Затем его блаженство, не дав мне, как говорится, раскрыть рта, прочитал еще один отрывок:
Но если б вы взяли
не полную меру,
а только крупицу,
зерно
моей веры, —
тогда б закричал я,
сраженный потерей,
завыл бы я раненной
в сердце пантерой.
Это написал Никола Вапцаров, — сказал владыка. — Может быть, слышали? Не без способностей был человек…
Конечно, я слышал об этом болгарском поэте-революционере. И его знаменитое стихотворение «Вера», строки из которого процитировал мой собеседник, тоже не раз слыхал. Никола Вапцаров был коммунистом. В своих пламенных революционных стихах он резко выступал против фашизма. Монархо-фашистские власти расстреляли его в 1942 году. Интересно, с какой целью митрополит Стефан сейчас упомянул о нем?
Заметив, вероятно, удивление на моем лице, митрополит добродушно улыбнулся и со словами «сие и монаси приемлют» вновь наполнил вином хрустальные бокалы. До конца обеда он беседовал со мной в шутливом тоне, рассказывал всякие забавные истории из монастырской жизни, избегая серьезных тем.
Потом владыка проводил меня до своей машины, на которой я должен был вернуться в Софию. Он взял с меня слово отобедать у него еще раз. Не забыл напомнить и об обещанной книге.
По правде говоря, митрополит Стефан меня озадачил. Не совсем понятно было его внимание ко мне. Глава болгарской православной церкви, председатель Святейшего Синода по традиции являлся постоянным членом совета министров царской Болгарии и пользовался всеми привилегиями министра. Все это сохранилось за митрополитом Стефаном и после смерти царя Бориса, при регентском совете. То есть его блаженство был не просто главой церкви, но и политиком, причем, несомненно, западной ориентации. Почему же он уделяет столько времени и вроде бы даже симпатизирует мне, советскому человеку? Дело тут, видимо, не только в книге, которую он от меня ждет.
Одновременно я думал и о том, какая может быть польза от моих встреч с митрополитом. Разумеется, трудно было предвидеть, как сложатся наши с ним отношения в дальнейшем. Но то, что он участник всех заседаний совета министров, где обсуждаются кардинальные вопросы внешней и внутренней политики страны, представляло немалый интерес. Нам очень важно было знать, что замышляют монархо-фашистские правители и стоящие за их спиной, а фактически диктующие им свою волю гитлеровский посол Бекерле и начальник абвера в Болгарии полковник Отто Вагнер, обретавшийся здесь под видом главы торгового агенства «Бюро доктора Делиуса».
В условленные день и час владыка снова гостеприимно распахнул передо мной дверцу своей машины. На этот раз мы отправились в другую божью обитель — в Драголевецкий монастырь, находившийся у подножия горы Витоши. Там, в покоях настоятеля, состоялся интимный обед, во время которого между мной и митрополитом Стефаном произошел весьма примечательный разговор. Хотя его блаженство и не высказывал открыто своих сокровенных мыслей, не нужно было обладать особой проницательностью, чтобы по отрывочным фразам и как бы вскользь брошенным словам представить, что его волнует.
В начале сорок четвертого года владыка, достаточно трезво оценивающий обстановку, уже отлично понимал, что конец войны не за горами. Но что будет с Болгарией после полного разгрома гитлеровской Германии: сохранится ли в ней прежний монархический режим или она встанет на социалистический путь развития? Как мне показалось, митрополит Стефан интересовался этим не только из патриотических чувств к родной земле, но и из-за беспокойства за свое будущее. Красная Армия приближалась к границам Болгарии, и были все основания предполагать, что скоро власть в стране возьмет народ. Какой же удел ожидает его, буржуазного либерала, далекого по своим политическим взглядам от идей социализма? Удастся ли ему сохранить за собой лидерство в болгарской православной церкви, если в стране произойдет революция?
Постепенно во мне крепло убеждение, что, предвидя возможные социальные перемены в Болгарии, митрополит заранее готовит почву, чтобы сменить свою ориентацию, а во мне он ищет человека, который может быть ему в этом полезен. Однако мои попытки вызвать владыку на более откровенный разговор, не находили у него отклика. Как правило, он уклонялся от прямых ответов или отвечал весьма неопределенно и двусмысленно.
