— Однако!

— Неужели я ошибся! Сумма‑то мизерная. И отдам я. Мы же должны повидаться после разговора с бабкой. Когда вам позвонить?

— Лучше вечером. Не знаю, когда разговор сложится.

— Ладно. Но если старуха подойдет, я трубку повешу.

Я вспомнил утренний "глухой" звонок. Тогда вместо "старухи" подошел я.

— За результат не ручаюсь, но звоните.

Он сделал шутовскую гримасу.

— Слушаюсь, командир. Значит, мы поняли друг друга?

— Я не уверен…

— Как? Неужели трояк пожалели?

Об этом я уже забыл.

— Нет, нет…

И я полез в карман за кошельком.

Отдельного трояка не оказалось, был один бумажный рубль и два металлических.

— Поштучно возьмете?

— Я не гордый.

Это он врал, конечно. Если не гордости, то гордыни в нем было хоть отбавляй. Деньги перешли из рук в руки, и он ушел, не попрощавшись, пошел по улице вправо, в сторону, где находился упомянутый в начале разговора подвальчик.

— Проголодался? — спросила Полина Антоновна, едва я переступил порог. — Сейчас покормлю.

Мне стало неловко.

— Спасибо, я сыт.

— Неужели в харчевне питался? Постеснялся старуху объесть?

— Ну, что вы…

Я прошел в кухню и положил на стол небольшой сверток.

— Вот. К чаю захватил.

Поднимаясь в лифте, я подумал, что за вечерним чаем и будет уместно поговорить о квартирных делах, но сейчас почувствовал, что оттягивать разговор не могу, захотелось сразу покончить с навязанным поручением. Несмотря на гуманные обоснования, оно было мне все‑таки не по душе.

— А может, поешь, а? Не верю я в эти столовки.

— Нет, нет. Напрасно вы хлопотали.

— Какие хлопоты! Сергея‑то кормила…

Я решил воспользоваться зацепкой.

— Вот–вот. А теперь пришло время и облегчить хлопоты, позаботиться о себе.

Она посмотрела на меня подозрительно, будто сразу почувствовала мой нехитрый заход.

— Сама жизнь "облегчила", как видишь.

— Одной вам будет нелегко.

— Что ж делать! Замуж выходить?

Я обрадовался ее шутке.

— Где сейчас жениха стоящего найдешь! А вот если хороших людей на квартиру пустить?

Полина Антоновна провела тряпкой по кухонному столику, хотя на нем не было ни крошки.

— Ты что, знаешь таких? Хороших…

Ответить ответственно мне было трудно.

— Да как сказать…

— Просто скажи. У меня сегодня на эту тему уже второй разговор будет.

Я решил говорить прямо.

— У вас был муж Лены.

Полина Антоновна немного удивилась.

— Знаешь? Откуда?

— Он мне сам сказал.

— Когда ж успел?

— Ждал в сквере.

— Он тебя?

— Да, с намерением…

Она отложила тряпку.

— Вот как… Значит, он тебя ходатаем избрал. Как это говорят… толкачом?

— Представьте себе.

Я думал, она улыбнется, но Полина Антоновна смотрела серьезно.

— Говорит, семья рушится.

— Рушится, — согласилась она. — Еще что?

— Говорил, Лена вам помогать будет.

— Может быть. Все?

— Я знаю, он вам не нравится…

— А тебе?

Что я мог сказать!..

— Значит, из‑за него не хотите?..

И вдруг короткое:

— Нет.

"Ну, вот… Выходит, из‑за Лены". Тут я вспомнил, как Вадим говорил что‑то о правах жены. "Черт–те что. У них тут отношения… Секреты. Разве мне в этом разбираться?" Я человек не из тех, кто в чужих сложностях лучше, чем в своих, разбирается. Напротив.

— Кажется, я не в свое дело вмешался? Вам неприятен этот разговор, Полина Антоновна?

— Кому ж приятно обсуждать, как свой век дожить? Лена поможет… Присмотрят. Докормят. Нет, не хочу.

— Ну, что вы…

— Не волнуйся. Ты человек хороший, вот и взялся всем нам хорошо сделать. Меня докормят, сами семью сохранят… Да не сохранят.

Она произнесла это очень уверенно.

