С духовной пищей было, конечно же, лучше, Россия ведь Духовная страна? Но запросто могли посадить за чтение книги «Архипелаг ГУЛАГ» или если кто регулярно пересказывает людям то, что слышал по «Голосу Америки». За границу тогда хрен было свободно съездить, за исключением Болгарии, куда тоже не всякого пускали, а только проверенного НА ПРОИЗВОДСТВЕ парткомом, профкомом, КГБ и дирекцией. Что еще? Туалетную бумагу тогда мало кто видел в свободной продаже, а если ее время от времени ВЫБРАСЫВАЛИ (канувший глагол тех лет), то счастливцы разбредались по городу, как туземцы, обвешанные ожерельями из рулонов упомянутой бумаги, которой – уж чего-чего – а теперь у нас в стране, согласно грубой русской поговорке, хоть задницей ешь. Зато песни пели под гитару о том, что «лыжи у печки стоят», в космос летали на ракетах и других космических кораблях, снабжали, чем могли, африканцев и прочих бедолаг, угнетенных капиталистами. На югославской антисоветской карикатуре был изображен Никита Хрущев, босой, в дырявых штанах и с вопросом, торчащим, по законам комикса, изо рта «Кому бы мне еще помочь?». Югославией тогда правил Тито, Китаем – Мао Цзэдун. Хрущев с ними рассорился, Брежнев помирился. У Брежнева дочка в цыгана влюбилась, но его посадили за бриллианты. Ладно. Хватит. Потому что меня и самого печалят скорбные картины того времени, пропади оно пропадом! Хорошее тогда, конечно, тоже было, но оно в первую очередь заключалось в том, что я был моложе на тридцать с лишним лет. Солнышко, как сейчас помню, светило ярче, небо было голубое, девушки красивые, билеты на самолет дешевые, водка продавалась по цене 2 руб. 87 коп., ну и лыжи действительно иногда стояли у печки.
Вот так, прямо надо сказать, жила великая страна, поэтому и я к тому времени, когда мне вот-вот должно было исполниться тридцать три года (р. 05.01.1946), находился в весьма странном положении. С одной стороны, я стал знаменитостью «широко известной в узких кругах». В «Новом мире», самом интеллигентном журнале тех лет, у меня в 1976 году, напечатали два коротких рассказа с предисловием Василия Шукшина, и я надеюсь, что читатели и читательницы знают или, по крайней мере, слышали это славное имя.
Тогда в советских литературных журналах печатали в основном такую мутную безумную чушь, что я наутро «проснулся знаменитым». Недооценка собственных достижений для писателя глупа, переоценка – губительна. Не переоцениваю! Спасибо Шукшину! Шукшин в те годы был, как сейчас говорят, «культовой персоной», отчего и привлек внимание к моим скромным сочинениям. Но и мои рассказы были неплохие, скажу без ложной скромности. Я, кстати, после публикации получил целый мешок писем от благодарных читателей и читательниц, но, увы, многие из них задавали мне ехидный вопрос – как это покойник с того света мог написать мне предисловие через два года после своего успения (Шукшин умер в 1974 году). Я на десяток писем вяло ответил, что, дескать, живем в непростое время, не все сразу печатается, намекал на цензуру, которая, кстати, и у самого Шукшина в предисловии вырезала, к моему изумлению, абзац, но мне в редакции посоветовали лишнего не болтать, на чем я свою переписку с народом и закончил. Да, да, действительно неплохие были рассказы, если не верите, то вот прочитайте один из них.
Барабанщик и его жена, барабанщица
Жила-была на белом свете одна тихая женщина-инвалид, и жил на белом свете вместе с нею один бойкий барабанщик из похоронного оркестра.
Эта женщина однажды проживала с мужем в городе Караганда Казахской ССР и ехала в рейсовом автобусе на работу. И тут у автобуса заглох мотор на переезде, а поезд был слишком близко.
И поезд налетел на автобус, делая кашу и железный лом. И барабанщица вылетела из автобуса.
Во время полета ей разбило голову кованым сапогом, и кости торчали наружу, после чего она что-то все стала бормотать, бормотать, бормотать, а также читала всего лишь одну книгу. А именно: Расул Гамзатов – «Горянка», где он описывает новые отношения между людьми в Республике Дагестан и борьбу за женское равноправие.
Эту книгу она купила в больничном киоске непосредственно после травмы. И никогда больше с ней не расставалась.
После несчастья многие отвернулись от женщины, и первым из них был ее родной муж.
