Далее Сивоволов замечает:
«Шолохов никогда не пользовался записной книжкой, память у него была необыкновенная. Несколько дней спустя он мог дословно, образным языком пересказать то, о чем рассказывали казаки»117.
О необыкновенной памяти Шолохова говорили многие. Близко знавший его секретарь Вёшенского райкома партии П. Луговой рассказывал, что встречаясь с людьми, беседуя с ними, «Шолохов ничего не записывал. Он все это запоминал в точности... Шолохов называл фамилии, имена, отчества людей, с которыми говорил, с которыми встречался... описывал лица людей, которых видел, лица девушек, платки, которыми они были покрыты, их цвет и качество. Память Михаила Шолохова меня тогда поразила»118.
Беседуя с писателем, корреспондент ростовской газеты «Большевистская смена» М. Незнамов задал ему вопрос:
«— Какое место занимает в вашей работе записная книжка?
— По сути, у меня нет такой в буквальном смысле слова, — ответил ему Шолохов... — Если записываю, то очень редко. Запишешь какой-нибудь удачный образ или сравнение, а остальное как-то держишь в голове»119.
Выдержка из этой беседы приведена в приложении к книге Д* «Стремя “Тихого Дона”» в разделе «Из печатных материалов о Шолохове», — как пример того, насколько далек Шолохов от подлинного писательства и как еще один аргумент в пользу того, почему он не мог написать такое эпическое произведение, как «Тихий Дон»120.
Действительно, с точки зрения формально-писательской Шолохов явно проигрывает тому же Ф. Крюкову, который, по свидетельству одного из «антишолоховедов», «с юных лет понимал значение архивных материалов. Каждый листочек, каждое письмо бережно хранилось им. Он любил писать дневники, вел записные книжки, куда заносил свои впечатления, наблюдения, жизненные эпизоды, сценки. Бережно относился он и к рукописям своих произведений»121. Нет никакого сомнения: если бы среди этого половодья материалов — дневников, записных книжек, рукописей, писем, во всем богатейшем рукописном наследии Крюкова, хранящемся в Пушкинском Доме (ИРЛИ РАН), Российской государственной библиотеке и в ИМЛИ, — имелась хотя бы блестка, подтверждающая, что Ф. Крюков — автор романа «Тихий Дон», — мы бы об этом знали. Но ни одной странички, более того — ни одной фразы в дневниках, письмах, записках, документально подтверждающих тот факт, будто Крюков был автором «Тихого Дона», не содержится. Так что ведение писателем записных книжек еще ничего не доказывает. А вот отсутствие таковых, как это ни парадоксально, проблему авторства «Тихого Дона» в некотором отношении проясняет.
Этот роман — об антибольшевистском казачьем восстании — писался в условиях, когда любые дневники и записные книжки о нем были противопоказаны. Как в условиях Вёшенского восстания 1919 года, так и в 20-е годы трудно себе представить писателя, собиравшего материал о Вёшенском восстании с записной книжкой в руках, — люди просто отказались бы с ним говорить. В условиях недавнего антиказачьего террора, который фактически продолжался все двадцатые годы прошлого века, в условиях всеобщей подозрительности и слежки, собирать материал о Вёшенском восстании, даже просто вести разговоры с казаками на эту тему было делом небезопасным, прежде всего — для собеседников, что подтверждают и приведенные выше слова Погорелова. Они могли пойти на такие разговоры только с человеком, которому безусловно доверяли и который не пугал их записной книжкой. Единственным надежным орудием писательского труда в тех условиях была память, каковой Шолохов, по всем свидетельствам, обладал в избытке.
Вот почему вопрос об источниках информации о Вёшенском восстании, о документальных истоках третьей и четвертой книг «Тихого Дона» особенно труден для «антишолоховедов».
В «Приложении» к книге Д* «Стремя “Тихого Дона”», в разделе «Из сохранившихся тезисов Д*» есть исключительно выразительная запись:
«Загадки текста. (Тифозные главы). Откуда материалы по главам 6-й части?.. III и XXVIII <...> и до конца книги? Многое в этих главах (описательная часть, характеристики и т. п.) вполне могло быть создано, но некоторыепо времени нет»122. Речь идет о 3-й и 4-й главах книги, посвященных Вёшенскому восстанию. В самом деле — откуда, если в феврале 1920 года Крюков уже умер. «Тифозными» Д* называет главы романа, писавшиеся Крюковым — по предположению Д* — в тифу. Но о событиях, которые произошли после смерти Крюкова, — предполагаемого «автора» романа — скажем, об эвакуации из Новороссийска, даже в бреду не напишешь.
Невозможно принять всерьез нелепую гипотезу, будто Крюков, находясь в отступлении к Новороссийску через Кубань и умерев в феврале 1920 года от тифа, умудрился в тифозной горячке, «собирая угасающее сознание», написать третью и четвертую книги романа, посвященные Вёшенскому восстанию 1919 года и событиям после него.
Но это — только одна из «загадок текста», которые безуспешно пытаются решить «антишолоховеды».
Другая, столь же неразрешимая для них «загадка», связана с использованием в «Тихом Доне» письменных исторических источников, без которых не было бы романа, — они являются наиважнейшим аргументом в споре об авторстве «Тихого Дона». Каково происхождение письменных исторических источников, в таком обилии представленных в романе?
«Антишолоховеды» вообще снимают с обсуждения этот вопрос или же пытаются, выдавая белое за черное, перечеркнуть свидетельства Шолохова о его широком обращении к письменным источникам — архивам, документам, мемуарам, исследованиям — в процессе работы над «Тихим Доном».
Так, в «Приложении» к книге «Стремя “Тихого Дона”», в разделе «Из печатных материалов» о Шолохове говорится:
Некий К. Прийма задал Шолохову вопрос: «Откуда он взял фактуру, все тонкости того, как шли переговоры между Калединым и Подтелковым?»
Ответ: «Все, что касается исторических событий в романе “Тихий Дон”, конечно, представляет собой художественное обобщение, но основа всюду глубоко документирована”».
«И вот Михаил А. берет в руки заверенные Ростовским партархивом страницы “Воспоминаний Я. Н. Лагутина” (члена подтелковской делегации), перелистывает их, затем задумчиво говорит:
— Да, не исключено, что эти воспоминания были у меня в руках <...> Когда я писал Т. Д., я располагал множеством исторических документов...».
И далее — обличительный комментарий: «характерна пустопорожность ответов!»123.
Комментатор говорит о «пустопорожности» слов Шолохова, рассказывавшего о том, что он работал с историческими документами, когда писал «Тихий Дон»!
Мы нашли тот самый документ, с которым в 1962 году К. Прийма приходил к Шолохову. «Воспоминания Я. Н. Лагутина», которые после смерти К. Приймы, всю жизнь посвятившего изучению жизни и творчества Шолохова, вместе с некоторыми другими его материалами, хранятся в Государственном архиве Ростовской области.
Этот документ помогает воссоздать характер работы писателя с историческими свидетельствами и не оставляет сомнений в том, что Шолохов пользовался им, когда писал десятую главу пятой части романа, посвященную встрече Подтелкова и его соратников с членами войскового правительства генерала Каледина.
Эти воспоминания, хранящиеся в Центре документации новейшей истории Ростовской области (бывший Партархив Ростовской области), обнаружил К. Прийма. 24 мая 1962 года он написал об этом Шолохову: «Дело Я. Н. Лагутина дали мне для просмотра. Его “Воспоминания” даны под заголовком “Почему я признал Советскую власть”. Объем 101 страница. В них я обнаружил подробнейшее и необычайно яркое описание встречи Подтелкова и его делегации с ген. Калединым.
Рукопись Лагутина — уже ветхая, пожелтевшая, но почерк тот же, прежний, Якова Лагутина. В “Деле” лежит копия “Воспоминаний”, отпечатанная на машинке. Первый экземпляр с машинки, видимо, кому-то выдан в давние времена. Не Вам ли?
