Какие же доводы Д* в обоснование гипотезы о сосуществовании в «Тихом Доне» двух «текстов» — «авторского» и «соавторского» — Р. Медведев признал убедительными, заслуживающими доверия? Их очень немного, и каждый сопровождается серьезными оговорками.
«Так, например, — пишет Р. Медведев, — несомненно, существует значительное различие между отдельными главами “Тихого Дона” по стилю, языку и всем другим художественным средствам. Бросается в глаза различие по языку между заключительной восьмой частью эпопеи и первыми ее частями. На последних 150 страницах романа и в речи героев романа, и в авторской речи почти нет донского диалекта, используются лишь отдельные слова вроде слов “окромя”, “зараз”, “по-первом”, “должон”, “не робь”, “погутарим” и др. Беден
язык и многих глав пятой части романа, особенно тех, где речь идет о боях в Ростове или о взаимоотношениях Бунчука и Анны Погудко <...> Образ Анны Погудко не идет ни в какое сравнение ни с одним из женских образов романа. Любовь Анны и Бунчука обрисована несравненно слабее, чем на это, казалось бы, способен автор “Тихого Дона”»84.
Однако, — делает оговорку Р. Медведев, — «Г. Ермолаев в статье «О “Стремени “Тихого Дона”» справедливо писал, что “главы о Бунчуке и Анне, хотя их слог и бледнее слога глав, повествующих о казачьей среде, все же содержат много художественных особенностей, характерных для всего романа, что свидетельствует о существовании единого автора”»85.
А, главное, разве различие в стиле и языке между отдельными главами эпического романа может быть доказательством того, что роман написан разными людьми? Язык, стиль определяются той художественной задачей, которую решает автор. Неудивительно, что главы о казачьей жизни в «Тихом Доне» отличаются по языку, к примеру, от глав хроникальных или «городских» — в силу различия самого жизненного и языкового материала. Что касается диалектной лексики в «Тихом Доне», то ее изменения диктовались не только изменениями в изображаемом жизненном материале, но и общелитературной и языковой ситуацией, теми гонениями на диалектизмы в художественном произведении, которые начались после дискуссии 30-х годов, вызванной статьями М. Горького о языке советской литературы.
Впрочем, условность подобных претензий к «Тихому Дону» понимал и сам Р. Медведев. «Однако все эти различия в языке и в использовании других художественных средств не могут служить достаточным доказательством версии Д*. Даже в романах Достоевского мы встречаем не только поразительно глубокие и великолепно написанные главы, но и примеры поверхностной и торопливой скорописи, особенно характерен в этом отношении роман “Бесы”. Но никто еще не подвергал сомнению авторство Достоевского в отношении этого романа»86.
Самым серьезным доводом в пользу гипотезы об «авторе» и «соавторе» в «Тихом Доне» Р. Медведев считает наличие — как ему представляется — полярных идеологических утверждений на страницах романа. Он приводит пространные выдержки из романа, подтверждающие тот принцип художественного полифонизма в традициях Достоевского, когда автор дает возможность до конца «выговориться» каждой строчке. Р. Медведев приводит отрывок из третьей книги романа, посвященной началу Вёшенского восстания, пронизанной ненавистью к большевикам, — когда Григорий Мелехов, скрывающийся от ревкома на дальнем хуторе Рыбном, устремился в восставшие Вёшки: «Он чувствовал такую лютую, огромную радость, такой прилив сил и решимости, что помимо его воли из горла рвался повизгивающий, клокочущий хрип. В нем освободились плененные, затаившиеся чувства. Ясен, казалось, был его путь отныне, как высветленный месяцем шлях...» (3, 197—198).
А следом Р. Медведев приводит другой отрывок — из той же третьей книги, — о смерти на поле брани молодых воинов, по которым будут плакать матери, — и мать-казачка, «всплеснув руками,.. долго будет голосить по мертвому», «и где-либо в Московской или Вятской губернии, в каком-нибудь затерянном селе великой Советской России мать красноармейца, получив извещение о том, что ее сын “погиб в борьбе с белогвардейщиной за освобождение трудового народа от ига помещиков и капиталистов” — запричитает, заплачет...» (3, 192—193).
