Я ответила.

– Лариса, – тут же начала наш педиатр, – вы делали Кате анализ крови.

Последняя надежда окончательно разбилась о ее серьезный тон. Анализ мы сдали в пятницу. Сдали для собственного спокойствия – и забыли. В субботу отмечали день рождения мужа, в воскресенье приходили в себя после праздника, а сегодня вот понедельник, и, несмотря на начало трудовой недели, должен был состояться поход в театр.

У нас было прекрасное настроение.

Учебный год подходил к концу, куплены билеты на море, впереди отдых, каникулы, солнце и никаких забот…

– Да, Елена Владиславовна, – ответила я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

– Лариса, сахар натощак – десять и шестьдесят шесть. Вы понимаете, что это значит?

Я понимала.

Именно поэтому мы и сдали анализ.

Года за полтора до этого у знакомых заболел ребенок, и мне рассказали симптомы. Когда я заметила их у Кати (резкое похудение, обильное питье, частое мочеиспускание), то не могла не вспомнить о том, что слышала. Какое-то время я была страусом, который прячет голову в песок и старается ничего не замечать. Все вокруг радовались, что наша не полненькая, но крепко сбитая девочка вытянулась и постройнела, а я пыталась убедить себя в том, что все хорошо. Нет, с кем-то я делилась своими страхами, но знакомые рассказывали истории о том, как дети часто то набирают, то теряют вес просто из-за гормональной перестройки.

Девять лет? Так уже пора. Они сейчас все акселераты. Много пьет? Она по жизни водохлеб. С рождения не могли выйти из дома без бутылки воды. Как только садилась в машину, начинала ныть, что хочет пить. Часто писает? Да нет, просто наконец начала ходить в туалет, как все нормальные люди, а то сходит три раза за сутки – и все…

И мне почти удалось убедить себя в отсутствии проблемы. Хорошо, что не настолько, чтобы все-таки не сдать анализ для собственного спокойствия, хотя спокойствие мне теперь не грозило.

– Понимаю, – сказала я в трубку.

Наверное, мой голос звучал слишком глухо, потому что врач начала успокаивать:

– Однократное повышение глюкозы еще ни о чем не говорит. Надо пересдать, а потом делать выводы. Но, учитывая результат, лучше сделать это в стационаре. А почему вы решили сдать анализ? Обычно приходят ко мне, и я направляю…

– Просто у нее симптомы, которые предполагают, – я не смогла договорить название болезни.

– Похудела?

– На шесть килограмм.

– За сколько?

– За два месяца.

– Пьет? Писает?

– Чаще обычного.

– Лариса, надо ехать в больницу. Я могу вызвать «Скорую» прямо сейчас к вашему подъезду, и они повезут вас по результатам анализа.

– Хорошо, – согласилась я, а потом залепетала сущую ерунду:

– Елена Владиславовна, а она должна на следующей неделе ехать с классом в Ярославль. Она сможет поехать? Может быть, она сначала съездит, а потом мы проверимся?

– Вы все-таки не понимаете! Счет, возможно, идет на минуты, а не на дни, – отрезвила меня врач. – Я вызываю «Скорую».

Слезы уже градом катились по моему лицу.

Я наконец остановила машину, позвонила мужу на работу и сказала всего несколько фраз:

– Катюшин анализ плохой. Врач сказала: «Немедленно в больницу».

– Еду домой.

Муж поехал домой, а я в школу.

Мне предстояло самое сложное: сказать ей. Причем сказать, сохраняя спокойствие, которого у меня и в помине не было.

Кое-как я взяла себя в руки, отчаянно приказывая себе: «Не плакать! Не плакать! Не плакать!»

Для меня это очень сложно. Я реву по любому поводу. Слезы очень близко. Стоит услышать «Над землей летели лебеди» или посмотреть фильм про войну, как сразу шмыгаю носом и щеки мокрые.

Но сейчас я должна была перебороть себя во что бы то ни стало.

Мой ребенок шел к машине по школьной аллее.

Платье, еще недавно сидевшее в облипку, теперь болталось. Ручки торчали из рукавов-фонариков худенькими палочками. Огромный рюкзак оттягивал назад тоненькую фигуру. Она села в машину. Личико утомленное, под глазами – черные круги.

