пестрый преломленный свет и, играя, падает в эту темень, ки

шащую всевозможными предметами, которые вы нащупываете

глазами, но едва можете различить, — вроде белой совы и т. п.

Садимся. Садится и он. Нас с ним разделяет стол, где таинст

венное освещение резко обрывается, словно на картине Рем

брандта.

«В каком месяце вы родились? Сколько вам лет? Какой

цветок вы любите? Какое животное предпочитаете?»

Затем, перетасовывая колоду каких-то карт размером с ла

донь, он предлагает: «Тяните тринадцать штук наугад!» И он

раскладывает их. На каждой что-нибудь изображено: страсть,

встреча, картинка из жизни или, например, некая брюнетка.

И все эти аллегории, все изображения размалеваны красным и

черным, сделаны человеком, ничего не смыслящим в рисунке,

человеком со странным до смешного воображением, одновре

менно фантастичным и мещанским. — Чудовищное сочетание

таких-то впавших в ничтожество гибельных божеств и грубой

реальности, словно все это нарисовал и яростно раскрасил сан

гиной полоумный ребенок какого-нибудь буржуа с улицы Сен-

Дени. Внизу на каждой карте подписано толкование и предска

зание.

И вот, властным жестом простирая руку и направляя ука

зательный палец в поток падающего света, словно предрекая

и предустанавливая будущее, чародей начинает — и наглым го

лосом, с простонародными интонациями, битых полчаса рас

сказывает роман, которого вам не миновать. Редкостный ма

стер своего дела: его речь не иссякает, он говорит без остано

вок, без отдыха, то понижая, то повышая голос; торжественные

фразы прорицателя, напыщенные бессмыслицы оракульского

велеречия, вроде: «Люки подземелий откроются, и привидения

двинутся на вас, выпустив когти», — а в это пышнословие, те

кущее величественной рекою, вдруг врываются фразы, произ

несенные голосом Вотрена: «У вас будет жена, вы ее броси

те!» — и на физиономии прорицателя хитрая, гнусная улыбка.

И тут же, стремясь растревожить дремлющую в вашей душе

страсть к авантюрам, рассказывает об ожидающих вас неверо

ятных приключениях: «Женщины, необычайно богатые, ино-

118

странки, вы познакомитесь с ними в городе, где будут разва

лины» и проч. и проч. — Бесконечные «Вы»: «Вы такой... Вы

этакий... У вас в мозгу как бы некий барометр». Такой калей

доскоп, такая смена картин волшебного фонаря, такой поток

происшествий, такая сумятица предвидимых и предрекаемых

событий, что этот человек, с его звучным голосом и присталь

ным взглядом, затуманивает вам мозги и зачаровывает ваше

внимание... Ловкач, наделенный необходимым ему видом крас

норечия, — я чуть было не сказал — вообще наделенный крас

норечием, искусством говорить ни о чем.

Одна фраза меня поразила; довольно странно, что она по

пала ему на язык: «Вам нечего бояться ни пистолета, ни

шпаги, опасайтесь только пера!» В самом деле, на этот раз он

попал в точку, сказав такое литератору, уже испытавшему го

нения и чувствующему, что он будет гоним всю жизнь... Но не

имела ли эта фраза в устах прорицателя какого-то иного смы

сла? Обращаясь к молодому человеку, который пришел к нему

с известной на этой улице женщиной легкого поведения, не

намекал ли он, говоря о пере, на подписание векселей?

Визит обошелся мне в сорок су, но зато я узнал париж

ского духовника, торгующего Надеждой. Можно было бы напи

сать какую-нибудь вещичку об этом гадальщике... Я вышел,

убежденный, что колдовство умрет лишь в один день с рели

гией: эти две Веры бессмертны, как Надежда человеческая.

Число прорицателей в каждой стране пропорционально числу

священников.

30 октября.

< . . . > Реализм возникает и расцветает, меж тем как дагер

ротип и фотография показывают, насколько искусство отсту

пает от жизненной правды. < . . . >

4 ноября.

