Нога соскользнула, за ней следом — другая… Он прокатился по скользкой каменной плоти довольно жестоко. Стена жалила тело, пустила ему кровь. Исчертила всего его ранами. Один ушиб был серьезным, у него перехватило дыхание. Он обливался потом, а тут еще отовсюду полила кровь… Звериная дикость стены изумляла, изумляла своей черствостью. Уж если она вся была так гладка и отполирована, почему же все-таки эта шкура так рвала его тело? Коли была полированной и гладкой, откуда взялись эти зубы, что рвали его плоть, напиваясь каплями крови? Почему весь этот голый камень обращался с ним так ненавистно? Или это опять причуда джиннов? Да. Камень этот — помешанный. Камень заколдован темными силами. Надо бы умилостивить жильцов с того света, если хочешь разжалобить и смягчить сердце камня. Если ты хочешь спуститься и спастись.

Он поднял голову. К великому удивлению обнаружил, что остался на том же месте. Разница была в несколько шагов. Все усилия оказались бесплодной борьбой. Вся сочившаяся отовсюду кровь, весь пролитый пот, вся содранная кожа. Все кануло в пустоту, оказалось, он крутится по окружности вокруг постамента. Он, оказывается, был на уступе левой расселины этого резца, где начиналась щель, отделявшая его от своего южного подобия. Что это — опять происки джиннов или трюк, которым завершился весь его спуск по касательной? Или, может, причиной всему этому — байки мудрых старух, которые говорят, что подъем на вершины не так труден, как спуск с них?

Его тело пылало огнем. Он взглянул вниз — гору скрывала пучина тумана, сжимавшая шею ее, словно древний потоп. Тучи тумана, горячие как языки пламени. Эти тучи сами разжигают огонь внутри стены!..

Он осторожно отполз на прежнее плоское место.

2

Пот лил. Запас исчерпан. Фляжка потерялась в борьбе за подъем. А если бы и не потерялась, была бы пустой, никакой капельки не осталось бы на донышке. Все его тело продолжало пылать огнем, который источал камень. Что случилось с тонким и нежным любимцем, которого в начале пути так и переполняло учтивостью и лаской? В чем секрет такого переворота в поведении камня? Он вспомнил. Память застолбила секрет. Секрет черствости и упрямства. Его отвергла горячая плоть в первый раз, едва только он воскресил Тенери в своем сердце. Он не оправдал объятий и в душе вернулся к обладанию принцессой. Овладел земной самкой, а она завладела им и исторгла его из себя. Она запала ему в душу, ему стало чуждо и неуютно, он потерял душу и отрекся от любви, от объятий, предал камень, и камень наказал его черствостью и отрекся в ответ от него — этакой переменой в знак отмщения. Он отрекся от него навсегда. Если бы не Амгар, если бы не святой предок, покоились бы сейчас его останки на склоне. Камни небес не терпят двоедушия и ревнуют к почившим в земле. Гордый камень не простил ему этой ошибки до сих пор. Что еще этот струящийся по его телу огонь, как не продолжение того же отпора, проявление черствости и отречения. Неужели грех его так велик и заслуживает такой расплаты? Неужели любовь к женщине — до такой степени порочное дело? Неужто ненавидят его гордые горы всех тварей подножия до такой степени? Что, ему предначертано претерпеть отрешение? Ему теперь запрещено приближаться к ревнивой, разгневанной плоти? Или, все-таки, происходящее суть происки джиннов?

Несмотря на полное истощение, огниво памяти высекло в его голове еще раз: «Кто опустился вниз — подымется, кто поднялся наверх — опустится». Это как же: «Кто опустился вниз — не подымался, а кто поднялся наверх — не опустился». Это, что ли, было в завете предков, так он толковал этот завет, прямо наоборот, как следовало бы поступать со всеми их символами и всем наследием. Теперь он понял, распростертый без сил на макушке надменной горы, что поступил правильно, когда перевернул вверх ногами весь их завет. Предкам ведомы все тайны, однако они окутывают их туманом и уловками. Так подвергла его эта каменная плоть гонению по причине одной ревности, или тут еще какой секрет? Завещал хитроумный имам свой намек, уведомляющий о невозможности спуска, как сообщил ему по секрету Ахамад в знак предостережения? Однако предостережение из уст дервиша было намного яснее. Прощание дервиша — сильнее всех намеков. В расставании с дервишем — извещение о смерти. Как это он не увидел в его прощании такого извещения? Он сказал ему, что в прибытии — видение, а в видении, видение темной дороги, — знак о невозвращении. Он заключил пари о достижении цели, спорил о подъеме, а они-то заключали пари о спуске. О возвращении на землю. И оба, таким образом, пари проиграли. Выиграл не он. И Уха не выиграл. Вроде, не проиграли пари, но проиграли-то оба, а он еще хуже всего — проиграл и принцессу. Провидение вмешалось и нанесло им ущерб всем. Он проиграл. Уха проиграл. И Тенери… она ведь тоже проиграла. Она потеряла их обоих. Теперь он начал понимать, в чем тут секрет. Секрет, нити которого плетет провидение, будет почище всего, над чем бьется разум, потому что становится иным по сути, перестает быть человеческим секретом.

