– Ты лгала мне. Это хуже, чем измена.

– Но это они лгут! – крикнула она. – Мерзкая Гунхильд все это придумала. Ты должен мне верить. Я люблю тебя!

Лицо у него было напряженное.

– А надписи?

«Подписи», – подумала она. Она часто подшучивала над его ошибками. Он тоже смеялся, игриво толкая ее на кровать со словами: «Как ты смеешь надо мной смеяться? Сейчас получишь!» Но теперь, стоя перед ней в униформе, Артур был похож на незнакомца. Раньше ей казалось, что он выглядит сексуально. Но теперь ничего сексуального не осталось, только отчаяние.

– Это она вписала туда все имена. Она меня ненавидит, потому что считает, что я представляю угрозу ее положению. Я ведь моложе. Она просто на дух меня не выносит.

Он потянулся за сумкой, из которой торчал блокнот. Когда в метро наступало затишье, он обычно рисовал.

– Достаточно, Яннике.

Те же слова, что язва Гунхильд сказала ей в последний день на работе.

«Ты знаешь, что мы уже об этом говорили раньше. С нас достаточно».

Яннике начала смеяться истерическим горловым смехом.

– Что именно ты хочешь сказать?

Гунхильд вся вспыхнула. Даже морщинистая грудь налилась красным.

– Не придуривайся!

– Я не придуриваюсь. Я не понимаю, о чем ты. Тебе мерещатся вещи, которых нет. Ты все выдумываешь. Ты митоман, вот ты кто.

Она даже загордилась собой – надо же какое умное словечко ввернула в нужный момент.

– Мы можем поступить по-другому, если желаешь. Устроить собрание коллектива. Но в этом будет мало веселого. Для тебя.

Яннике резко перестала смеяться.

– Сказать тебе кое-что? – заявила она, чувствуя себя полной сил и энергии. – В этой компании вообще не бывает ничего веселого. Никогда! – Она сопроводила свои слова хлопком в ладони. – А тон всегда задает начальство.

И с этими словами Яннике ушла.

Пакет из аптеки лежал на кухонной стойке. Головокружение уже прошло. Она достала упаковки с лекарствами, покрутила в руках. Ярко-красный треугольник сигналил об опасности.

– «Декстромордифен», – произнесла она беззвучно, акцентируя губами каждый слог. Из одной упаковки женщина вытащила блистер с маленькими продолговатыми капсулами.

«Глотать целиком», – значилось в инструкции. Она достала два стакана. Мать отдала ей свои, старые и покоцанные. Она собиралась их выбросить, но, когда Яннике переезжала, решила пожертвовать их дочери. В один стакан Яннике налила горячую воду, во второй – ром. С пересохшим от волнения ртом она высыпала содержимое прозрачных капсул в оба стакана – по одной в каждый. Перемешала ложкой, подождала несколько минут.

Да!

– Да! – закричала она на всю кухню. Сработало. Таблетки полностью растворились и в воде, и в роме. Не осталось следов ни от оболочки капсулы, ни от порошка.

«Разумеется, растворились, – подумала она, – иначе как они попадут в организм?»

Той ночью она впервые хорошо спала в новой квартире. Ей снилось, что они с Артуром летают над центром Стокгольма в длинных белых одеяниях. Это был чудесный сон.

Через пару дней после того, как он выгнал ее из дома, Яннике поехала на станцию в Старом городе, где работал Артур, но в билетной кассе его не оказалось. Она спросила кассира:

– Извините, когда у Артура смена?

Он холодно посмотрел на нее.

– Спросите у него.

От такой грубости она лишилась дара речи.

– Вы загораживаете проход, – произнес кассир. – Билет брать будете?

Ей хотелось его убить. Это Артур попросил коллег так отвечать? «Если женщина будет обо мне спрашивать, ничего не говорите». Так это было? Но гнев на Артура прошел так же быстро, как вспыхнул, а вот мысли о работе ее никогда не покидали. Гунхильд и бывшие коллеги, поставившие свои подписи. Она представляла, как они расписываются – поспешно, размашисто. Тайком от нее. Эти мысли причиняли ей боль. Даже Марья подписала. Ее имя было в самом низу, словно она сомневалась до последней секунды, но в конце сдалась. Марья Хаммендаль. Марья, с которой они ходили в кино. Марья, рыдавшая в ее комнате, когда они поссорились с мужем. Марья пробуждала в ней материнский инстинкт. Она держала подругу за руку, подавала ей салфетки.