Относительно «Газеты» Шанфлери *. Мы давно уже поду

мываем об издании своего журнала, журнала двоих, чего-то

вроде «Критических недель» *, но более серьезных, или «Кар

тины Парижа» Мерсье с примесью «Папаши Дюшена» * и при

бавлением лично нас интересующих тем: новости обществен

ной жизни, философия с точки зрения салонов, светского обще

ства и улицы. Первая статья — о влиянии девки на современное

общество, вторая — о распространившемся увлечении бытом

художников, об арго в устах молодых людей; третья — о фи

нансовом ажиотаже, о бирже, о комиссионных начислениях

119

биржевых маклеров и т. д. Словом, это должен быть журнал,

исследующий мораль XIX века в мизансценах, в живых кар

тинах современности. Но для этого надо... ждать! < . . . >

16 ноября.

< . . . > Вот каким представляется мне рай для литераторов:

святые и ангелы божественно распевают, наигрывая на эоловых

арфах, и все писатели узнают в этом пении свои книги, и Гюго

говорит: «Это мои стихи», и Монье говорит: «Это моя девка

с каменной болезнью» *.

Я думаю, что рай заслужат лишь те, кто трудится ради

будущего, — и там они окажутся живыми. Но ад уготован тем,

кто ничего не сделал ради будущего, — бюрократам, буржуа,

кретинам, надзирателям и т. п., — и они окажутся там мерт

выми, мертвыми, мертвыми. < . . . >

23 ноября.

Встретил на улице одного молодого родственника, — это

Эжен, он уже женат, глава семейства, развязался с долгами;

он затащил нас к себе, в дом на углу улицы Шуазель, и пока

зал свои нынешние занятия: веер, тщательно расписанный по

веленевой бумаге. Он уже отвоевал себе частицу немудреного

счастья и живет, свыкнувшись со скукой, без стремлений к

чему-либо, без желаний, вставая в девять и ложась в десять,

выстаивая на лестнице вечера у Кана; он врос в растительную,

размеренную и упорядоченную жизнь, в эту смену однообраз

ных дней, этот тихий распорядок, в котором умерло всякое

движение.

Вопросы: «А ваши друзья? Что с тем? Где этот?» — О, ка

кие опустошения производит жизнь в рядах шаркунов, жуи

ров, любителей любовных утех, как быстро выметает жизнь

и громкую суету, и авантюры, и молодость! Как Париж пожи

рает вот таких молодцов и их состояния! Год, от силы дру

гой — и асфальт их сжигает. Их шумное процветание не долго

вечней подожженной вязанки хвороста.

«Камюза? Его дело рассматривается в судебном порядке.

Наделал долгов под четыреста процентов у господ, с которыми

встречался на скачках. Не знаю уж сколько тысяч ливров ренты

он просадил на табуны челяди и табуны любовниц... Толстяк

Оржеваль? Этот все просадил — и теперь женат».

Женат, — женат или пошел ко дну, таков постоянный припев.

«Сен-Лу? Сен-Лу живет с какой-то девкой в Бретани и иг-

120

рает в пикет с ней и с тамошним кюре». — «А твой брат?» —

«Я его приютил. Теперь у него едва ли наберется и три ты

сячи ливров ренты». — «Ну, а Ловаис?» — «Он в бегах. Давал

поручительство за отца, а тот прогорел». — «А помнишь, этот,

как его?..» — «А, этот угодил в отдел происшествий... пустил

себе пулю в лоб... Выстрел из пистолета — и готов!»

Такова цепочка падений, скатывания в мещанство, в ни

щету; все эти мальчишки кончают, как шлюхи: либо остепе

нятся, либо подохнут где-нибудь в неизвестности. И страшно

слышать, как подводится итог, и видеть тех, кто так быстро

выбывает из строя.

Брату Эжена сосватали невесту: некую девицу из Гента,

семья которой искала жениха с титулом, пускай даже фиктив

ным. Кстати, какую разницу видите вы между человеком, не

законно носящим ленточку Почетного легиона, и человеком,