На этих словах страничка записей обрывается. Как рассказывает М. М. Шолохов со слов отца, писатель, готовя выступление на юбилее, преодолел сильное искушение выступить подобным образом.
«— Я ведь отлично понимал, сколько дифирамбов доведется выслушать, — ровным, спокойным голосом говорил он. — Уже пошли статейки хвалебные, слащавенькие воспоминания. И среди авторов — впереди всех, представляешь? — те, с кого все и начиналось. И захотелось вдруг, прямо-таки нестерпимо, раздать “всем сестрам по серьгам” и по полной выкладке каждому. Я, конечно, не собираюсь ни оправдываться, ни обвинять. Просто вздумалось, как говорится, познакомить широкую публику с мало кому известными фактами из не столь уж отдаленного прошлого. Познакомить с историей вопроса, так сказать. Подумалось, очень уж поучительно было бы. Правда, под конец я решил — на юбилее говорить об этом не буду... <...> Ведь столько имен надо было бы затронуть»68.
За этими словами — глубочайшая боль и вполне справедливая обида и на «братьев-писателей» и «троюродных братьев-критиков».
«На меня ведь тогда каких только чертей не валили. И белячок, дескать, Шолохов. И идеолог белого подполья на Дону. И не пролетарский-то он, и не крестьянский даже — певец сытого, зажиточного казачества, подкулачник. Купеческий сынок, на дочке бывшего атамана женат... А это тогда не просто было. Когда о человеке хоть что-то похожее говорить начинали, ему, брат, в Петровку зябко, в Крещенье жарко становилось. Такого человека не то, что защищать, а и подходить к нему чересчур близко не каждый отваживался»69.
Шолохов видел в этих нападках последовательное идейное противодействие своему роману: «Надоело когда-то меня в белогвардейщине обвинять, стали — в кулачестве. Надоело в кулачестве, плагиат изобрели. Надоест и плагиат, полезут в постель, бельишко ворошить — это они, как дурачок красное, до самозабвенья любят»70.
Всплеск клеветнических слухов и измышлений вокруг авторства «Тихого Дона» пришелся на начало 1929 года — январь, февраль, март. Пик этой клеветы совпал с двумя событиями: прекращением публикации третьей книги «Тихого Дона» и разворотом широкой, спланированной, всеобъемлющей кампании по литературной и общественной компрометации Шолохова.
Вряд ли совпадение этих трех событий было случайным, и это заставляет по-новому взглянуть на слова Шолохова об истоках клеветы: «Зависть... организованная». Шолохов ощущал существование некоего скрытого механизма клеветнической кампании, чувствовал более глубокие побудительные мотивы ее, чем простая человеческая зависть. Он видел в подоплеке этой кампании, как мы бы сказали сегодня, некую политическую составляющую.
Подтверждение тому — в резком изменении вектора критических оценок «Тихого Дона», совпавшем по времени с началом публикации в журнале «Октябрь» третьей книги романа. После завершения публикации первых двух книг романа «Тихий Дон» Шолохов начал работу над третьей книгой, самой главной для себя, посвященной непосредственно Вёшенскому казачьему восстанию 1919 года. Этот план ранее он никому не раскрывал. В январском — мартовском номерах за 1929 год в журнале «Октябрь» были напечатаны первые двенадцать глав третьей книги, после чего, без объяснения причин, публикация романа была приостановлена, что совпало и с началом клеветнической кампании против писателя.
Отношение литературной критики к роману, поначалу положительное и даже восторженное, стало меняться на глазах.
После публикации первой книги роман поддержал один из самых правоверных критиков РАПП’а В. Ермилов, заявивший на I съезде пролетарских писателей (май 1928 года): «“Тихий Дон” — это прекрасный подарок нашему съезду»71. В октябре 1928 года в докладе, посвященном «Тихому Дону», на I Пленуме РАПП Ермилов объявил этот роман завоеванием пролетарской литературы, а самого Шолохова причислил к лику «пролетарских» писателей.
И вдруг все коренным образом изменилось. Точка зрения ультрарадикальных критиков, таких, как Лидия Тоом, М. Майзель, С. Розенталь, которые уже и в 1928 году, после выхода первых двух книг «Тихого Дона», обвиняли роман в «любовании казацкой сытостью» и в «казакоманстве»72, вдруг стала всеобщей и как бы официально принятой. Что же произошло? Ведь первые главы третьей книги романа были сравнительно спокойными, в них не было ничего такого — в сравнении, например, со второй книгой, — что давало бы повод для столь радикального изменения оценок романа.
