— Да, это называется «соборование», — быстро подсказал Тим. Он был охвачен нетерпением. — Так кто умирает-то?

Монахиня внезапно побелела.

— Я не знаю. Кто-то с пневмонией. — Она явно нервничала. — Имени я не уловила.

Тим догадался, что она что-то утаивает.

— Говорите, кто! — потребовал он.

Испуганная сестра выпалила:

— Ваша мать, отец Тим. Он уехал к вашей матери. В клинике сказали, она просила прислать именно его.

Его мать?

Если, как уверяли Такк и Кэсси, его мать не способна к рациональному мышлению — и даже не может узнать собственного сына, — то как она умудрилась на смертном одре сохранить такую ясность ума, чтобы вспомнить отца Ханрэхана и послать за ним?

Тим помчался к конторе прихода и стал судорожно искать в столе ключи от казенного микроавтобуса, одновременно расспрашивая отца Диаса, по какой дороге быстрее доехать до приюта «Маунт Сент-Мери». Затем он выскочил на улицу, взобрался на сиденье, с минуту повозился с ключом зажигания и рванул с места.

Тим вдавил педаль в пол и всю дорогу безумно гнал. Он вел себя почти как самоубийца, так, словно боялся, что то, что ему предстоит узнать, настолько круто изменит его жизнь, что ее с таким же успехом можно лишиться и по дороге.

Через полтора часа, заехав на заправку, Тим вдруг увидел на парковке стоящий по соседству с кафе «Говард Джонсон» старенький «Пинто» Ханрэхана. Оставив заправщика заливать ему бак, Тим с безумными глазами бросился к священнику, который в этот момент потягивал чай, стараясь успокоить нервы.

Тим решил, что сейчас не время для церемоний.

— Так, Джо, — начал он с места в карьер, — больше вы мне не лгите! Почему меня никогда не пускали к матери? Дальше мы поедем вместе, и вы мне расскажете все.

Ему пришлось собрать остатки воли, дабы не схватить старого священника за грудки.

Не прошло и нескольких минут, как они опять были на трассе. Машину вел Тим, а Джо Ханрэхан взволнованно говорил:

— Видишь ли, Тим, у нее были галлюцинации. Она говорила такие вещи, от которых у человека может разорваться сердце.

— Вы хотите сказать, что вы эти речи сами слышали?

— Да, — кротко признался Ханрэхан. — Это же мой долг священника.

— А как насчет моего сыновнего долга?

— Твой долг был жить своей жизнью, мой мальчик.

— То есть все эти годы вы меня обманывали! — вспылил Тим.

Ханрэхан поджал губы.

Они съехали с трассы, и дорога пошла серпантином вверх. Минут через десять они уже будут у клиники.

И тогда Тим получит ответ на все вопросы.

Каменные колонны, железные ворота. Табличка со следами надписи в две строки: «Лечебница «Маунт Сент-Мери».

Тим был охвачен таким волнением, что никак не прокомментировал жалкий эвфемизм для богадельни. Сейчас все его мысли были об одном. После стольких лет страданий он наконец оказался там, куда рвался все свое детство.

Троица монашек, в числе которых явно была и матушка-настоятельница, дожидались их у дверей.

— Отец Джозеф! — поприветствовали они Ханрэхана. В голосах монашек одновременно слышались беспокойство и любовь.

— Добрый вечер, сестры. Мне жаль, что мы встречаемся по столь печальному поводу. Ах да, познакомьтесь, это мой новый помощник, отец Тимоти.

Две монашки из трех не придали особого значения факту присутствия Тима. Зато третья, судя по всему — новенькая, лет двадцати с небольшим, еще не научилась воспринимать священников исключительно как пастырей божьих, а не как мужчин.

Две монашки повели Ханрэхана по темному коридору, а третья с Тимом отстали на несколько шагов. Молодая женщина шепнула:

— Отец мой, пожалуйста, не обижайтесь на меня, но ваши глаза поразительно похожи на ее.

— Да, — тихо ответил тот, — я ее сын.

— Я так и подумала, — шепотом продолжала монахиня. — Маргарет так часто о вас говорила!

Говорила? Он чуть не закричал. Но вслух спросил:

— Что именно?

— Ну, — начала девушка, — вы, наверное, знаете, у нее бывают галлюцинации. При всем моем уважении к вам, вас не назовешь Мессией.