Несчастный Удад и не подозревал, что вышел биться против такого соперника, которому никогда не было поражений ни в одной схватке.

3

Южный тяжело вздохнул. Вершина под солнцем пылала от зноя и испарений. Испарилась последняя капля пота — пришлось занимать у ящерицы. Тучка вернулась, покрыла вертикальные скрижали и обернулась вокруг высшей точки. Он еще раз услышал, как они переговариваются между собой вполне отчетливо. Бормотание было совсем близко, звучало ясно, он мог различать отдельные их слова и звуки целые выражения, если бы только прислушивался как следует и внимал в свое время… Шум-гам постепенно удалялся, пока не стих и не пропал вовсе. Эти собеседники, оказывается, бродячая команда, сопровождающие очередного идущего каравана. В Тедрарте он с этими путниками и их караванами часто встречался. Но они ведь монополизировали себе все дороги, пересекающие Сахару через Тедрарт. Пастухи говорят, они двигаются этими путями, потому что те труднопроходимы и заказаны для продвижения обычных жителей Сахары. Он никогда не забудет, как познакомился с ними впервые. Он сопровождал одного старого пастуха, не ведавшего иной родины, кроме пещер Тедрарта. Родился в мифических скалах, воспитывался от вади к вади, где все камни обозначены линиями предков. Привязался к своей родине, как дети привязываются к полам своих матерей, так что поговаривали, что отказывается он перемещаться со всем своим скотом в Массак-Меллет или в Массак-Сатафат, когда неистовствует солнце или сель, цепляется за бесплодную полоску пустыни в знак искренней преданности земле своих предков. Он присоединился к стаду этого пастыря и сопровождал его первые годы, чтобы научиться лазать по горам и быть накоротке с пустыней. В тот день он послал его в вади, чтобы к вечеру до наступления темноты вернуться со стадом верблюдов с пастбища. Ломаный диск поклонился в пояс, вечерняя заря заиграла гаснущим угольком. Он спустился в долину и обнаружил, что там все бурлит от людей и верблюдов. Кто-то бродит вокруг огня, готовит еду, а другая команда занимается грузом, стаскивает тюки с верблюдов. А кто развлекается, чем может, ведет беседы под кронами акаций, да молодежь еще схватилась друг с другом и борется на пустыре.

На пути ему попался почтенный шейх с открытой для взоров верхней губой, над которой висели ослепительно белые усы, причем весьма торжественно. Он поздоровался с ним обеими руками, приветствовал долго. Тот пригласил его к совету премудрых под одной из акаций. Они заняли его беседой, жаловались на засушье, делились сведениями о дожде. Тут явились с блюдом — его пригласили отведать. Такой вкусной еды он не ел ни разу в жизни. Посиделка продолжалась, все рассказывали свои занимательные истории, приправляя их стихами, слаще которых он еще не слышал. Явилась бледная луна, разрезанная пополам, над ней повис бледный ореол света. Он не знал, как его сморило. Проснулся уже в предрассветную пору. Увидел над своей головой старого пастуха — тот сидел, скрестив ноги, готовил чай. Он спросил его про караван, и старик загадочно улыбнулся в ответ. Он был занят некоторое время смешиванием и заваркой чая, а потом сообщил, также на загадочном своем языке, что караван ушел. Он обсмотрелся вокруг и не обнаружил ни следа от вчерашнего пиршества. Пастух поглядывал на него украдкой, с его уст не сходила загадочная улыбка, а потом вдруг он заявил решительно: «Не надо придавать им большого значения. Если встретили тебя и поприветствовали, ты ответь им приветом как можно лучше. А если накормили тебя едой — ешь себе на здоровье, потому что нет им равных в приготовлении пищи. А если полюбила тебя красавица из числа их женщин, так люби ее и ты, и знай, что они почище всех на земле будут в этой самой любви. Они — твари, вроде нас, и на доброе отвечают добром, а на любовь и привязанность — только любовью. Правда, положение их получше нашего будет, потому что они на доброе дело никогда злом не отвечают». Он разлепил веки и почесал голову. Подошел тогда к старику и спросил удивленно: «Только все-таки о ком это ты говоришь? Почему ты со мной на таком наречии разговариваешь? Я вчера ни с какими бесами не встречался, я ночь провел среди благороднейших людей. Купцов, следующих из Томбукту. Они с товарами направлялись в Гадамес. Они меня обедом угостили…» старик рассмеялся, прервал его: «Знаю. Они такой пищей тебя накормили, какой ты вовеки не пробовал. Я тебе говорил: еда у них вкусная, потому что женщины, с которыми в любви никто из женского рода на земле состязаться не может, приготовляли эту самую пищу. В кончиках любящих женских пальчиков — все волшебство. А женщины у них вечно влюбленные». Тут он опять принялся чесать голову, потом сказал: «Я не могу поверить, что это люди потустороннего мира. Однако… Ты говоришь, что еда — дело рук бесовок. Но ведь я женщин никаких среди них не видел!» Старик вновь рассмеялся. Сказал: «А что, так уж важно, чтоб ты их видел? Они открываются только самым избранным из рода людского. Они позволяют выходить наружу с того света и обретать облик только перед тем, кто из жителей земли действительно восхитил их. А если те женщины себя не открывают въяве, так это не значит, что их там не было».