Историк Р. Медведев «не слышит» художественной полифонии, многоголосия романа «Тихий Дон». Он не понимает, как один и тот же автор может предоставлять слово для страстного призыва к борьбе против советской власти: «...Что же вы стоите, сыны тихого Дона?! <...> Отцов и дедов ваших расстреливают, имущество ваше забирают, над вашей верой смеются <...> Встаньте! Возьмитесь за оружию!» (3, 197), а через несколько десятков страниц говорить о тех, кто жил и смерть принял на донской земле, воюя за советскую власть, за коммунизм.
Р. Медведев полагает, что столь полярные утверждения в одном романе возможны, только если он написан разными авторами. Строго говоря, он исходит из того же вульгарно-механического взгляда на «Тихий Дон», что и литературовед Д*, над подходом которого к роману сам же иронизирует: «...все хорошо написанные главы принадлежат в “Тихом Доне” автору — Ф. Д. Крюкову, а все плохо написанные — “соавтору” — Шолохову». Разница только в несколько иной аранжировке такого подхода: по Р. Медведеву получается, что все «антисоветские» главы в «Тихом Доне» принадлежат Крюкову, а все «советские» — Шолохову.
Впрочем, Р. Медведев готов смириться с подобным — как ему кажется — разночтением — присутствием «антисоветского» и «советского» начал в произведении одного автора — при следующем условии: «Конечно, можно сделать предположение, что оба этих отрывка, столь различные по своей направленности и языку, написаны все же одним автором, который намеренно и наспех включил в роман какие-то сцены в расчете на взгляды и вкус людей, от коих зависело решение о публикации романа»87.
Это место в рукописи Р. Медведева отчеркнуто на полях жирным черным карандашом. Тем же карандашом подчеркнуты слова «намеренно и наспех», а на поле, напротив процитированного пассажа написано выразительное: «Ой!».
Рукопись книги Р. Медведева поступила в ИМЛИ в составе архива А. А. Бека, начинавшего свой творческий путь литературным критиком, причем — рьяным рапповцем, наряду с Л. Тоом и др. беспощадно критиковавшим автора «Тихого Дона» за отход от классовых позиций. Нам неизвестна судьба этой «самиздатской» рукописи, через чьи руки она до того прошла. Но тем выразительнее звучит это анонимное — «Ой!», красноречиво выразившее изумление и несогласие с той упрощенной трактовкой двух приведенных отрывков из «Тихого Дона», которая была предложена Р. Медведевым.
Следующий абзац главы 5-й в книге Р. Медведева отчеркнут тем же черным карандашом, и на полях — уже двойной возглас изумления и несогласия: «Ой-ой!». Приведем его полностью.
«Хорошо видны при чтении романа “Тихий Дон” и следы поспешного “идейного” редактирования. Ограничимся на этот счет только одним примером. В главе XXII первой части романа Григорий и Наталья венчаются в хуторской церкви. “Поменяйтесь кольцами, — сказал отец Виссарион, тепловато взглянув Григорию в глаза”. В главе I второй части романа, перечисляя гостей купца Мохова, автор пишет об отце Виссарионе, жившем после смерти жены с украинкой-экономкой. В главе XVI третьей части романа автор описывает тяжелые переживания семьи Мелеховых, получившей ложное извещение о смерти Григория. “Мужайся, Прокофьич. Чтой-то ты так уж отчаялся? — после поминок бодрил его поп Виссарион”. В главе пятой четвертой книги мы узнаем, что Пантелей Прокофьевич кое-что утаил даже на исповеди у отца Виссариона. В главе XXIII пятой части романа Григорий проходит мимо дома отца Виссариона. На последней странице шестой части романа мы узнаем, что Мишка Кошевой сжег на хуторе Татарском также и дом попа Виссариона. А в главе III восьмой части мы можем прочесть, что “ночью поп Виссарион потихоньку окрутил их (Кошевого и Дуняшу) в пустой церкви”. Этот разнобой и не в речи героев романа, а в авторской речи немало говорит внимательному читателю. Очевидно, что автор-комсомолец и продотрядник 20-х годов не мог, говоря о священнике, написать слова “отец Виссарион”. Но столь же невозможно было и для автора-казака, уважающего и казачьи традиции, и их приверженность православной церкви, написать слова о “попе Виссарионе”»88.