— Скажите, ваше блаженство, — спросил я, — неужели нынешние правители Болгарии не видят, куда история направляет свои шаги?
— История, конечно, идет своей дорогой, — кивнул митрополит, но тут же добавил: — Одному богу известно, куда кого он направит. Как господь рассудит, тот туда и пойдет.
Спорить с ним я не стал — у каждого свои взаимоотношения со всевышним, однако позволил себе высказать надежду, что его блаженство будет стоять на страже интересов своего народа и не допустит, чтобы кто-то извне распоряжался его судьбой.
Третья моя встреча с митрополитом Стефаном состоялась в «Овчей Купели» — еще одном монастыре, расположенном чуть ли не в черте города, вблизи Княжево. Впрочем, назвать эту более чем скромную обитель монастырем можно было лишь условно: миниатюрная часовенка, возле нее небольшой старинный дом, сложенный из слегка обработанного камня, к дому пристроена крытая веранда — вот и весь монастырь. Владыка пошел в часовню, заглянул туда и я. В полумраке виднелся маленький иконостас, желтыми точками светились несколько лампадок. Кругом тишина и покой. Будто нет никакой войны, не льется кровь, не гибнут люди.
Потом мы устроились на веранде. Было раннее утро, нам принесли легкий завтрак. За столом я преподнес митрополиту обещанный подарок — книгу Московской патриархии, полученную накануне из Москвы. Владыка буквально выхватил ее из моих рук и стал внимательно просматривать. В книге были опубликованы письма православных священников и верующих, в которых рассказывалось о том, как глумятся фашистские изверги над религией, над церковью, над священнослужителями на оккупированной советской земле. Здесь же приводились многочисленные фотографии разрушенных храмов, зверски замученных мирных людей. Немало страниц было посвящено тому, как верующие участвуют во всенародной борьбе против гитлеровских захватчиков. Тут говорилось и о церковных службах, на которых верующие молятся за победу советского оружия, и об их самоотверженном труде на заводах и колхозных полях, и о сборе денег в помощь Красной Армии…
Наконец митрополит увидел свою фотографию. По лицу его было заметно, что он взволнован. Отыскав глазами то место в тексте, где писали о нем, начал читать:
— «Впал в немилость фашистских властей и митрополит болгарский Стефан… Митрополит Стефан в своих проповедях называет нынешнюю войну «величайшим грехопадением, прелюдией ко второму пришествию» и обвиняет тех, кто начал это невиданное по своей обширности братоубийство. За это митрополит Стефан неоднократно подвергался нападкам на страницах болгарской печати, руководимой фашистскими ставленниками».
Его блаженство закрыл книгу и глубоко вздохнул.
— Все так и было, — сказал он, вытирая платком потный лоб. — Все так и есть…
Разговор сам собой зашел о политике монархо-фашистской верхушки Болгарии.
— Нет-нет, с гитлеровцами они не порвут, — покачал головой митрополит. — Будут лавировать… И ждать будут американцев и англичан. Они все делают, дабы не допустить Красную Армию в нашу страну. Вам известен тезис премьер-министра Божилова? Он говорил: «Ни в коем случае нельзя позволить, чтобы Болгария была большевизирована».
Владыка оказался весьма информированным человеком. Он, например, рассказал мне, что правящие круги Болгарии давно добивались переговоров с американцами и англичанами. И такие переговоры начались еще летом сорок третьего года, при жизни царя Бориса, сразу же после поражения немецких войск на Курской дуге. Несколько раз представители обеих сторон встречались в Анкаре, Стамбуле, Каире и даже в Касабланке. Царь Борис искал спасения от народного гнева в сотрудничестве с Англией и США и поддерживал тесные отношения с бывшим американским послом в Болгарии Джоном Ирли, который после объявления Болгарией войны США перебрался в Турцию. Оттуда, из Стамбула, Джон Ирли в течение четырех лет продолжал внимательно следить за всем, что происходит в болгарском государстве.