якобы во имя чести литературы и уважения к журналистике.

Оказывается, в редакции «Прессы» он рвет и мечет по поводу

нашего романа: «Это низкие нападки на журналистов, роман

написан на арго», и т. д. На самом деле все его наигранное

негодование вызвано нашим персонажем Флориссаком *, на

сходство которого с Гэффом указал ему наш первейший друг

Шолль. За этой комедией и тайными происками явно ощу

щается то, о чем пишет Бальзак в предисловии к «Утраченным

иллюзиям»: * пресса, говорящая обо всем и обо всех, совер

шенно не хочет, чтобы говорили о ней самой, и объявляет себя

198

неприкосновенной для романа, для истории, для всяких наблю

дений. Но что касается Гэффа, то он еще должен быть нам

признателен, ибо мы не довели повествование о Люсьене де

Рюбампре до «Последнего воплощения Вотрена» *.

По настоятельной просьбе Сен-Виктора мы, прежде чем

взять свой роман обратно, предоставляем три дня для хлопот

нашим друзьям.

20 апреля.

Солар, встревоженный якобы тем, что роман направлен про

тив бульварных листков, а в сущности обеспокоенный портретом

своего пройдохи приятеля, хочет отложить издание ad calendas

graecas 1.

Мы забираем наш роман, ему теперь спать до сентября, и

перечитываем предисловие Бальзака к «Утраченным иллю

зиям». Кажется, ничто не изменилось, и чтобы писать о жур

налистах, все еще требуется большая смелость. <...>

22 апреля.

Война *, война, которую мы давно предвидели. У г-на де

Прада есть довольно любопытное рассуждение о вечной тяге

нашего первого императора к театральным эффектам, о том,

что темперамент и тщеславие вызывали в нем постоянную

потребность всех будоражить, все время что-то изображать,

устраивать из нашего отечества грандиозные театральные под

мостки, — что у него был какой-то зуд все делать напоказ.

Нечто подобное наблюдается и у нынешнего. Но мне ка

жется, что на сей раз война, показная героика, будет не такой

долгой и не такой всенародной. Нас породила Революция, нас

усыновила Биржа. И все, что происходит, это следствие бомбы

Орсини *, это страх — поразительнейший пример того, как дейст

вует подобный побудительный толчок на пастыря народного.

25 апреля.

Войска выступают. Какая странность — это великое слово

Война, украшенное столь пышными тирадами. Вы верите в эн

тузиазм, порожденный идеей или порывом: на самом деле

это — ряды болванов, плохо построенных и спотыкающихся,

бегущих к Славе по выходе из заведения... Пьяные солдаты,

ноги выписывают вензеля по улицам. Решительно, вино — глав

ный источник патриотизма.

1 Буквально: «до греческих календ», то есть навсегда ( лат. ) .

199

26 апреля.

Такое впечатление, что все вокруг меня — одна фальшь;

обращаться с кем-либо мне болезненно неприятно. Шум и раз

говоры окружающих оскорбляют и раздражают меня. И моя слу

жанка, и моя любовница словно совсем поглупели. Друзья мне

надоедают, они как будто бы стали говорить о себе еще больше

прежнего. Глупости, которые то и дело слышишь и на кото

рые приходится даже отвечать несколькими словами, разди

рают мне уши, как скрипучая дверь. Все, что рядом со мною,

вблизи меня, все, что я вижу или угадываю, мне неприятно и

терзает мне нервы. Я ни на что не надеюсь и жду чего-то не

возможного, жду, что какое-нибудь облако унесет меня на себе

подальше от этой жизни, от газет, от сообщений о состояв

шемся или не состоявшемся переходе австрийцев через Тес-

сино... унесет далеко от меня самого, ныне живущего литера

тора и парижанина, в волшебную страну, розовую и полную

роз, как в «Безумстве» Фрагонара, гравированном Жанине, —

в страну, где бы голоса убаюкивали меня и жизнь мне не на

доедала.