Произошло же следующее: в конце 1928 года Шолохов представил в редакцию «Октября» основной корпус (без завершающих глав) третьей книги своего романа, посвященной Вёшенскому восстанию. Эта книга потрясла редакцию журнала «Октябрь» и руководство РАПП’а до самого основания. В течение трех месяцев — январь, февраль, март — руководство журнала и РАПП’а консультировалось с вышестоящими инстанциями и решало, как поступить с романом Шолохова. И не нашло другого выхода, кроме одного: приостановить публикацию романа и потребовать от автора его коренной переработки.
Высказывалось мнение, будто «от публикации последующих глав в это время отказался сам писатель»73.
16 июля 1980 года М. А. Шолохов в беседе с К. Приймой в присутствии своего помощника М. В. Коньшина сказал по этому поводу следующее:
«— Я отказался сам?!.. Это неправда!.. Я не отказывался от публикации романа. Рукопись третьей книги “Тихого Дона” была задержана в редакции “Октября” почти на три года руководством РАПП и силами, которые стояли повыше. Меня о прекращении публикации романа уведомил М. Лузгин, зам. редактора “Октября”, который предъявил мне обвинение в вымысле Вёшенского восстания, — мол, его и не было! — и даже в том, будто я оправдываю повстанцев... Все эти годы — 1929—1931 — я вел упорную борьбу за публикацию третьей книги романа “Тихий Дон”»74.
Борьба была изнурительной. Писателю приходилось сражаться сразу на нескольких фронтах, начиная с защиты своего доброго имени и своих близких. Но, конечно же, главной была защита своего детища — романа «Тихий Дон».
Реальные факты этой почти трехлетней, поначалу совершенно беспросветной борьбы за третью книгу «Тихого Дона», борьбы, в которой Шолохов рисковал всем, потому что одним из главных его противников в этой борьбе было всемогущее ОГПУ, опровергают мнение, будто «...Шолохов в течение лет давал согласие на многочисленные беспринципные правки “Тихого Дона” — политические, фактические, сюжетные, стилистические...»75. В действительности же мало кто из советских писателей проявлял такую неуступчивость в борьбе за сохранение своей идентичности, как Шолохов.
Шолохов славился своей неуступчивостью с юности. «У Михаила Шолохова была одна особенность, которая проявлялась с первых шагов его литературной работы, — пишет в своих воспоминаниях Николай Стальский. — Он не соглашался ни на какие поправки, пока его не убеждали в их необходимости. Он настаивал на каждом слове, на каждой запятой, он предпочитал брать назад свои вещи, нежели соглашаться на то, что шло против его убеждения. Мы знали об этом, скоро пришлось убедиться в его настойчивости и работникам редакции журнала “Октябрь”»76.
Сразу после того, как журнал «Октябрь» приостанавливает публикацию романа «Тихий Дон», рапповская критика начинает последовательное «воспитание», точнее — перевоспитание неуступчивого писателя с целью обращения его в нужную «веру».
Вслед за слухами о «плагиате» возникает версия о кулацком влиянии на Шолохова со стороны семьи и окружения и прокулацких настроениях писателя. Версия эта зародилась прежде всего в Ростове-на-Дону.
Так случилось, что этот город был в известном смысле колыбелью РАПП’а: значительная часть его руководителей приехала в Москву из Ростова и сохраняла с ним прочные связи.
В конце 20-х годов в Ростовской ассоциации пролетарских писателей, которая входила в Северо-Кавказскую ассоциацию пролетарских писателей (СКАПП), состояли В. Ставский (секретарь ассоциации), А. Фадеев, В. Киршон, И. Макарьев, А. Бусыгин, Н. Погодин, Г. Кац, М. Серебрянский, И. Юзовский, Н. Давыдов и ряд других. Многие из них вскоре переедут в Москву и войдут в состав руководства Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП). Первым решением ЦК ВКП(б) от 26 октября 1926 года был переведен с партийной работы в Ростове-на-Дону в Москву А. Фадеев — для руководства сначала ВАПП’ом, потом — РАПП’ом. Следом за ним для работы в руководящих органах РАПП’а по инициативе А. Фадеева были переведены с партийной работы в Ростове-на-Дону в Москву В. Ставский, В. Киршон, И. Макарьев.
