— Потому что хлюст.

Тут мне пришлось его поддержать, вернее, снова прислонить к дереву, от которого он неосторожно отделился.

— Чем же он ее запугать может?

— За–пу–гать? — Женька так и произнес это, по слогам, и с каждым слогом лицо его менялось, становилось отчужденным и… более трезвым. — А кто сказал "запугать"? — спросил он, выпрямляясь. — Я сказал — хлюст.

Я почувствовал предел.

— Слушай… Бог с тобой. Ты пойдешь домой?

— Нет.

— Тогда держись покрепче за дерево. Я ухожу.

— Уходит от берега ястреб морской, а девушка машет рукой… Я не говорил запугать. Просто что‑нибудь скажет… И все дела. Седина в бороду, а бес в ребро.

— Какое еще ребро?..

— Например, ребенок у Ленки будет.

Я ахнул.

— Сергеев?

— Она на маму похожа…

Тут я просто схватил его за края расстегнутого пальто.

— Что ты знаешь?

— Что? Все.

— Про ребенка!

— Ребенка не будет.

Я разжал руки.

— Ну, Женька…

— Коля! Поезжай на море.

"И этот меня отправляет", — подумал я с досадой, не подозревая, что слышу это пожелание сегодня не в последний раз.

Он сделал неуверенный шаг в сторону от дерева, "закрепился" в этой позиции и вдруг зашагал быстро и почти устойчиво, потому что сумел на ходу обернуться и крикнуть мне:

— А Михаила я не знал.

Глядя ему вслед, я с сожалением думал, зачем так не вовремя сошел с поезда и попал в этот перепутанный клубок трудных и ненужных мне отношений. И еще испытывал естественную жалость к пожилой женщине, чьи последние, может быть, дни будут отравлены, чем‑то бездушным, корыстным и нечистоплотным…

Вспомнился и Михаил, от которого так упорно, с пьяной бессмысленностью открещивался Женька. "Его‑то жена жива?"

Эту женщину я не знал совсем. Появление ее на похоронах Михаила было полной для нас неожиданностью. Правда, он был старше нас с Сергеем, и в армии служил, и даже конец войны на фронте захватил. Впрочем, в числе героев он себя никогда не заявлял. Тогда героев войны было много, и никто особенно не выносился. Считалось, что долг выполняли, и вернувшиеся даже какую‑то неловкость испытывали перед вдовами и сиротами, чьи мужья и отцы полегли навеки. Само слово "ветеран" не вошло еще в употребление. Короче, Михаил был для нас просто парень постарше, который все еще ходил в гимнастерке да носил конспекты не в портфеле, а в старой полевой сумке.

И все‑таки "постарше" значение имело. И в личных делах он обладал опытом, нам незнакомым, и давал понять, что опыт этот серьезный.

Впрочем, в повседневном поведении Михаила опыт этот заметно не проявлялся. С девушками он держался простого, шутливо–снисходительного тона, особенно на вечерах с танцами: куда уж мне, старику?.. Разве что на "белое танго" откликался, а сам особенно не активничал, больше с ребятами, компанейски.

И потому очень все удивились, когда после его трагической смерти на похороны неожиданно приехала симпатичная молодая женщина с мальчишкой лет шести и оказалась законной, расписанной в загсе женой Михаила. Наверно, в другой момент нас бы ее появление немного смутило. Как‑никак Михаил, парень в нашем представлении прямой и мужественный, в этой истории несколько проигрывал. Выходит, стеснялся простой, хотя и милой кассирши из сельского раймага. Нет, не тот был случай, чтобы перемывать косточки. Встретили вдову с сыном заботливо и старались, понятно, виду не показать, что даже не подозревали о ее существовании. Да и какие могли быть претензии? Ведь, судя по всему, Михаил после окончания учебы собирался с семьей жить, как положено.

Собирался… Но жизнь распорядилась по–иному. А вскоре исчезла с нашего горизонта и Наташа, которая в связи с болезнью матери перевелась из университета в пединститут в родном городе и уехала. Для меня это было событие обыденное, а Сергей, как теперь я узнал, страдал. Но тогда я не знал ничего.

И вот через много лет обстоятельства свели Сергея с дочкой Наташи, и возникли какие‑то последствия, которые и меня краем коснулись, пусть не впрямую задели, но коснулись.

