— Ты знаешь, старик, я о такой женщине всегда мечтал. Ведь я кто? Ошарашка. Плебей. Полжизни в деревне, в хате под соломой. Раньше? В конуре под лестницей. В лучшем случае — в общежитии на железной коечке с медным чайником и граненым немытым стаканом за девяносто копеек на старые деньги. Но я это, понимаешь, не в материальном плане. Деньги что? Их можно нажить. Я уверен. Их сейчас даже в деревне заработать можно. Я о другом. О среде, о людях, о понимающем таком человеке, на которого бы не давила моя саманная хата, лестница, что мать мыла. Знаешь, все это откладывается, принижает, становишься мелким, упираешься лбом в мелочи. Какой-нибудь унитаз с чистой водичкой начинает достижением казаться. Тут пропасть — раз плюнуть. Путаться начинаешь: то ли диссертация нужна тебе, чтоб в науку дверь открыть, то ли просто — в изолированную квартиру с этим проклятым унитазом. А мне из своего плебейского нутра вырваться нужно. Я в себе силы чувствую. Но мне помощь необходима, понимаешь?

Говорил он много и сумбурно. Хотел, чтобы я его понял. Даже об Ирине говорил.

— О ком? — не понял Мазин.

— О своей жене. Антон говорил: понимаешь, девка она хорошая. И сын у нас бутуз прекрасный. Но повязали они меня. Нету у Ирины перспективы. Все, что делает — всем довольна. Где ни сядет, там и место ее, окапываться на вечные времена начинает. Со школьным садом завелась, как будто это знаменитый ботанический парк какой-то! Там всего с десяток яблонь да между ними кукуруза. А Ирина оттуда день и ночь не вылазит. И довольна, главное. Говорит, хорошая кукуруза будет! Человек-то вперед стремиться должен, тщеславным быть.

— Инна тоже не тщеславна, — сказал я ему честно.

— Смотря в чем.

— Она смирилась с тем, что не стала художницей.

— А… ты про это! Я же про другое. Я о себе. Боюсь, что вся эта бытовщина меня засосет. И мне нужен человек, который был бы настроен совсем на другую волну, жил в другой атмосфере. Тогда я смогу чего-то добиться…

— А она что думает? — не выдержал-таки я.

— Я ей нужен. Она верит, что я добьюсь, выскочу, понимаешь? Это ж и ее победа будет. Я много потерял времени, но я хочу сделать рывок, я не хуже других… У меня есть кое-что в голове. И время работает на меня. Генетика сейчас пойдет шагать.

"Может быть, он прав, — думал я тогда, — и Инне нужен именно такой человек, упорный и не нашедший своего места? Может быть, она действительно создаст атмосферу, о которой он мечтает. И он добьется… Наверно, тип ученого, живущего только наукой и не думающего об успехе, — этот тип сейчас исчез. Если только он существовал. Мы стали рационалистичнее, да и сама наука — организованнее, упорядоченнее. Это уже не изолированная башня, а система, и ты должен знать свое место в этой системе…"

— И вы знаете свое? — спросил Мазин.

Рождественский усмехнулся:

— А как же! Я вхожу в одну из второстепенных систем.

— А Тихомиров?

— Вот он не знал. Но хотел быть у самого рычага.

Из записной книжки Антона Тихомирова:

"Иногда мне кажется, что Игорь Р. и я — контрольные животные одного из многочисленных экспериментов природы. Нам поставлены одинаковые цели, но созданы совершенно различные условия существования. Кто победит? Он, которому постоянно открывалась зеленая улица жизни, или я, пробивающий шлагбаум за шлагбаумом? Первая стадия эксперимента заняла тридцать лет. Итоги можно вывести графически. Он — равномерно и неуклонно повышающаяся прямая. Я, если нанести результаты на тот же график, — кривая, начинающаяся в одной точке с прямой, затем резко падающая вниз и наконец устремившаяся вверх с перспективой пересечь прямую и подняться выше.

И все-таки мне было трудно шевельнуть языком, когда мы говорили об Инне. И., правда, оказался молодцом, настоящим спортсменом. Если бы мне его выдержку и культуру (систематическую, впитанную с молоком, а не нахватанную кусками, как у меня), я бы горы свернул! Я — тот битый, за которого предлагают двух небитых. Я только не привык к победам. Наверно, я был ужасно смешон, когда мы говорили. Разоткровенничался. Но я не мог иначе. И. лучше воспитан, он шире меня, но я сильнее. Именно поэтому я заставил себя поверить, что у них с Инной ничего не было. Даже если было, это не имеет никакого значения, пока я чувствую свое превосходство".

