– Кого еще нечистый принес?

Фотограф выглянул в окно. Светало. В это время года солнце не поднималось выше линии горизонта, и светло было только пару часов днем.

– Следи за словами, – подмигнул он. – Это к нам слуга Господень заглянул.

Проповедник восточных лестадианцев Ванхайнен был одет в черные брюки, черную рабочую жилетку и шерстяное пальто. Днем он работал в городе водовозом. Проповедники лестадианцев отличались от протестантских пасторов, живущих за счет своей паствы. Нет, эти люди сами зарабатывали на жизнь. Они не хотели быть бременем для братьев по вере. И проповедовали они по-другому: не листали Библию толстыми пальцами, выискивая словечки послаще, которые пришлись бы по вкусу городским прихожанам. Такой человек вошел в участок вместе с отцом убитого Оскара Линдмарка.

Ванхайнен поприветствовал полицейских по-лестадиански – полуобъятием – и потом по-шведски пожал руку:

– Юмалан терве. Господь приветствует.

Бьёрнфут и Спетт неохотно ответили на рукопожатие, которое у проповедника было чересчур долгим. К тому же он при этом заглядывал в глаза людям, словно видел их насквозь. И полуобъятие он всегда заканчивал хлопком по спине. Борг Меш проповедника не стеснялся. Он крепко пожал ему руку и ответил на приветствие, хотя в его ответном «Юмалле тервейсиа» Бьёрнфуту послышалась ирония.

Отец Оскара Линдмарка тоже поздоровался, но не отрывал взгляда от пола. Проповедник обратился к Пеккари:

– Отец мальчика, которого ты убил, пришел тебя простить.

Он обнял отца за плечи и подтолкнул к решетке.

– Бог простил нас, – прохрипел отец Оскара Линдмарка, – и я готов простить тебя.

– Готов ли ты? – спросил проповедник елейным голосом. – Готов ли ты покинуть свою безрадостную жизнь и принять прощение от твоего брата? Не стоит уносить грехи земные с собой в жизнь вечную.

Эдвина Пеккари словно неодолимой силой потянуло к решетке. В полных слез и искренности глазах отца он, наверное, увидел Господа. Он схватил отца Оскара Линдмарка за руки и поднес к мокрому от слез лицу. Борг Меш поспешил запечатлеть этот трогательный момент на камеру.

– Бог простит, – объявил проповедник и тоже взял руки Пеккари в свои через решетку.

В этот момент дверь распахнулась, и показался проповедник западных лестадианцев Юсси Сальми. Западные и восточные лестадианцы давно рассорились. Окольными путями Юсси Сальми узнал о том, что происходит в участке, и привел вдову Юханссона, принадлежавшую его общине. По снятым варежкам и раскрасневшемуся лицу проповедника видно было, что он спешил. Юсси тоже обнял всех в качестве приветствия и благословил. Вдова Юханссона бормотала под нос молитвы. Взгляд ее был опущен в пол, как до того у отца Оскара Линдмарка.

– Юмалан терве, – поприветствовал проповедник Ванхайнен, утирая слезы платком. – Грешник Пеккари сегодня получил прощение.

Сальми заскрипел зубами. Он опоздал. Кто-то другой уже успел отпустить грехи Пеккари. Но так просто он не даст себя победить. Проповедник сбросил пальто и показал на вдову Юханссона.

– Эта мать, – дрожащим голосом произнес он, обращаясь к Пеккари, – эта мать потеряла мужа. Дети ее остались без отца. И она пришла сюда, чтобы простить тебя. Не в санях с бубенцами приехала она, а пришла пешком… – Он сделал паузу и демонстративно посмотрел на соперника – красного от злости Ванхайнена. Тот вместе с отцом Линдмарка приехал в санях, запряженных лошадью. И упряжка действительно была украшена бубенцами. Какое суетное тщеславие… Суета сует…

– Оставив детей одних…

Последовала проповедь о вдове, оставшейся без кормильца, которой теперь можно надеяться только на Бога и общину. Проповедник говорил и говорил, перемежая участь вдовы с историей про верблюда и игольное ушко, говорил, что богатым трудно войти в рай, потому что Бог ратует за бедных, а значит, и за вдову, ибо бедна она… и вот она здесь.

По лицу проповедника Ванхайнена видно было, что ему не терпится выбросить в снег и западного лестадианца, и вдову и что он сильно раскаивается, что не пришел пешком.

– Потерять единственного сына… – попытался он было.

