Восток. Древнееврейские пророки VIII в. до н. э. использовали эту стратегическую возможность полностью.