– Привет, мам. В музыкалку? – спросила, со всей вложенной в голос неохотой.

– Доченька, звонила Елена Владиславовна, твой анализ не очень хороший… – начала я, отчаянно стараясь вложить в голос нотки спокойствия.

– Что? У меня диабет?!

В отличие от меня дочь не боялась произносить это слово.

Дальше я всю дорогу говорила то, что только что услышала от врача. Может быть, еще все обойдется. Может быть, это ошибка. Нужно просто съездить в больницу и проверить. И так далее, и так далее…

Не знаю, верила ли она мне, но я сама себе не верила.

У подъезда уже ждали муж и «Скорая». Мы пошли в квартиру – осматриваться и собирать вещи. Врач говорила те же слова, что и педиатр: возможно, нет никакого диабета, а даже если и есть, то не так уж это и страшно.

Я решила, что она сумасшедшая.

– Первый тип никак не влияет на качество и продолжительность жизни, – уверенно говорила она, а я, кивая, думала о том, что она, наверное, считает нас полными идиотами, если говорит такое.

Мы ехали в машине «Скорой помощи», муж несся за нами по выделенке, Катя с очень важным видом лежала на кушетке.

Для нее все происходящее превратилось в занимательную игру. Во-первых, она верила, что все еще рассосется. Сейчас она поиграет в больницу – и поедет домой. А во-вторых, верила словам тети-доктора больше меня.

В приемном покое дочку забрали на анализ крови.

– Думаешь, это может быть ошибкой? – с надеждой спросила я у мужа, но он только покачал головой:

– Не думаю.

Вернулся наш ребенок, стал скакать по палате, задирать ноги в каком-то своем танце, что-то петь. Это ее обычное состояние. Ни минуты молчания и покоя.

Очень быстро пришла врач и обеспокоенно спросила нашу девочку:

– Как ты себя чувствуешь?

Мы, взрослые, тут же поняли: «Все».

– Нормально, – ответил ребенок, продолжая прыгать и кружиться.

– Сахар тридцать три, – сказала доктор. – Это коматозное состояние. Пойдемте в отделение.

В отделении стало спокойнее. Особенно когда мою дочь, отчаянно орущую в своем девятилетнем возрасте даже от намека на прививку, в две минуты научили делать себе укол инсулина. С одной стороны, она была жутко расстроена, а с другой – страшно гордилась тем, что теперь у нее есть личный гаджет под названием глюкометр и бордовая с серебристой окантовкой шприц-ручка, на которой курсивом выбито очень красивое имя Lilly.

Нас проводили в палату, где уже лежала тринадцатилетняя Полина.

– Новенькая? – поинтересовалась она. – А я уже семь лет болею.

– А почему сейчас в больнице? – спросила я.

– Что-то сахара расшалились, решили лечь. А вообще, надо каждый год ложиться.

– Зачем? – мне стало дурно.

– На обследование для инвалидности.

– Для инвалидности?!

Я поняла, что пугаю и себя, и свою дочь, и предпочла свернуть разговор.

К нам пришла дежурная врач (во второй половине дня никого из палатных врачей на месте уже не было). Она подтвердила диагноз, выдала книгу о сахарном диабете первого типа, повторила, что ничего страшного с нами не случилось, и предложила остаться ночевать с Катей.

Я бы осталась с удовольствием, но дома ждала младшая, Машка, которую я еще кормила. Моя девочка ходила с Полиной знакомиться с другими ребятами, уже что-то рассказывала о том, кто, как и сколько болеет.

Рассказывала она с таким видом, будто сама уже болела лет двадцать, не меньше.

Теперь она сидела на кровати и играла с мужем в шашки, а я начала звонить.

Нашему педиатру, классному руководителю, хормейстеру музыкальной школы, руководителю танцевальной студии – всем объясняя одно и то же: – У нас диабет. До конца учебного года не придем.

Еще я позвонила своему редактору, чтобы сказать, почему не смогу завтра приехать в издательство.

Я звонила не для них – для себя. Чем большее количество раз я произносила название болезни, тем больше к ней привыкала и тем меньше она меня страшила.