В главе IV я допустил фундаментальную ошибку, пожертвовав хронологией ради тематической организации материала в неподходящем для этого регионе. Я смешал две эпохи, которые надо было рассматривать последовательно: бронзовый век воинов на колесницах и правления аристократии, с одной стороны, и железный век с его более демократическими военными институтами и культурой, с другой. Эту неуклюжую попытку трудно оправдать. Новая информация не внесла ничего существенного в то, что было известно мне, когда я писал эту главу. И никакой новый опыт, полученный после 1963 г., не изменил моего отношения к космополитизму на Среднем Востоке, зарождавшемуся еще в древности. Это простейший случай неправильной организации материала, вступающей в противоречие с естественным ходом вещей и тем самым затеняющей более простой, точный и адекватный способ интерпретации исторических событий. Более того, само понятие исторической последовательности бронзового и железного веков было известно из литературы, и сейчас я просто не могу представить себе, почему я не применил здесь этот подход для организации материала.
Еще один недостаток отрицательно повлиял на структуру этой главы и этот недостаток, как мне представляется, просматривается и в следующих разделах книги. Дело в том, что в книге «Восхождение Запада» высказывается предположение, что отдельные цивилизации образуют реальные и значимые сообщества и что взаимодействие этих сообществ определяет базовую линию развития всемирной истории. Однако в той главе, о которой сейчас идет речь, я должен был осветить слияние ранее существовавших отдельных цивилизаций в новое космополитическое образование, охватившее весь Средний Восток, но не устранившее локальных различий. Эти различия были весьма существенны, поскольку после 2500 г. до н. э. на землях с естественным орошением, расположенных между поймами рек Египта и Месопотамии, возник целый ряд промежуточных сопутствующих образований, обладающих всеми признаками цивилизаций.
В итоге, поскольку я мыслил в терминах отдельных цивилизаций, этот исторический период оказался ими перенасыщенным. Фрагментарный, отрывочный характер этой главы можно объяснить стремлением рассказать о каждом народе, в культуре которого находили свое отражение избранные мной темы исследования. Мне нужно было полнее сконцентрировать внимание на процессе космополитизации. Мне следовало детальнее изучить те новые виды деятельности, которые объединяли народы Среднего Востока, и более четко их охарактеризовать. Все это требовало новых подходов и концепций, которыми я не владел в то время и которые изучил впоследствии лишь поверхностно.
Вторую, менее досадную, но зато более существенную ошибку я допустил в главе X, где рассматриваются события мировой истории в 1000-1500 гг. н. э. В этом случае новые данные, полученные после 1963 г., открыли перспективу более объективной и последовательной интерпретации событий того времени на Евразийском континенте. В свете этой новой информации становится понятным, почему я не отразил ведущую роль Китая и китайской цивилизации в этот период, а вместо этого сосредоточился на «Степных завоевателях и европейском Дальнем Западе» (см. главу с таким названием). В контексте новых знаний моя ошибка вполне простительна. Сейчас стало понятным, что упор, сделанный в книге на степных завоевателях и подъеме средневековой Европы, отражал предвзятость моего образования. Эта глава — взгляд на Евразию с наивной западной позиции. Получается, что тюрки и монголы прискакали галопом откуда-то с востока внезапно и, так сказать, непонятным образом, хотя я и выделил административную систему, сделавшую армии Чингисхана столь грозными. Тем не менее мне не удалось связать удивительный рост военной мощи кочевников с тем фактом, что новые бюрократические методы военной организации у монголов были напрямую заимствованы у китайцев. В итоге я пропустил фактор, изменивший баланс сил в мире в ту эпоху, — расцвет китайской цивилизации, которая на четыре-пять столетий подняла культуру, благосостояние и мощь Китая на качественно новый уровень, превосходящий уровень достижений остального мира в то время.
Более того, я переоценил значение западного христианства, стремясь найти зачатки и предвестники подъема европейской цивилизации в мировые лидеры после 1500 г. В общем, такое стремление достаточно оправдано, но этот материал лучше было бы дать как предисловие к следующей главе. Информация, имевшаяся в 1950-х гг., должна была позволить мне сделать вывод о том, что, несмотря на бурный рост, западноевропейская цивилизация все же оставалась маргинальной по отношению к остальному миру и ей следовало бы уделить такое же внимание, какое я уделил становлению японской цивилизации в тот же период. Вместо этого я посчитал татаро-монгольские завоевания и подъем средневековой Европы событиями сопоставимой значимости для мировой истории. Я даже отвел Китаю второе место среди цивилизованных жертв нашествия кочевников, рассматривая вначале и более подробно преобразования мусульманского мира, в основном потому, что мне об этом было известно больше. были и до 1963 г. некоторые материалы, позволявшие дать правильную оценку китайского первенства на мировой арене в 1000-1500 гг. н. э. Так, я использовал статьи Стефана Балажа по экономическим преобразованиям в Китае в эпоху Тан[3] и первые книги монументального исследования Джозефа Нидэма «Наука и цивилизация Китая». Однако пока Роберт Хартвелл не продемонстрировал высокий уровень черной металлургии и сложную систему экономического управления в период династии Сун[4], Есинобу Сиба не представил цельную картину экономики в эпоху Сун[5], а Марк Элвин не предложил смелую и вдумчивую интерпретацию всего прошлого Китая[6], истинное значение преобразований в Китае около 1000 г. н. э. ускользало от меня.
Оправданием мне может служить то, что в историографии прошлого поколения все еще находили свое отражение традиционные оценки истории Древнего Китая. Тогда считалось, что режим, не способный контролировать самые северные провинции Древнего Китая, был по определению слабее того, который существовал, когда Китай был целостным государством под властью действительно достойного императора. Поскольку в правление династии Сун (960-1279 гг. н. э.) Китай никогда не контролировал северных варваров и уступил им в начале правления этой династии свои северные провинции, считалось, что эта эпоха не относится к числу великих в истории Китая, хотя издавна было признано, что искусство и литература как никогда расцвели в период правления этой династии. Однако этот небывалый расцвет не компенсировал политических неудач, а до Жака Герне[7] никто, видимо, не обратил внимания на то, что военные неудачи армий династии Сун на степных границах связаны с распространением китайских знаний за пределами традиционных границ Китая и что эти знания нарушили существующий баланс сил сначала между Китаем и его соседями-кочевниками, а позднее и во всей Евразии, что вскоре проявилось в успехах военных походов Чингисхана.
Моя неспособность понять главенствующую роль Китая в 1000-1500 гг. н. э. особенно досадна с точки зрения общей организации материала книги «Восхождение Запада» — если бы я это понимал, книга отличалась бы элегантной простотой структурной организации. В настоящем ее виде средняя часть книги, озаглавленная «Евразийское культурное равновесие (500 г. до н. э. — 1500 г. н. э.)», опирается на положение о том, что средиземноморские эллинистические цивилизации (500 г. до н. э. — 200 г. н. э.), Индия (200-600 гг.) и реинтегрированный исламом Средний Восток (600-1000 гг.) последовательно переживали стадии культурного расцвета, что обеспечивало каждому из этих сообществ определенный период доминирования среди народов Старого Света. Если бы я продолжил эту простую схему структурного деления прошлого, добавив к ней расцвет и периоды гегемонии китайской цивилизации Дальнего Востока (1000-1500 гг.) и европейской цивилизации Запада (1500-2000? гг.), книга приобрела бы точность и фактическую достоверность[8], однако мое невежество (и остатки «евроцентризма») помешало мне это сделать в 1963 г.