Впрочем, главное было впереди, в самом неотдаленном будущем. Пока я выслушивал невнятные и противоречивые высказывания Перепахина, нечто уже произошло.

Когда я позвонил в дверь Полины Антоновны, она не ответила.

"Вышла", — подумал я и открыл своим ключом.

Но Полина Антоновна была дома.

— А… это ты, — сказала она, будто удивившись, и прошла мимо, на кухню.

— Вы ждали кого‑нибудь?

Она остановилась, повернулась.

— Дождалась уже…

Я присмотрелся. Казалось, что за то короткое время, что минуло с утра, Полина Антоновна постарела. Да, несмотря на возраст, как я уже говорил, именно возраст был в ней чертой неопределяющей. Есть такая порода людей. И их годы, разумеется, видны, но не на них обращаешь внимание. Заслоняет годы уверенно текущая жизнь. Увы, свой час неизбежно приходит к каждому. Дрогнет что‑то внутри, сдаст пружина, и откроется исподволь подбиравшаяся старость. Вот и увидел я вдруг вместо пожилой женщины старуху.

"Отыгралась‑таки смерть Сергея…"

Мой взгляд меня выдал.

— Что, видно, как расквасилась?

— Вы не приболели? — откликнулся я штампованным откликом.

— Раздевайся, — кинула она.

Снимая плащ, я думал, что делать, продолжать допытываться или повременить. Решил не настаивать, сообразуясь с ее характером. Ждать, впрочем, пришлось недолго. Полина Антоновна сама зашла ко мне в ка бинет. Села в кресло напротив.

— Когда собираешься, Коля?

Что я мог ответить?

— Видно, пора.

Она кивнула одобрительно.

— Правильно. Погода‑то уходит.

"Дался ж им всем этот солнечный юг!"

— Сегодня пойду на воклаз. А вы… как?

— Я в порядке, Коля.

Еще вчера я бы с ней согласился, хотя бы отчасти. Но не сейчас.

— Мне кажется, что сегодня…

— Похуже, Коля, похуже, — закончила она мою мысль с присущей ей прямотой. — Но ведь с ярмарки еду. Никуда не денешься.

— Можно и с ярмарки… не спешить.

— А если подгоняют?

Это уже давало право на прямой вопрос.

— Что случилось, Полина Антоновна? Произошло что‑то?

Она вздохнула.

— Что произошло?.. Произошло. Вчера я тебе одно говорила, а сейчас другое скажу. Перерешила я.

— Что?

— Насчет комнаты.

"Вот тебе и Женькин пьяный бред! Вот тебе и Вадимово фанфаронство!"

— У вас был Вадим?

— Был.

Отвечено было так, что к расспросам не поощряло.

— Мне не нужно знать подробностей?

— Зачем они тебе? Я суть говорю — пусть живут.

Я чувствовал глубокую растерянность.

— Что это ты? Поник…

— А вы как же? С ними?

Она повела головой.

— Нет. Я, как решила, к старикам уйду. Пропишу и уйду. Пусть через исполком хлопочут.

Я молчал, и она добавила:

— Может, и в самом деле доброе дело сделаю, семью налажу.

Но ни уверенности, ни даже надежды в словах этих не прозвучала.

— Да… — только я и произнес.

— Вот и все, Коля. Спасибо тебе за хлопоты, за поддержку, и поезжай. А то я тебя из колеи выбила… железнодорожной.

Я в ответ улыбнулся чуть–чуть.

— Огорчен я, Полина Антоновна.

Во взгляде старой женщины промелькнула признательность, грустная признательность человека, который за сочувствие благодарит, зная, что сочувствие это ему не поможет.

— Не ломай голову, Коля. Ты свое дело сделал. Вот и пора на отдых. Там быстренько и забудешь. И я довольна буду. Огорчения жизнь сокращают. Хватит и Сергея.

"О чем это она? Ну какие у Сергея огорчения были, чтоб до могилы довести… А ведь были какие‑то. Видно, с ними и связано… Что только?"

— Я, конечно, поеду, Полина Антоновна. Я и сам чувствую, как в чем‑то помехой стал. Но перед отъездом… Можно один вопрос?

— Трудный?

— Трудный.

— Ну, спрашивай.

— Этот… хлюст, — сорвалось с губ перепахинское словечко, — Вадим то есть, он пригрозил вам?