Сосновский вздрогнул и заморгал.

— Неужели взял?

Мазин влил в стакан вина.

— За блестящую победу криминалистической школы профессора Сосновского!

— Смеешься? Я ж доцент.

— Это по табели о рангах. Для меня же ты теперь академик. А также мореплаватель и плотник. И герой на общественных началах. Ты все угадал, Боря… Сходи, посмотри сам… а я, пожалуй, выпью.

Когда Борис Михайлович вернулся, Мазин заедал вино куском хлеба с холодной медвежатиной.

— Ничего себе обмишурились!

— Будем точны и справедливы: не мы, а я. — Игорь Николаевич, отодвинув тарелку, достал записную книжку и карандаш. — Поэтому шутки в сторону. Начнем с наименее подозрительных. Первым я ставлю самого Калугина. Он один из трех наверняка не принимавших участия в убийстве. Двое других — Игорь Николаевич Мазин, о котором мне доподлинно известно, что он невиновен, и Борис Михайлович Сосновский, пребывавший на виду у Мазина.

— Благодарю за алиби.

— Оно понадобится милиции. Еще двух людей мне хотелось бы исключить из круга подозреваемых: Марину Калугину и пасечника. И Демьяныч и Марина с самого начала знали, что Калугин мертв, и у них не было необходимости резать его вторично.

— Тогда вычеркни их.

— Охотно бы… Однако история слишком запутана, чтобы быть категоричным хоть в чем‑то. Пока отчеркну их от других, которых ты мне перечислишь.

— Кушнарев, архитектор.

— Бывший архитектор. Есть. Олег, турист. Два.

— Егерь Филипенко — три. Учительница исключается.

— Посмотрим. Пишу, Галина — четыре. Постой, а сын? Я его весь вечер не видел, кстати. Валерий — пять, Вот и обойма. Что скажешь?

— Не могу даже отдаленно предположить, зачем одному из них понадобилось покушаться на Калугина.

— Попробуй от противного. Зачем им, вернее, почему не было нужно?

— Для Кушнарева смерть Калугина — тяжелый удар.

— Они старые друзья?

— Как‑то Калугин упомянул, что многим обязан Алексею Фомичу. А тот фигура странная. Вроде бы пострадал, претерпел, не смог войти в колею, остался на мели.

— Любопытно, однако неопределенно. Оставим пока. Следующий — Олег.

— Его ты знаешь не меньше моего.

— Почему он живет у Калугина?

— Тот принимал всех, кто ни появится в Дагезане.

— Итак, личность случайная, а ограбление исключено. Но есть в нем что‑то замкнутое, скрытное. И решительное одновременно.

— Психология?

— Увы. Одна психология. Кто на очереди?

— Матвей. Человек наверняка решительный. С Калугиным отношения неровные. Тот возмущался браконьерством, но охотно покупал у Филипенко мясо и шкуры. Ему привозил патроны.

— Заметим. Галя? Согласен, что она меньше всех похожа на убийцу, но не все убийства совершаются в одиночку.

— Чушь! Вычеркни учительницу!

— Номер пять?

— Вот это номер, прости, каламбур. Сын. Сам видел, каков. Но в отцеубийство верить не хочется.

— Мне тоже. Однако где он был весь вечер?

— Когда мы пришли, Валерий откупоривал бутылки.

— Ножом?

— Тем самым?

— Похожим. Придется проверить. — Мазин посмотрел на часы. — Время бежит. Положеньице… Природа заключила двух сыщиков в старый добрый мир Шерлока Холмса. Даже отпечатки пальцев для нас практически не существуют. Одни умозаключения. А мы избалованы техникой, умными экспертами, энергичными оперативниками…

Закончить ему не пришлось. Без стука вошел Филипенко.

— Вижу — огонь. Решил зайти сказать. — Он показал пальцем в потолок. — Марина Викторовна там? С Михайлычем? Как ему?

— Не хуже, чем было. Ты что сказать собрался?

— Если не хуже, тогда хорошо. Помощи‑то ждать долго. Связи не будет, столбы посносило. И мост тоже.

Сообщил он это обычно. Видно было, что здесь, в горах, событие такое не относилось к числу экстраординарных.

— Откуда вы знаете про мост? — спросил Мазин.

— Да сбегал. Я как стал звонить, молчит, зараза. Факт, столбы понесло. Значит, и мосту не устоять. Я ремонтникам двадцать раз говорил: на соплях держится. Все ж, думаю, нужно сбегать. Пошел — точно.