– Все пройдет, – утешала она. – Вечером вы помиритесь.

И успокоившись, Марья смеялась:

– Ты такая добрая, такая мудрая. Что бы я делала без такой подруги, как ты?

Даже Марья предала ее.

Четыре раза ходила она на станцию метро, где работал Артур, но безрезультатно. Его перевели. Тогда она начала ездить по всем станциям метро, хотя и не знала его расписания. Ей повезло. В 14.25 на станции Родмансгатан она увидела Артура в окошке. Подождав, пока пассажиры пройдут, подошла к кассе. Его красивое лицо, его губы. Глаза, смотревшие на нее с нежностью. Раньше, не сейчас.

– Куда вам билет?

Как будто они незнакомы.

– Но, Артур, дорогой… это же я…

Они предали ее. Бросили. Рывком она подняла стакан и опрокинула в раковину. Потом второй. И открыла воду.

В дверь позвонили. Сначала она не хотела открывать, но потом подумала – чистое безумие! – что это Артур.

Это оказался не Артур, а Инга-Лиза. Она была в черной кофте-поло. Черный цвет ее старил. Веки намазаны серыми тенями «металлик». Она была похожа на змею или ящерицу.

– Привет, родная. Ты вернулась?

Яннике отстранилась, давая подруге войти.

– Хотела только узнать, как все прошло. Добрый доктор тебе помог?

– Да, он мне выписал то же, что и тебе, «Декстромордифен».

– Прекрасно, скоро тебе станет лучше.

– Да.

– Зайдешь на кофе? Я как раз собираюсь ставить.

Гостья приняла приглашение. По квартире подруги как будто прошел торнадо. Повсюду были разбросаны коробки с мишурой, подсвечниками, гномами, игрушками из соломы и карамельками. Даже коробка конфетти нашлась. Яннике пристроилась на край дивана.

– Чем ты занята? – спросила она.

– Просматриваю старье. Столько всего накопилось… Хватит с меня Рождества в стиле «Фанни и Александр»[5], – сказала Инга-Лиза, поднимая керамического гнома с румяными щеками и показывая Яннике. – Ты когда-нибудь видела такое уродство?

Яннике улыбнулась.

– Мне его подарила свекровь. Сто лет назад. И я все это храню… Уму непостижимо. Но теперь пришла пора расстаться с хламом.

– Ты все выбросишь?

– Я думала, дети что-то заберут. Но они ко мне даже не заглядывают. Я даже забыла, что у меня есть дети.

Это Яннике уже слышала. У Инги-Лизы было двое взрослых детей – сын и дочь. Но мать явно не входила в список их приоритетов.

Инга-Лиза сжала губы.

– Не переживай. Не буду мучить тебя своими проблемами. Дай только отнести все это на помойку. Тебе, кстати, ничего не нужно?

Позже она поняла, что это не простое совпадение, а рука судьбы. Кто-то словно сидел за облаками и подсказывал ей: «Делай то, делай это». Пока Инга-Лиза варила кофе и курила, Яннике прошлась по коробкам и выбрала несколько вещей – в основном маленьких, чтобы их удобно было взять с собой. Самой полезной находкой стало платье Люсии, пришедшееся как раз впору, и корона. Инга-Лиза поразилась энтузиазму соседки и даже вставила в корону батарейку. Нацепив ее на Яннике, она радостно объявила:

– Горит!

– Можно мне это забрать? Ты уверена?

– Ну, конечно, милая. Все остальное отправится на помойку.

Она не спрашивала, зачем это все понадобилось Яннике. Инга-Лиза была настоящей подругой. Не то что Марья и остальные.

Ранним утром в день Святой Люсии Яннике приготовила глёг[6] в большой кастрюле, одолженной у Инги-Лизы, и налила в термос, который тоже пришлось одолжить. Он был такой же, как термос на работе. Однажды Яннике пририсовала ему глаза, чтобы он стал похож на безумного пингвина. Гунхильд не оценила шутку: