– С кем я имею честь беседовать? – по-русски спросил француз.

– А что ты с нами так официально разговариваешь? – Чуев, опершись локтем о ступеньку, попытался устроиться поудобнее. – Словно на приеме каком. Да ты ложись возле нас запросто, попроси мальчишек, чтобы они и тебе руки-ноги связали, и поболтаем накоротке, как воинам положено. Ты капитан, я ротмистр… приятель мой так вообще князь… принц по-вашему, вот и побеседуем… тут знаешь, какие ступени удобные да мягкие? Век бы на них лежал.

Француз заложил руки за спину и некоторое время молча рассматривал пленников.

– Чего смотришь? – осведомился Чуев. – Не знаешь, где посадить да чем угостить?

– Насколько я знаю, вы, господин ротмистр, умудрились сами влезть в ловушку и заодно погубить своих людей, – медленно, не отрывая взгляда от лица Чуева, проговорил капитан. – Вас захватили в плен местные жители, некомбатанты, связали, как… как…

Капитан сделал неопределенный жест рукой, словно подбирая нужное сравнение, такое, чтобы не обидеть ротмистра. Или наоборот – побольнее хлестнуть по и так уже уязвленному самолюбию.

– Как свинью повязали, – подсказал Чуев и подмигнул французу. – И за своих гусаров я до самой смерти себя корить буду, только глупость моя тебя, господин капитан, от правил чести и воинской вежливости не освобождает. Или что-то во французской армии не так сделалось?

Француз покачал головой и присел на ступеньку возле Чуева, аккуратно, чтобы не испачкаться. Легким движением руки отослал поляков к телеге, задумчиво потер ладонью щеку.

– Кажется мне, что вы, милостивый государь…

– Потрудитесь именовать меня по воинскому званию, сударь! – неожиданно резко оборвал его Чуев. – Это вы щенков этих милостивыми государями титуловать можете.

– Извините, господин ротмистр, – с самым серьезным видом произнес француз. – Конечно же, ротмистр Изюмского полка – это не сыновья поветового маршалка. Значит, господин ротмистр, вы недостаточно ясно представляете то положение, в котором оказались по собственной, как вы выразились, глупости. Вас ведь в плен взяла не Великая армия. Вас даже и в плен не брали, так, захватили. И вполне могли сами все решить, но пан Комарницкий, памятуя нашу с ним старую дружбу, разрешил мне поговорить с вами, чтобы узнать у вас что-нибудь для меня интересное, и если вы будете достаточно разумны, то даже смягчить немного вашу участь…

Вербует, подумал Трубецкой. Даже не так – готовится колоть беднягу-ротмистра, подготавливает к тому, что его, возможно, будут пытать. Зачем? В смысле – пытать зачем, что такого может знать обер-офицер гусарского полка? Но каков капитан! Где же его благородство и дворянская чистота, ведь только начало девятнадцатого века на дворе, еще все дворяне – братья, а война – это столкновение чести с благородством. А тут тебе такие пошлые угрозы.

– Ты, капитан, грозишься меня на съедение сим щенкам передать? – спокойно, даже с какой-то деловитостью в голосе поинтересовался Чуев. – Какой пассаж! То есть господин офицер позволит…

– А что я могу сделать? – воскликнул господин офицер. – Вы – их пленники, и у меня нет никакой возможности изъять вас из их рук. Даже если бы попытался…

– А ты не попытаешься… – протянул с пониманием ротмистр. – Куда тебе… Так чего тянуть тогда? Зови пащенков, напускай на меня… Только…

Черт, мысленно выругался Трубецкой. Дьявол и дьявол! Сейчас он ляпнет глупость. Из самых лучших побуждений, конечно, но сделает так, что все происходящее здесь превратится из драматической пьесы в кровавый трагифарс.

– Только вот князя им не отдавай. Князь Трубецкой, из лейб-гвардейцев. Я так полагаю, что стоит он куда больше, чем гусарский ротмистр. Нет?

– Князь Трубецкой? – Француз улыбнулся. – Это правда?

– Да, – ответил Трубецкой. – Это правда. Подпоручик Семеновского полка князь Сергей Петрович Трубецкой-первый.

– Вот это интересно. Спасибо, ротмистр, что вовремя подсказали.

Капитан встал со ступеньки и быстро пошел к полякам, о чем-то тихо переговаривавшимся возле телеги.

– Ну спасибо, Алексей Платонович, – тихо, сквозь зубы поблагодарил Трубецкой. – Теперь они не только вас пытать будут, но и мне достанется. Через меня на вас попытаются…

– Само собой, – усмехнулся Чуев. – Как же без этого? Если они только меня рвать на куски будут – какая мне с этого польза? Никакой, вред один. А вот если вас начнут пользовать припарками да клистирами, тут фортуна, глядишь, и смилостивится. Я когда-то в плен попал к туркам…

– Говорили уже.

– Да, но не рассказал самого интересного. Захватили они меня, вахмистра и трех гусар… И обидно так, что и слов нет. Вот того и гляди наши подоспеют, только к тому времени пленных турки порешат, они только выбрать не могли – головы срубить или просто животы распороть… – Чуев вдруг замолчал, глянул на француза, о чем-то говорившего с поляками, и тихо, почти шепотом сказал: – А вы какие-нибудь секреты знаете, господин подпоручик?

– А что?

– Не штокай, а отвечай старшему: знаешь секреты?

– Я такие секреты знаю, – закипая, прошипел Трубецкой, – что ты даже и представить себе не можешь. Я знаю численность нашей армии до последнего человека и пушки, я знаю, как отступает вторая армия и где ее можно перехватить. Я знаю… черт возьми…

– Вот даже как… Нехорошо получилось… Ладно, рассказывай капитану все.

– Что?

– Не понял? Все рассказывай. Подробненько, пусть записывает. Только попроси, чтобы он меня пока не убивал, вроде как условие поставь.

– Все-таки жить хочется?

– Еще как! Я в Париже не бывал, запамятовал, что ли, князь?

– И предательством…

– Рот закрой и слушай, извини уж за грубость, ваша светлость! Мыза пустая, кроме французов и наших конвоиров, тут никого нет. За домом привязаны две лошади не расседланные, значит, с капитаном тут еще один человек. Ну и три поляка. Пятеро. На нас двоих, да еще связанных. Понимаешь?

– Понимаю.

– Во-от… Значит, нужно диспозицию переменить, заставить противника перестать нас опасаться и тем самым дать нам шанс. Если я врать начну, мне капитан не поверит, не было такого в заводе, чтобы гусары своих предавали… А ты – человек молодой, князь, балованый, небось слышал я, как гвардейцы в столице службу несут. И француз слышал. Мне-то чего терять? Жалованья моего? Деревеньки в двадцать душ? А ты – другое дело! И деньги, и светская жизнь… Эту кампанию в подполковниках закончить можешь, если постараешься, все ж на виду у генералов, а то и самого императора… Он тебе пообещает, что предательство твое, по молодости допущенное, никто, кроме него, не узнает. А ты поверишь…

Капитан повернулся спиной к полякам, потом спохватился, снова повернулся к ним и что-то приказал – один из мальчишек бросился бегом к близкому лесу, второй – достал из телеги штуцер и принялся осматривать его замок.

– Только потребуй, чтобы обхождение с тобой… и со мной, как твоим товарищем по несчастью, было достойным. Чтобы сам француз тебя допрашивал, а не мальчишки. Они же запытают, толком ничего не узнав. Понял, ваша светлость?

– Понял. Только и вы, господин ротмистр, не стройте из себя безумца. Подыграйте мне, но не как провинциальный трагик во французской пиеске, без закатывания глаз и ломания рук… Руки нам ломать и так найдется кому…

– Я постараюсь, Сергей Петрович. Истинный бог – постараюсь. Скажите, пусть в избу заведут, холодать начинает, а вам в исподнем будет совсем холодно.

В исподнем. Точно. Трубецкой так увлекся всем происходящим, что не потрудился рассмотреть себя как следует. Глупо получилось, но то, что Чуев в красном доломане, синих чакчирах, без кушака и портупеи и, тем более, без кивера, – заметил, а вот то, что сам одет в кальсоны и сорочку… Видел, но внимания не обратил. Даже то, что ноги босые… Его что, взяли прямо из постели? Так ведь русская армия сейчас на походе, все спят одетые, не до перин и простыней… Нелепость получается.

– Мне сейчас молодые поляки рассказали, что вас в лесу нашли, – сказал, приблизившись, француз. – Их человек ездил к дороге, за уходящими войсками посмотреть, и увидел вас. Думал вначале, что убиты, подошел поближе, глянуть, нет ли чего ценного, а тут вы застонали…