Но его уже никто не слушал. Теперь вдова сжимала руки убийцы сквозь решетку. Он молил о прощении. И вдова, не осмеливаясь поднять глаза, прошептала, что, если его раскаяние искренне, она его прощает. Потом женщина повернулась к проповеднику и сказала, что ей нужно идти, поскольку дети остались одни дома. В окно Спетт увидел, как она в свете фонаря вышла на улицу, нагнулась и вытерла о снег руки, словно те были грязными. Потом вдова поспешила прочь. Возле решетки тем временем проповедники затеяли спор о мирском тщеславии и о том, что женщинам восточнолестадианская вера позволяет носить шляпу.

Спетт обернулся.

– Вон! – завопил он. – Всем пора спать. И грешникам, и святым. Приходите завтра после дознания.

После ухода посетителей Спетт обратился к Пеккари:

– Теперь, когда Бог простил тебя, может, расскажешь, где остальные деньги?

Бьёрнфут, занятый чисткой сапог, оторвался от занятия и посмотрел на подозреваемого. Но юный Пеккари не отвечал. Он снова забился на нары и повернулся спиной к полицейским.

На следующее утро прошло дознание. Снег перестал идти. Но за ночь ветер усилился и теперь свирепствовал на улице. Он поднимал снежные вихри и швырял в лицо прохожим. Не видно было ни зги. Даже дыхание перехватывало. Но, несмотря на погоду, зал суда был переполнен. Слухи уже расползлись по городу. Все хотели увидеть убийцу и узнать подробности чудовищного преступления. А заодно и полюбоваться на униформу служителя закона с блестящими пуговицами и покупные сапоги, о которых бедняки могли только мечтать. Местные жители носили самодельную обувь из оленьей кожи, набитую для тепла сеном. Председатель суда Манфред Бруландер оглядел собравшихся. Даже в сенях столпились люди. В зале было жарко и душно из-за толпы и хорошо натопленной печи. От мокрых пальто и шуб шел пар. Снег со штанов превратился в лужи на полу. Пахло застарелым жиром, по́том и псиной от собак, жавшихся к ногам хозяев. В зале пахло бедностью. Манфред Бруландер вытер пот со лба и ударил молотком о стол, объявляя заседание открытым. Женщин, детей и молодежь он попросил удалиться, что те неохотно сделали. Но при этом свободнее в зале не стало, поскольку люди из сеней теперь прошли внутрь. Женщины и дети тоже не ушли и остались ждать в сенях.

Среди собравшихся стояли похожие на воронов лестадианцы в темных одеждах. Восточные лестадианцы недобро поглядывали на западных. Возмущенная общественность состояла из шведов, саамов, финнов, и все они хотели увидеть убийцу.

Пер-Андерс Ниеми с приятелями заняли первую скамью. Они поймали убийцу и теперь благосклонно принимали благодарности и хлопки по спине. Кто-то даже давал им деньги и угощал солониной.

– Когда начнем? – крикнул Ниеми, прекрасно знавший, что его как свидетеля никто из зала не удалит.

Кируна, подумал судья Бруландер. Город провокаторов и бунтарей. В зале ощущалось нечто подобное электрическому напряжению, и в любую секунду мог произойти взрыв. Люди были взбудоражены до предела. Один вид убийцы приводил их в раж. Судья посмотрел на начальника участка Бьёрнфута и полицейского Спетта. Они были при полном параде, причесанные и в начищенных сапогах. Рука ленсмана лежала на пистолете.

– Один крик, и я попрошу освободить зал, – предупредил Бруландер, не отвечая Ниеми.

В качестве обвинителя выступал Сванстрём. Адвоката у обвиняемого не было. Тем более что он выразил готовность сознаться в содеянном. Ввели преступника в кандалах на руках и ногах. Звеня цепями, Пеккари занял свое место на скамье подсудимых. В тюремной одежде он выглядел еще хрупче и болезненнее. Начался допрос. Сванстрём привел доказательства обвинения, свидетельствовавшие против Пеккари: пистолет Юханссона, найденный в его доме, то, что он был в курсе почтовой отправки, и мешок с деньгами, найденный на чердаке.

– Вы сознаетесь, – спросил судья, – в том, что пятого декабря без разрешения взяли сани у Бэкстрёма, поехали в направлении Гэлливаре, и там по пути хладнокровно застрелили почтальона Юханссона и ударили его помощника Оскара Линдмарка топором? И что вы забрали деньги, которые перевозила почта?