— Разве это плохо?

— Само по себе — нет, конечно. Если это в самом деле твое место. Но о его месте потом. А пока… О чем я говорил? Да, я убедил себя, что мне лучше отойти. И еще убедил в том, что делаю это чуть ли не добровольно. Даже предоставил ему свою квартиру. Впрочем, это случилось позже. А вначале ничего не было. Просто я стал реже бывать у Инны. Именно реже, а не перестал совсем. Считал демонстративное исчезновение неприличным. Так мы обманывали себя и немножко друг друга.

Сперва эта неестественная ситуация тяготила меня, да и их, наверно, но потом все привыкли. Оставались внешне милыми, добрыми друзьями. Прошло около трех лет. Я думал, что они поженятся, но об этом никто не говорил, жил Антон по-прежнему в общежитии. Предполагалось, что они просто знакомые. Иногда и мне начинало казаться, что они просто знакомые. Но правда оставалась правдой. Хотя она и была сложнее, чем мне представлялось. Что-то у них не получалось. Но я хочу быть справедливым и думаю, что Антон был искренним, когда говорил, что любит Инну и она ему нужна. И не поженились они сразу, наверно, не потому что таким был его расчет, а помешало что-то, а потом и вовсе уже не получилось. Ведь знаете, негодяи не всегда расчетливы, очень часто они стихийны. Идут по ветру.

— И Светлану ветром принесло?

— Если б не она, нашлась бы другая.

— Кстати, что вы о ней думаете?

— Трудно сказать. Вы же ее видели. Грудь на уровне мировых стандартов. С фирменной вывеской "Сделано в России". Можно показывать на международных вывесках. А внутренне… Впрочем, не знаю. Вы библию читали?

Мазин кивнул:

— Читал.

— А я нет. Говорят, там Иисус Христос сказал кому-то… или о ком-то, кто согрешил: "Прости его, господи, потому что не ведает, что творит".

— Так Светлана не ведала?

— Думаю, что нет. Девочке улыбнулось счастье — жених с будущим — вот и все. Активной силой был Антон. В этой волоокой девуле он увидел очередную фазу своего восхождения. Решил увенчать успех законным браком с осчастливленной невинностью. Она, правда, путалась с каким-то реактивщиком.

— Здорово вы его не любили! — сказал Мазин.

— Я имел на это право. — И видя, что Мазин хочет возразить, остановил его жестом: — Нет, не ревность! Тут мне просто не повезло.

— А что же?

— Дело в Инне.

— Вы не можете простить, что Тихомиров оставил ее?

— Он ее обворовал.

Мазин почувствовал, что трезвеет.

— Речь идет не о деньгах, разумеется. И не о моральном грабеже.

Мазин ждал.

— Он украл труд ее отца.

Рождественский налил в бокал нарзану:

— Буквально. Я имею в виду неопубликованную работу Кротова.

От коньяка в голове почти совсем ничего не осталось.

— Это сказала вам Инна Константиновна?

— Нет. Я нашел в своей квартире тетрадку с записями Кротова. Это основа диссертации Антона. Без них не было бы даже кандидатской, не то что докторской.

Мазин потянулся к графинчику с коньяком. Рождественский засмеялся:

— Что, разобрало? А мне захотелось минеральной. Но почему наша команда так бездарно играет?

— Мы уже говорили об этом, ей недостает волевых качеств.

Гул голосов плавал в табачном дыму над столиками, смешиваясь с джазом, который канючил что-то невыразимо томное. Но шум не мешал Мазину. Ему казалось, что их накрыли звуконепроницаемым колпаком.

— Чего не скажешь о Тихомирове.

— Но ведь это большой риск! Могла рухнуть вся карьера!

— А кто мог его разоблачить?

— Инна Константиновна.

— Меньше всего. Она искусствовед и не понимает в генетике.

— Зато другие понимают.

— Другие ничего не знали. И судя по тому, что тетрадка находилась у Антона и после разрыва с Инной, никогда бы не узнали.