— Мне тоже показалось, что люди они разные.

— Она — человек, а он…

— Чем он занимается?

— Стыдно сказать. Не поверишь. Сторож он в дачном кооперативе. Хорош гусь?

— Да… Молодой еще, здоровый человек… Что это он так? Неудачливый парень?

— Удачи добиваться нужно.

— Воли не хватает? Никакой специальности?

— Есть у него специальность. И высшее образование есть. Учитель он по профессии.

"Вот уж на учителя он похож меньше всего!"

— Никогда бы не сказал.

— Выгнали его.

— За что?

— Говорит, сам ушел. Врет. Но язык у него подвешен. У него и насчет дач теория подведена. Свободен он там, видите ли. От чего свобода‑то?

Да, отношение Полины Антоновны к Вадиму было однозначным.

— Короче, разбитый горшок они не склеют Это он тебе очки втирал. И не хлопочи.

Приходилось признать, что "толкач" с задачей не справился. Впрочем, и "толкал‑то" я без особых усилий. "Но почему ее Лена не устраивает?"

— Простите. Вам виднее, конечно, как поступить.

— Я самолюбивая, Коля. Поживу, сколько смогу, без опеки, а когда час придет, в дом престарелых переберусь. Меня это заведение не пугает. И там люди. И там еще небольшую пользу принести можно.

— Вы мужественный человек, Полина Антоновна, — сказал я искренне.

— Наверно. В жизни разные решения принимать приходилось. И трудные, Коля. Очень трудные.

Она плотно сжала руки. Может быть, вспомнила что‑то.

— И не жалела… Да что толковать…

Так Полина Антоновна поставила точку в этом не очень приятном и для меня разговоре, и оставалось только сообщить Вадиму, что в комнате им с Леной отказано окончательно.

"Ну, что ж… Позвонит — скажу".

Я почувствовал облегчение. Можно было о другом говорить и думать.

— Полина Антоновна! Вы дневник Сергея смотрели?

Мы тем временем перешли в ее комнату. Тетрадка с записями лежала на тумбочке у кровати.

— Смотрела, Коля.

— Ну и как? Кто же она?

Полина Антоновна взглянула издали на тетрадку.

— Имени я не нашла. "Она" да "она" пишет. А буквы мелкие… Глаза устают быстро. Возьми сам поищи.

Однако и мой поиск успехом не увенчался.

Сначала я расположился с дневником в кабинете за столом, но быстро почувствовал желание прилечь. Читать же лежа оказалось почти невозможно. Света от лампы недоставало, а верхний, от люстры, раздражал яркостью. Да и сам автор не поощрял любопытства. Буквально через страницу после сразившего Сергея объяснения он записал:

"Больше о ней ни слова".

И в самом деле, пошли записи будничные. В некоторых и я фигурировал под инициалом Н. Забавно, но ничего особенного.

Например:

"Сдал зачет".

"Целый день дождь".

"Смотрел картину "Адмирал Ушаков". Интересен Потемкин".

"Прогрипповал неделю. Читал Данилевского "Мирович".

"Н. решил ехать по назначению".

Это обо мне. Была возможность остаться в аспирантуре, но захотелось самостоятельности…

И вдруг:

"Ужасно!"

Больше ничего. Даже дата задним числом, без месяца и года: "10–е". Однако никакой тайны для меня в этой записи, увы, не содержалось. Речь шла, конечно, о смерти Михаила. Правда, я считал, что его убили двенадцатого, но и меня память подвести могла, и Сергей в потрясении мог днем ошибиться.

"Ужасно!" Именно так мы себя тогда и чувствовали… Понятно, почему Сергей не распространялся о чувствах. Они были сильнее слов…

Снова протокол. Но вот строчка:

"Она согласилась встретиться".

Строчка осталась без комментариев и продолжения. "Она" исчезла окончательно. Последней страницы в тетрадке не было. Почему‑то Сергей ее вырвал. Причем неровно. Внизу остался клок бумаги. И непонятно, зачем. На предыдущей он написал:

"Перечитал. Достаточно. Финита ля…"

Ясно, что решил больше дневник не вести. Потому и чистый лист выдрал?..

В тишину врезался звонок. Благо я поставил телефон у изголовья.