27 апреля.

Тоска, тоска — все чернее и глубже, мы в ней совсем тонем.

В тайниках души — горькая и гневная утеха, мечта о мщении,

мысль покончить со своей родиной, обрести в себе самих сво

бодно мыслящую и свободно говорящую Голландию XVII и

XVIII веков; какие-то проекты, подсказанные отчаянием, даю

щие опору и отдых уму, — мысль уехать за границу и основать

там газету, направленную против всего, что тут творится;

раскрыть в ней себя, сорвать со своих уст печать молчания,

высказать все, что наболело.

Уже несколько месяцев нас угнетает сплошная полоса не

счастий. Все наши начинания, вот-вот готовые осуществиться,

идут прахом. Все срывается, все терпит неудачу. Наша пьеса,

о постановке которой объявлено в афишах, сообщено в газетах,

летит в корзинку *. Нашему роману, в порядке взаимных услуг,

обещана поддержка человека, относящегося к нам по-дру

жески, автора пьес, о которых мы пишем отзывы; роман дол

жен появиться, он набран... За неделю до срока — банкротство

ворочавшего миллионами Мило. Гэфф становится важной пер

соной, Гэфф! И роман возвращается в ящик нашего письмен

ного стола... Ко всему прочему — изнуряющие нас недомога

ния, предстоящая возня с перезаключением арендных договоров,

200

война с Австрией, наше выступление за Марию-Антуанетту, —

неладно все, вплоть до срывающихся мелочей и недостающих

офортов.

29 апреля.

Получаем письмо от Марио, письмо, показывающее, чего

стоит премьера *. Идем к нему. Он весь светится, сияет, расцвел,

стал еще откровеннее, еще наглее в своей непритворной

гордости, чем когда-либо... У него успех... Такой успех нас пу

гает: мы спрашиваем себя, принадлежит ли искусству хоть

что-нибудь в нашем ремесле? Возможно, мы дураки, что этому

верили и силимся верить еще и теперь.

Была надежда немного встряхнуться благодаря нашим кра

сивым выпускам, посвященным Сент-Обену, — и вот товарный

состав, с которым все было отправлено нам из Лиона, разбит

при столкновении поездов... Это уже последний удар! Бывают

такие упорные неудачи, что просто руки опускаются. Почти

нет сил чего-нибудь желать или пытаться что-то сделать.

30 апреля.

Сегодня вечером приходит к нам Сен-Виктор договориться

поехать завтра в Бельвю на обед у Шарля Эдмона. Это он пере

писал два первых действия «Фьяммины». Его мнение о «Вто

рой молодости» совпадает с нашим: «Мерзость, конечно, но

вы понимаете — Солар, Водевиль... Солар просил меня похва

лить. Что ж поделаешь? Я похвалил... Готье называет это укра

шать чеканкой дерьмо».

1 мая.

<...> В Бельвю Сен-Виктора весь день грызет мысль, как

бы Марио не подумал, что он искренне похвалил его пьесу.

И вдруг Марио сваливается к нам с поезда. «Дорогой мой, —

говорит Сен-Виктор, — я вынужден был похвалить твою пьесу,

хозяин заставил; но заклинаю тебя, не верь ты ни полслову.

Это прескверная пьеса». Я думаю о девизе на печати Сен-Вик-

тора: Vincet veritate... 1

Май.

Мы удивляемся, что все еще ничего не достигли. Я говорю

не о наших книгах, не о наших званиях, не о литературном

1 Побеждает истиной... ( лат. )

201

значении. Речь идет о нашем духовном значении и духовной

силе. Прежде всего это великое impedimentum 1 мужчины —

любовь и женщина — сведено нами к наипростейшему. Ника

ких связей, так и кишащих вокруг нас, никаких привязанно

стей — подобий супружеской жизни, тормозящих карьеру муж