Он опять замолчал. Повернулся к огню, тот с жадностью охватывал дрова, высовывая свои прожорливые язычки, превращая их в горелые угли и разбрасывая искры.
— Она потребовала человеческую голову! — закончил он, опустив чалму вниз.
— Прочтение символов есть старейшее свойство, которым обладали жители Сахары всегда. И если мудрецы в племенах упустят это и отвергнут такой обычай, то дождешься: увидишь селения целые похороненными в горах песка!
— Верно.
— Если б наши прадеды не читали «Анги» на каменных таблицах и горных скалах, то утратили бы способ жизни и покинули бы Сахару. Что же, одни прорицатели только играли тут роль? Ты что же, если собьешься с дороги, будешь ждать, как ясновидец к тебе явится и прочтет символы «тифинаг» на камнях вокруг, чтобы ты колодец отыскал и жизнь обрел спокойную?
— Ну что же, понятно, что ясновидца в таком положении ожидать — дело глупое.
— А если гадалка свихнулась, кому как не людям разумным вступать тут в дело, даже если гадалка не ошиблась в принципе?
— Не ошиблась!
— Не ошиблась, несмотря на то, что только половину правды тебе сказала, и ты не ошибся тоже, когда ее обвинил в плутовстве с религией магов!
— Если она не ошиблась, и я не ошибся, что же, выходит, мы оба правы?
Чужеземец расхохотался, откинувшись спиной назад. Выправил позу и повернул голову к вождю, так что шейху стали отчетливо видны глубокие следы, которые оставила на его обожженных южным загаром щеках оспа.
— Это также значит, — весело произнес гость, — что оба вы не правы. Только давай сначала разберемся: кто такой маг, по мнению нашего достопочтенного шейха?
Огонь в очаге поумерил свою жадность. Вождь взял пригоршню чайных листов, ссыпал в кувшин и залил его водой из старого, почти пришедшего в негодность деревянного сосуда. Металлический кувшинчик он водрузил на горку углей, отделив ее кочергой от горящего пламени, и сказал:
— Если проигнорировал я прочесть предзнаменование в нашем ветре, то полагаю, что гость наш почтенный не может все же узреть в этом достаточно причин, чтобы причислить меня к народу небрежному и невежественному. И если скрыл от меня Аллах величие мудрости в пустыне жизни, то он одарил меня оазисом добычи в моем опыте. Я не устал повторять беспрестанно, что маг — не тот, кто поклоняется камням, потому что Аллах вездесущ, он повсюду, куда бы ни обратили лики свои, он и в камнях присутствует, но истинный маг — это тот, кто променял и продал бога за деньги, кто заменил его в сердце своем на кусок золота…
— Браво-браво, не в бровь, а в глаз, — прошептал гость негромко.
— Ни разу не претендовал я, что разбираюсь в вопросах веры, однако, судьба шейха братства даст тебе прекрасный пример. Мне суждено было изгнание, чтобы облегчить ему путь на суд равнины, и свалился ему в дар сундук с золотом, невесть откуда, и пришел ему конец.
— Говорят, что гадалка ваша — она прислала ему сундук этот.
— Это все — говорят…
— Ну, а если это правда, то тогда, стало быть, она знает секрет золота. Ну, а если она была в курсе, тайну знала, тогда это удваивает ее грех перед тобой.
Шейх бросил на своего гостя удивленный взгляд. Пришелец продолжал:
— Я хотел тебе сказать, что она действительно одна из этих магов, потому что в душе своей она не верит ни в какого бога, кроме золота. Принцесса вылила на нее целый дождь шайтанского металла, и та предпочла молчание и скрыла от тебя истину о ветре, несмотря на то, что она тебя также не обманула, когда потребовала человеческую голову в качестве условия сковать южный. Конечно, она знает, что условие невыполнимо.
Вождь застыл на месте перед гостем. Угли спрятали огонь, оставалось лишь робкое подмигивание света под седым пеплом. На востоке излила душу огромная луна, бледным своим светом высвечивающая зубцы гор. Зеленый чай закипел, обоняние собеседников уловило его приятный аромат, о котором пастухи и путешественники рассказывали легенды.
— Признаюсь, — заговорил шейх, — я слышал слухи, обвинявшие ее в грязных сделках с проклятым металлом на рынках Вау, но все же не годится главе племени строить свой суд на сплетнях и болтовне.