— Нет, конечно, — едва слышно согласился Тим. — А что-нибудь осмысленное она говорила?

Сестра зарделась.

— Называла вас «красавцем». Говорила о ваших глазах.

«Надо же, видела меня каких-то несколько дней, а до сих пор помнит мое лицо», — подумал Тим.

— Сестра, а какой у нее диагноз?

— А вы разве не в курсе? — Новенькая была озадачена. — Понимаете, если исходить из истории болезни — а ее уже двадцать пять лет наблюдают, — то чаще всего повторяется слово «шизофрения».

— А что еще есть в ее карте? — быстро спросил Тим, видя, что отец Джо с сестрами свернули за угол.

— Ну, например, что в последнее время ее состояние ухудшилось из-за прогрессирующего старческого слабоумия. И конечно, сейчас эта ужасная пневмония… У нее очень высокая температура. Боюсь, вы очень расстроитесь, когда ее увидите.

— Я готов, — ответил Тим, глядя в пространство. Он умолчал о том, что готовился к этой минуте всю свою жизнь.

В конце длинного безмолвного коридора на темный линолеум легла полоска света. Свет лился из открытой двери палаты. Отец Ханрэхан и две старшие монахини уже вошли к больной.

Страх пробирал Тимоти до мозга костей. Молодая монашка это уловила и ободряюще тронула его за рукав.

Ту, что предстала взору Тимоти, едва ли можно было назвать личностью. Это было какое-то призрачное видение. Морщинистое лицо с впалыми щеками обрамляли клочья спутанных седых волос. Единственным, что еще жило на этом лице, оставались глаза.

Его глаза.

Не обращая внимания на капельницы, женщина с силой вцепилась в металлические прутья по бокам кровати. Она билась в страшном влажном кашле.

Потом глаза их встретились.

Маргарет Хоган уперлась в Тима окаменевшим взором. Безумная умирающая женщина в один миг поняла, кто вошел в ее жизнь перед самым ее концом.

— Ты… Тимоти, — прохрипела она. — Ты мой сын.

Он чуть не умер от разрыва сердца.

Потом ее сознание вновь помутилось.

— Нет, ты архангел Гавриил, или Михаил, или Илия… Ты пришел взять меня на Небеса…

Тим попытался жестом привлечь внимание отца Ханрэхана. Он хотел от него подтверждения того, что даже сейчас, на пороге собственной смерти, Маргарет Хоган была способна узнать своего сына.

Насколько это все было бы проще шестнадцать лет назад, когда Такк Делани с такой жестокостью выбил из него всякую надежду повидаться с нею!

Все, видно, сговорились его к ней не пускать.

— Я бы хотел, чтобы вы нас оставили наедине, — негромким, но твердым голосом попросил Тим.

Не понимая, что происходит, матушка-настоятельница попробовала возразить:

— Но ведь ее духовник — отец Ханрэхан…

— А я — ее сын, — невозмутимо объявил Тим.

Старик знаком приказал сестрам выйти из палаты.

Тимоти вдруг остался наедине с женщиной, давшей ему жизнь.

— Маргарет, — начал он, изо всех силах стараясь держать себя в руках, — мы можем поговорить?

Она посмотрела невидящим взглядом.

— Я пришел вас соборовать.

— То есть совершить елеосвящение?

— Да, — кивнул Тим.

Отец Ханрэхан оставил на столике свой саквояж, и сейчас Тим вынул оттуда столу и накинул себе на плечи. Держа в руке флакончик с елеем, он сел подле кровати, гадая, как долго продлится внезапное прояснение ее рассудка. Она снова забилась в кашле, лишь усилив его опасения.

Он попробовал исполнить роль пастора. С сыновней он уже опоздал.

— Маргарет Хоган, я готов выслушать твою исповедь, — тихо сказал он.

Движения старой женщины были машинальными. Она перекрестилась и пробормотала:

— Благослови меня, отец, ибо я согрешила. С моей последней исповеди прошло триста лет…

О Боже, подумал Тим.

Она принялась бормотать что-то об ангелах, ведьмах и демонах. Говорила, что она мать Спасителя.

Тим прикрыл глаза рукой, делая вид, что слушает, а на самом деле сдерживая слезы.