Пожалуй, я нашел единственно правильные слова для описания того, что произошло, – потому что порядок ощущений был именно такой: сначала мне стало не по себе, а крик был услышан позже. Я бы соврал, если бы сказал: «Раздался крик, и я понял, что она рядом».

Буквально через мгновение-другое после крика из-за угла выкатила карета – этакая черная махина на высоких колесах; рессоры визжат, сбруя скрипит, а смуглый извозчик так и нахлестывает, так и нахлестывает лошадей да как-то по-волчьи скалится. На повороте карету занесло – едва не опрокинулась, но нет, выровнялась и пронеслась мимо меня, обдав пылью. Однако ж я успел заметить ее личико в окне – она, Анни. Взгляды наши встретились на десятую долю мгновения – она была явно ошарашена тем, что увидела меня, и я услышал ее новый отчаянный крик. Впрочем, не могу сказать с уверенностью, что губы ее при этом пошевелились, да и несколько прохожих поблизости ничем не показали, что слышали отчаянный призыв.

– Анни! – вскричал я в ответ, но карета уже проехала мимо и неслась дальше – вдоль по улице, которая вела в сторону моря.

Я кинулся стремглав за ней. Собака залаяла мне вслед. Кто-то крикнул мне что-то насмешливое и хохотнул. Карета грохотала передо мной, а я мчался в шлейфе пыли и мало-помалу отставал.

Прежде чем я добежал до угла улицы и решил вернуться с проезжей части на деревянные мостки тротуара, я зашелся от кашля. Глаза противно слезились. Карета удалялась.

Я побежал медленнее, уже не стараясь нагнать экипаж. Достаточно проследить его путь. С тротуара, когда пыль успевала немного улечься, это было проще. Но тут карета свернула, и я помчался как угорелый. Только добежав до угла и вновь увидев ее в отдалении, я опять сбавил темп погони.

Вдруг мне показалось, что я слышу ее голос:

– Эдди! Помоги мне, Эдди! Боюсь, мне дали какого-то дурманного зелья. Я уверена – они хотят причинить мне зло…

Я прибавил ходу, благо теперь бежал с холма вниз. Было нетрудно догадаться, что карета направляется в гавань, – считай, она уже там. Я продолжал безумный бег – позабыв обо всем на свете, кроме того, что в опасности женщина, реальность которой была сомнительной для меня еще несколько минут назад. Уж не знаю как, но материальный мир изловчился перетащить к себе мою прекрасную леди теней и мечтаний, пустынных берегов и туманов. И сейчас материальный мир довершает кражу: увозит Анни в порт на визжащих рессорах. Ей позарез нужна моя помощь – а я совсем не уверен, что подоспею вовремя.

В своих опасениях я не ошибся. Пока я бежал к пирсу, похитители успели пересадить Анни из экипажа в шлюпку. Карета стояла пустая – извозчика нет, дверца нараспашку. А шлюпка уже подходила к черному кораблю под всеми парусами.

Корабль был странноватой конструкции – то ли фрегат, то ли бриг (в кораблях не разбираюсь – служу в сухопутных войсках). Судя по отменному вооружению и явной быстроходности, парусник мог быть капером. Клянусь, я вновь услышал ее отчетливый крик о помощи – даром что расстояние было изрядным. Покуда я сыпал бессильными проклятиями и оглядывался – на чем бы мне добраться до корабля, шлюпку подтянули к борту, и матросы стали передавать наверх что-то большое – очевидно, потерявшую сознание женщину.

Я изо всей мочи заорал – но хоть бы один из матросов обратил на меня внимание! Да и поблизости, на пирсе, никто не понимал, с какой стати я развопился. Меня подмывало броситься в воду и плыть к паруснику. Однако простой здравый смысл подсказывал, что от горе-спасителя сумеют избавиться одним ударом весла.

Тут мне почудилось, что с корабля отозвались на мои вопли. На борту парусника кто-то что-то выкрикивал. Но через несколько секунд послышался звяк поднимаемой якорной цепи – крики оказались приказами команде.

Будучи бессилен что-либо предпринять, я наблюдал, как корабль медленно разворачивается и начинает ложиться на другой галс, ловя парусами крепчающий ветер и быстро удаляясь. Помощников у меня нет; подходящего для погони корабля я не смогу раздобыть ни уговорами, ни силой. А и будь у меня быстроходное суденышко – на что я годен в одиночку?

Словом, топтался я на пирсе как последний олух, сквернословил и смотрел, как похищают мою Анни, кладя конец нашим по-своему глубоким и сложным отношениям – даром что это довольно неординарные отношения.

Таково было происшествие, которое целиком занимало мои мысли в последние два дня и погружало в такое уныние, которое не развеяли ни несколько часов в компании умницы Леграна, ни находка удивительного золотого жука.

Но сейчас, по пути в форт Моултри, у меня возникло предчувствие, что нынешним вечером я не вернусь в казарму, ибо на якоре в четверти мили от берега качался черный парусник странноватой конструкции. Я мог поклясться, что это тот самый корабль, на борт которого была доставлена похищенная Анни.

Было это позже. Намного позже. Шатаясь – шел. Очень сильно шатаясь.

Он брел, сильно шатаясь, – его водило на ходу. Искал ее. Если он и плыл морем, то ничего не помнил о путешествии. Но как иначе он мог переместиться из американской деревушки Фордхем в это королевство? Быть может, свежий воздух хоть немного прочистит мозги. Между недавними событиями в памяти зиял провал. Чета Валентайнов была очень добра к нему, равно как и миссис Шю. Но пробел в памяти между теми событиями и его нынешним местонахождением был до того необъясним, что впору задуматься, не сошел ли он с ума. Да, от прошлого его отделяла некая черная бездна – бездонная, как сон без сновидений или смертный сон. Однако вряд ли он мертв – разве что после смерти те же ощущения, когда порядком наклюкаешься.

Он помассировал свой массивный выпуклый лоб, медленно обернулся и посмотрел в сторону, откуда пришел. Следы терялись в густом тумане уже в пяти-шести шагах. Он воззрился на отпечатки собственных башмаков – дудки, обратно по ним не вернешься; стоял покачиваясь и прислушивался к гулу моря. Через какое-то время он повернулся и двинулся в прежнем направлении. Он знал, куда идет. В место особое, где должно справлять праздники души. Почему сейчас? Что нынче за момент? Чего-то он вспомнить не мог, чего-то вспомнить не желал. Тут как со словом, которое вертится на языке, – чем больше стараешься, тем меньше надежды на успех.

Как же его, однако, качает! Раз он даже упал. Невзирая на добросовестные попытки, он не мог припомнить, где так набрался. Если он действительно пьян, то в честь чего он пил?

Внезапно шум волн стал слышней. В прогалах тумана темнело небо – чернее, нежели обычно, – здесь оно таким не бывало. Да, это то самое место, то самое…

Он поковылял вперед – в голове просветлело, и чувство утраты объяло его с новой силой – тягостное, непреодолимое. Но с возвращением тоски вернулась частичка памяти. Он припомнил: стоит малость постараться, и тут кое-что можно найти. Он двинулся в глубину острова. Не прошел и нескольких шагов, как перед ним выросло нечто темное, огромное.

Он брел вверх по пологому склону; песка стало меньше, хотя голос моря звучал с прежней силой. Силой воли он заставил себя шагать тверже. Темные очертания перед ним были размера гигантского. Он прищурился – темная масса оказалась не такой уж большой, ее контуры стали четче. Сжав зубы, с горящими глазами, он заторопился вперед.

Подойдя к заветному месту, он медленно протянул дрожащую руку и коснулся холодного серого камня. Потом пал на колени – у самого порога – и долго-предолго стоял так, не шевелясь.

Когда он наконец поднялся с колен, море шумело пуще прежнего, а одна волна лизнула его башмак. Даже не оглянувшись, он снял запор и открыл черную железную дверку. Внутри было сыро. Он пробыл там очень долго – среди теней, прислушиваясь к голосу моря и птичьим крикам.

Лишь спустя какое-то время, гораздо позже, в ином месте и в более спокойном состоянии, он начертает: «Я был дитя, и она дитя в королевстве у края земли…»