Он принялся помешивать чай, потом перестал неожиданно и заметил:
— Из этого всего я понимаю… О господи! Ты же не искал сокровищ когда-нибудь в жизни? Бьюсь об заклад!
Идкиран рассмеялся.
— Ты в закладе не нуждаешься! — сказал он весело.
— Ты, что — ясновидец?
Их взгляды встретились, и в свете луны шейх прочел ответ чужеземца. Адда забормотал.
— Я с самого первого дня сомневался в этом. Аллах свидетель…
— Предки мои отправились далеко на юг, когда Аль-Моравиды захватили Томбукту. Мы жили в джунглях, и прадеды оставили нам в наследство завет, который со временем превратился в заклинание. Они сказали нам, что праматерь-земля есть удел человека, потому что из почвы ее создал его Аллах, замесил и вдохнул в него дух свой, как о том и в вашей, новой вере говорится.
— Ты что — маг? — бросил ему вождь.
Идкиран молчал долго. Смотрел пристально в спящий под сединой пепла уголек, наклонив вниз голову, чертил на земле указательным пальцем знаки тифинаг. Потом поднял голову и посмотрел в упор в глаза шейху:
— Мы, что, не договорились, кто такой — маг, а кто — правоверный?
Вождь не возражал. Он не хотел задеть эту сокровенную печаль, которую он видел в глазах собеседника, которую он знал по собственному опыту многолетнего изгнания в Красной Хамаде.
Идкиран вернулся к первоистоку, которому люди со всеобщего согласия дали имя «родина».
— Говорили, что ты прожил нечто подобное такой судьбе в течение нескольких лет, однако, ты не получил ее в наследство от предков. Тоска особенно жестока, когда ты знаешь с детства, что ты — оторванная ветвь какого-то далекого, неизвестного корня, а когда-то был с ним единым целым. Ты растешь — и с тобой растет тоска, пока не превратится в молитву и поклонение. Я всегда представлял Томбукту, который я лицезрел лишь в легендах, той столицей, что была мне прабабкой, и плакал. Я плакал, чувствуя, что я — сирота. Сахарская былинка, над которой небо поскупилось пролить дождь, и она завяла, умерла, и ее останки развеял ветер. В этом — причина того, что чужестранцы живут и умирают детьми. Потому что аллах не засчитывает им тот возраст, что они губят в изгнании. И вот, пожалуйста, — Вау, на поиски которого мы тратим жизни без остатка, разве он на самом деле не есть та первоначальная родина, неведомая нам?
Вождь пододвинул гостю чайный стаканчик первой перемены. Идкиран отставил стакан в сторону от ковра, на песок, и продолжал:
— Золото по-прежнему разбегается все дальше от золотого города — все эти годы. И мудрецы следуют друг за другом, подчиняясь власти султана, так что явился Ураг с душой мага, в глазах которого не гаснет отблеск золотой пыли. Он купил Томбукту, выменял на золото, и я смог вступить в обетованный оазис в сопровождении вождя бамбара.
Он наклонился всем телом к шейху и в возбуждении произнес:
— От тебя ведь не скрылось, что золотой песок был тем нашим средством, каким он, собственно, и остается сегодня, и с помощью его Анай покорил вашу землю и заставил тебя сдать колодец без сопротивления.
Шейх не ответил на эту провокацию. Он склонился над песком и чертил на нем пальцем свои узоры.
— Ты бывал в Томбукту? — внезапно спросил Идкиран.
— Трижды.
— Ты посетил Аманай?
— В эпоху султанов он все так же был обложен стеной из камней.
— Да. Заключенный находился в изоляции. И когда султан Ураг был вынужден потребовать от вождя джунглей еще большей дани золотым песком, чтобы оживить рынки Томбукту, вождь использовал возможность и потребовал освободить языческого бога. Однако старый бог не хотел довольствоваться одной свободой, но потребовал от нас жертвоприношения. Он отвернул свой лик к пропасти в возмущении и наслал на нас самое жестокое наказание в Сахаре: гиблый ветер!
Издали над стенами Вау зазвучала мелодия песни — она сопровождалась барабанным боем. Мимо шатра вождя проследовало несколько человек, направлявшихся в город. Гость некоторое время прислушивался к их разговорам, потом вернулся к теме Томбукту:
