– Точно, – подтвердил Макс. – Вот кабы поступило задание отправить группу на Марс для разведки и обустройства там колонии, вот тут наша группа на коне – лучшие из лучших, и все при деле.
– Хорошо, – кивнул Вадим, – решение созрело в больной голове. Восемьдесят второй – восемьдесят третий год. Умирает Брежнев. Власть меняется и приходит в ужас. Незаконность психической обработки детей ее не шокирует – эта власть сама себе и адвокат, и прокурор. Шокирует тупая бессмысленность предприятия. Школу расформировывают, детей отправляют по домам (родители чего-то там подписывают о неразглашении), наставников разгоняют: кого в отставку, кого переводят на более перспективный фронт… Я не помню НИЧЕГО о последних днях этого мракобесия. Провал в памяти – и я уже в объятиях любящей мамы. Держу пари – никто не вспомнит финальную часть – ее удалили из памяти с особой тщательностью. Без толчка не прояснится, как ни тужься. Вероятно, здесь и зарыта собака – что произошло в финале? Кем мы были для наших наставников: объектами приложения их труда, и они добросовестно следовали инструкциям или вели свою игру – вразрез официальному заданию?
– Небольшая поправка в ваши увлекательные выкладки, – глуховато молвила Жанна, – наверху четыре комнаты, в каждой четыре кровати. Девочки жили в последней, я смутно вспоминаю. Справа у окна – я, – Жанна принялась загибать пальцы. – Ближе к двери – розовая пышка с кудряшками. Это была ты, Лариса. Однажды я вытянула твою кудряшку и привязала ее к кровати. Ты орала, словно тебя к мужику привязали. А потом пинков мне надавала; ну и я тебя, соответственно, взгрела. Ты была поактивнее в те нежные годы.
– Не помню, – прошептала Рухляда.
А брюнетка продолжала загибать пальцы:
– Напротив – худышка с торчащими косичками. Она в носу ковырялась так классно, что нос опух. У двери слева – рыжая в конопушках – писклявая такая, все по маме убивалась. Екатерина, ты которая из них?
Хорошо, что было темно, и румянца не видно – Катя наверняка покраснела.
– Последняя. Никогда не носила косички…
– Значит, рыжая. Ага. Мужские «апартаменты» тоже не пустовали. Нас было больше, чем сейчас. Шестнадцать человек. И это правильно – ради девяти оболтусов устраивать большое мероприятие…
– Перестань, – Катя справилась с неловкостью, – дело житейское. Один умер, другой эмигрировал, третий съехал в другой город – следы потерялись; четвертый получил вызов в ФСБ, выслушал чекиста, покивал… и никуда не поехал. Потому что умный. А мы сидим – девять идиотов, смотрим на этот огонек, а он вот-вот потухнет…
– Хм, – громко сказала Валюша.
– Ну, хорошо, – согласилась Катя, – девять с половиной идиотов. Сидим, гадаем, куда это нас судьба повернула…
– Хм, – сказала Валюша.
– Ну, хорошо, горячая десятка. Иди к черту, Валюша.
– А я хочу выпить свой бокал, – сказал Борька, поднимая бутылку с остатками пива, – за тех, кого с нами нет. Дай бог, чтобы их не постигло несчастье… Прошу не принять это за эпитафию, надеюсь, пронесет…
Темнота давила – такие темные ночи Вадим видел только на юге. В Сибири обычно в ночное время суток преобладают серые тона. В городах особенно это явление бросается в глаза – куря на балконе или гуляя по ночному городу, он видел серых кошек, серые дома и серых людей, бродящих по серым тротуарам. Здесь же все было черным. Непроглядные тучи закрыли небо, остатки траурно черный лес. Люди разбрелись по комнатам на втором этаже. Вадим занял кровать и спустился вниз; в вестибюле горели низковольтные лампочки – единственное освещение в доме. Он подозревал, что за ним последует почетный эскорт, и не ошибся – Валюша путалась в ногах, как шустрый кот в предчувствии подачки. Он вел за руку Катю – это смотрелось нелепо, как бег через барьеры по пересеченной местности. Девчонка не пожелала остаться на панцирной сетке в остывающей комнате. Прижалась к нему, дрожала: «Я с тобой, Вадим, страшно – аж зубы ломит…» Не Артек, мысленно согласился Вадим, поневоле смиряясь с приобретением. Целых две женщины, полноценная семья, ну и подарочек ко дню рождения (у него же завтра день рождения – обалдеть!). Кольцов подтолкнул Валюшу, – тряхнув помпоном, девчонка сбежала по ступеням в холл – а сам остановился посреди лестничного марша и привлек к себе Катю. Не самое время, конечно, для проявления нежности, бывают моменты и поудачнее, но им просто необходимо было отвлечься. Во имя Кати. Вадим поцеловал женщину в горячие губы – она не сразу поняла его коварные замыслы, полумрак окутывал лестницу, а Вадим не лез бесцеремонно – целовал невинно и нежно. Потом вздохнула тяжело, вцепилась ему в рукава, расслабилась. На время пропало всё отрицательное и злобное, что было в душе. Он подумал, что в каждом деле бывают позитивные моменты, их нужно лишь найти и выделить. Кольцов ощутил приятное покалывание в затылке, возбудился, распахнул уста, надеясь, что Катя сделает то же самое… Но в это время Валюша где-то там внизу нетерпеливо застучала ногой:
– Кольцов, ты тормоз, тебя надо усовершенствовать.
Он и ухом не повел. Но Катя напряглась, оттолкнула мужчину. Они спустились вниз, держась за руки, как пионеры. Девчонка стояла ссутулившись, смотрела исподлобья и понимала куда больше, чем он сам. В который раз Вадиму стало не по себе. Но время ли копаться у ребенка в душе? Захочет ли того девочка?
– Из брюк только не вытряхнись, – пробормотала Валюша. – Я понимаю, Кольцов, такие женщины на дороге не валяются… да и вы, Екатерина Викторовна, должны быть довольны – такие мужчины там тоже не валяются. Однако ведите себя прилично.
– Послушай, шпендик, – не выдержал Вадим, – ты ничего обо мне не знаешь, кто дал тебе право хвалить меня, ругать, комментировать мои действия, делать выводы?
Екатерина подтолкнула его в бок, но было уже поздно: махнув рукой, Валюша пошла к выходу, в глухую ночь, в холод…
– А ну стоять, – опомнился Кольцов, – девчонка. Не больно ли ты самостоятельная?
Отпустив Катю, он выскочил за дверь. На крыльце закурил. Сунулся было в темень, но что там делать? Подумав, он вышел к беседке – здесь кусты не росли, шансов насажать ссадин было меньше.
– Эй, бабоньки, – обернулся он к стоящим на крыльце, – а ну живо по кустам – сорок секунд на оправку, заправку и доклад, – а сам медленно двинул к чернеющему прямоугольнику гаража, отметив через плечо, что «семейка» распалась – малая забралась под ближайший шиповник, а Екатерину нелегкая понесла в полынь, осаждающую «бойлерную». Он осветил зажигалкой ворота гаража, присел на корточки. Из створа ворот совсем недавно выезжала машина: на грунте четкий отпечаток – S-образный узор протектора. Годится и для автобусов, и для грузовиков. А в рисунке – вдавленные травинки. Вадим нащупал створ, передвинул пламя. Пришлось встать, чтобы добраться до замка. Замок был потайной, изнутри, наружу выходило лишь круглое отверстие для ключа (не самый удобный вариант для любителей взлома). Он посветил вдоль стены и обнаружил у тертого цоколя ржавую гайку. Рядом – еще одну. Чуть дальше набрел на живого жука с добродушно-круглой мордой, сушеный трупик птенчика. Поднял гайку. Неплохо бы проверить «проволочный» эффект. Вадим сместился к углу гаража и швырнул гайку чуть выше замкнутой линии забора. Мимо. Швырнул вторую. Посыпались искры. Проскочила молния, и желтый сноп хлынул на землю, словно горящая стружка со станка. Какое там напряжение, интересно, озадаченно подумал Вадим. Один киловольт, два? Меньше вроде смысла нет. Больше – тоже нет, дополнительные напряги с электричеством, которое и так непонятно откуда берется.
Глухо охнула Катя, выбираясь из «туалета».
– Не наигрался еще? – осадила его примкнувшая к последней Валюша. – Ну, рисуй, рисуй, Паганини… Так тебе его и выключат – по щучьему велению, по твоему хотению.
Кольцов отправил женщин в дом, а сам задержался на крыльце, надеясь на озарение. Встал неподвижно, настроился на размышление, но толковые мысли не шли. В голове клубился туман, и как-то все было неопределенно. Состояние ожидания кошмара – в общем-то, триллер. По-английски «саспенс» – когда мотаешь себе нервы в ожидании развязки, и мотание это хуже финала, ибо к финалу ты уже конченый псих. В густой тьме завывал ветер. Контуры елей прорисовывались черными мазками – беспорядочными сгустками краски на грубом полотне. С тяжелым надрывом скрипела ветка.