А барабанщик всю жизнь играл на барабане. Он и на фронте бил в барабан, и после войны бил в барабан. Он сильно пил. Он пил, пил, пил и допился до того, что стал играть в похоронном оркестре, где ходил за гробами с музыкой.
И от него тогда тоже многие отвернулись.
Вот тут-то они и сошлись с женщиной, и стали жить на улице Засухина во времянке.
Зимой во времянку задувало, но ярко горела печь. А летом у них в садике цвела черемуха, и можно было дышать. Правда, барабанщик все пил да пил, и женщина все бормотала.
А красивая была женщина – черноволосая, стройная.
А барабанщик, кроме игры на барабане, изучал вопросы прочности окружающих предметов. Он сильно сокрушался, что нет на земле прочных предметов. И что если есть вроде бы прочный предмет, то обязательно имеется предмет еще более прочный, который может разрушить первый предмет.
– Ведь если бы не это, твоя голова не была бы расшиблена кованым сапогом, – говорил он барабанщице.
И та с ним соглашалась.
Ввиду неуспешных поисков смысла прочности барабанщик пил все больше и больше. И вот однажды он в полном отчаянии замахнулся на святая святых: он забрался на барабан и стал по нему прыгать. Пробуя.
А женщина сидела на кровати.
Она тихо сидела на кровати и читала любимую книгу. Тихо тикали ходики. Деревянные стены времянки были аккуратно выбелены. В углу висел рукомойник и стояло поганое ведро. На полу лежал половичок.
А барабанщик все прыгал и прыгал, а сам был маленький и толстенький. Он прыгал-прыгал да и прорвал барабан – свой хлеб, свое пропитание.
Он тогда очень огорчился и стал поступать нехорошо. Он стал обвинять барабанщицу в том, что она испортила ему жизнь.
– Если бы не ты, дура, я бы сейчас играл в Большом театре. Я тебя могу побить.
Тихая женщина очень испугалась. Потому что они жили долго, и он с ней никогда так не говорил. Она взяла с собой книжку и убежала на улицу.
А на улице была ночь и плохо горели фонари, так что бежать можно было лишь сильно отчаявшись.
Барабанщик понял это, и ему стало очень стыдно. Он тогда пошел к водопроводной колонке, а сам был волосатый. Он разделся, облился холодной водой, вернулся в дом и вспорол пуховую перину.
Вывалялся весь в пуху и пошел искать барабанщицу.
Он нашел ее под завалинкой. Она дрожала от страха и смотрела в темноту из темноты.
– Ну, что ты боишься, дура? – сказал пуховый барабанщик. – Ты не бойся.
Барабанщица молчала.
– Ты не бойся, лапушка, – сказал барабанщик, который был бойкий. – Я не намазался дегтем, я не намазался медом. Я облился водой, и тебе будет легко отмыть меня. Ты хочешь меня отмыть?
– Хочу, – ответила женщина.
Она вылезла из-под завалинки и забормотала: «Хочу, хочу, хочу».
И они вернулись в дом. Барабанщик обнял барабанщицу. Она нагрела воды в большом баке. Вылила воду в корыто и стала отмывать барабанщика.
А он сидел в корыте и пускал ртом мыльные пузыри, чтобы барабанщица не плакала, а смеялась.
Старым советским людям сразу же становилось понятно, что название этого рассказа было навеяно песней полузапрещенного тогда Булата Окуджавы, где есть такие слова: «…где же, где же, барабанщик, барабанщица твоя?» Ну а Расул Гамзатов (1923–2003), дагестанский советский поэт, лично мне симпатичен, хотя я и не был с ним близко знаком. Когда меня вышибали из Союза писателей в 1979 году, этот аксакал пребывал на секретариате Союза писателей в состоянии легкого алкогольного опьянения и время от времени восклицал с акцентом во время моей перепалки с противным партийным чертом Феликсом Кузнецовым и другими писательскими начальничками: «Ай, молодца! Хорошо сказал! Принять его обратно писателей союз!» – «Заткнись, пьяная морда!» – шипели ему коллеги. Вели секретариат великие С.В. Михалков, сочинитель гимнов, и Ю.В. Бондарев, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и двух Государственных премий СССР. Михалков он и есть Михалков, а Бондарев меня поразил тем, что, слушая меня, изображал из себя глухонемого, как Король или Герцог в книге Марка Твена «Приключения Гекльберри Финна». Осуждающе качал головой, гримасничал, хватался за лоб, лучше меня понимая, что все сказанное протоколируется и в дальнейшем может навредить его ИМИДЖУ – в той или этой жизни.