— Трудно было идти?

— Мне‑то? Какой тут ход! По дороге километров десять.

— Выпей, Матвей, согрейся, — предложил Сосновский.

Егерь посмотрел на бутылку, причмокнул губами.

— Охота, конечно, но жинке зарок дал. На месяц.

— Хорошее дело — крепкая воля, — сказал Мазин. — Сейчас мы еще раз проверим вашу выдержку. Давайте поднимемся к Калугину.

— Не потревожим? — заколебался Филипенко.

— Не беспокойтесь.

В мастерской Мазин поднял свечу к лицу Матвея Егерь прищурился и наклонился над тахтой.

— Шестнадцатый калибр, не иначе, — пояснил он профессионально. — Да и ножик еще. Ножик зря. По мертвому резали, крови‑то нет. Эх, жисть человеческая, сегодня жив, завтра нету! Кто убил, нужно понимать, не знаете, раз меня испытываете…

Возразить было нечего.

— Сам‑то что скажешь?

— Ничего не скажу. Неожиданное дело. Милиция нужна.

— Связи нет.

— Ну сбегаю. Местечко знаю. Там пихта над скалой сломанная. Если петлю закинуть капроновую, можно на тот бок перескочить. Только по светлу.

— Хорошо, Матвей. Отдыхай пока.

Филипенко повернулся было, но остановился и еще раз оглядел мертвого Калугина.

— Ножик интересный. Валерий таким бутылку открывал. Но не один же он такой на свете.

— Не один, — согласился Мазин. — Нож вынуть придется, Борис.

Сосновский достал носовой платок и извлек нож из раны.

— Нож побывал у Валерия. Что предпримем?

— Самое простое — спросим у самого Валерия. Как тебе показался Филипенко?

— Хаотичный человек. На каком он счету в заповед нике?

— Выгнать хотят за браконьерство. Ну, идем к Валерию?

— Сначала к хозяйке.

Марина Калугина не спала. Она сидела на кровати в спальне и вязала, механически перебирая спицами.

— Заснуть невозможно. Пытаюсь забыться, занять хоть руки. Чувствую себя ужасно. — Она мельком взглянула в зеркало. — Борис Михайлович, скажите скорее, пригодилось то, что вы сделали?

— Отчасти. Вашего мужа пытались убить еще раз. Вот этим ножом.

Марина бросила спицы на туалетный столик.

— Вы видели… кто?

— Нет, не видели. Но остался нож. Он не знаком вам?

Она смотрела на нож долго, будто не понимая, чего же от нее хотят, но, когда сообразила, ответила быстро, торопливо:

— Никогда не видела. — И повторила: — Никогда.

— Вечером за столом Валерий открывал бутылки…

— Бутылки? Ножом?

Мазин, отвернувшись, рассматривал безделушки на тумбочке. Их было много — матрешки, индийские будды, спутник с усиками–антеннами, язвительный Мефистофель, — двоились, троились, отражаясь в трельяже. Хотелось сдвинуть створки зеркала, убрать лишние предметы.

— Вы его подозреваете, я понимаю, — слышал он голос Марины и не мог составить определенного мнения об этой не столько убитой горем, сколько испуганной, ошеломленной сероглазой женщине с короткими, чуть подкрашенными, бронзовеющими в свете лампы волосами. — Это не его нож. У Валерия никогда не было такого ножа, ведь в доме, в семье, все на виду. Я не обманываю вас. Я думала всю ночь, но никого… ни на кого не могу подумать.

— Мы, к сожалению, тоже.

— Особенно на Валерия… Михаил Михайлович о нем очень заботился… любил. Не имеет никакого значения, что он не родной.

Мазин оставил безделушки.

— Валерий не родной Михаилу Михайловичу?

— Нет, он сын его первой жены.

— Он знает это?

— Конечно.

— Никогда бы не подумал! — признался Сосновский. — Михаил Михайлович меньше всего напоминал отчима.

— Но случались и ссоры? — спросил Мазин.

— По пустякам. Трудно даже вспомнить. Отец говорит: сегодня чудесный день. А Валерий: нельзя так примитивно воспринимать природу. И раздражаются, злятся.

— Несхожесть мироощущения? И за этим не было ничего более определенного?

— Что вы хотите сказать? — насторожилась Марина.

— Я спросил. Иногда бывает, что за пустяками скрываются другие раздражители, не заметные окружающим.