VIII

Меня посылают в центр «Свобода» и делают татуировку!

Кобравик и я поехали на пароме к «Свободе». Вид с лодки не вдохновлял: несколько невысоких серых бетонных зданий, похожих на бункера, почти без окон, окружали пьедестал. На постаменте была видна пара позеленевших женских ног в сандалиях и подол юбки, сделанные, похоже, из окислившейся со временем меди. Кажется, папа когда-то рассказывал мне, что случилось с исчезнувшей частью статуи (может быть, ее разрезали на части?), но в данный момент я не могла вспомнить. Женщина без верхней части туловища выглядела зловеще. На основании пьедестала было что-то написано, но я смогла разобрать только слова «усталый» и «свободно». Ко мне можно было отнести первое слово, но отнюдь не второе. Весь остров был окружен одним большим забором, который, судя по виткам проволоки сверху, находился под электричеством. Я сказала себе, что пробуду здесь недолго.

— Когда моя мама была еще девочкой, «Свобода» была аттракционом для туристов, — проинформировала меня Кобравик. — Можно было взобраться наверх по платью женщины, а в основании статуи находился музей.

Где они только не находились? В доброй половине заведений возле моего дома раньше располагались музеи.

— Как ты сказала в здании суда? «Свобода» не тюрьма, — продолжала она. — И не надо думать о ней так. Мы очень гордимся центром и предпочли бы думать о нем как о доме.

Я знала, что лучше бы мне попридержать язык, но все же не смогла не спросить:

— Зачем тогда нужен забор под напряжением?

Кобравик сузила глаза; нетрудно было понять, что мой вопрос был ошибкой.

— Чтобы все были в безопасности, — ответила она.

Я промолчала.

— Ты меня слышала? — спросила она. — Я сказала, что забор нужен для того, чтобы все были в безопасности.

— Да, — ответила я.

— Отлично, — сказала Кобравик. — К твоему сведению, вежливым считается дать человеку понять, что ты услышала его ответ на твой вопрос.

Я извинилась и объяснила, что не хотела показаться грубой:

— Я очень устала, и все, что происходит, сбивает меня с толку.

Она кивнула.

— Я рада это слышать. Меня беспокоило, что твоя грубость может быть признаком плохого воспитания. Я очень хорошо осведомлена о твоем прошлом, Аня, о твоей семейной истории. Для меня не было бы удивительно, если бы тебе не хватало воспитания.

Похоже, она пыталась меня спровоцировать, но я не поддалась. Паром уже причаливал к пристани, и я скоро должна была попрощаться с этой женщиной.

— По правде говоря, Аня, твое пребывание здесь может быть как легким, так и трудным. Все полностью зависит от тебя.

Я поблагодарила ее за совет, постаравшись, чтобы это не прозвучало саркастически.

— Когда сегодня утром я услышала о твоей ситуации, я специально предложила перевезти тебя, хотя обычно подобного рода дела не входят в мою компетенцию. Можно сказать, что ты меня заинтересовала. Видишь ли, я ходила в колледж с твоей матерью. Мы не были друзьями, но я часто видела ее в университетском городке, и мне очень не хотелось бы, чтобы ты закончила, как она. Я полагаю, что раннее вмешательство может многое значить в пограничных случаях.

Я глубоко вздохнула и прикусила язык. То есть в буквальном смысле прикусила. Во рту ощущался вкус крови.

Паром остановился, и капитан сообщил, что все идущие в центр «Свобода» могут сойти.

— Что же, спасибо, что привезли меня, — сказала я.

— Я иду с тобой, — ответила она.

Я предполагала, что она работала в суде, а не в «Свободе», но, конечно, это было глупо с моей стороны. Интересно, как она узнала, что меня пошлют сюда, учитывая, как быстро проходило слушание. Неужели моя судьба была предрешена еще до того, как я вошла в здание суда?

— Я здесь директриса, — сообщила мне миссис Кобравик. — Правда, кое-кто за моей спиной зовет меня надзирательницей, — добавила она со странной улыбкой. — Но тебе не стоит брать с них пример.

Как только мы сошли с пристани, моя провожатая повела меня к бетонному зданию под вывеской «Обработка», где нас ждали очень худая блондинка в лабораторном халате и мужчина в желтом рабочем комбинезоне.

— Доктор Хенсен, — сказала Кобравик блондинке, — это Аня Баланчина.

— Привет, — сказала Хенсен, осматривая меня с ног до головы. — Мне надо ее обработать для длительного или для короткого срока?

Кобравик обдумала ответ.

— Мы пока точно не знаем. На всякий случай предположим, что на длительный.

Я понятия не имею, на что была похожа обработка на короткий срок, но обработка на длинный была на тот момент одним из самых унизительных событий за всю мою жизнь. (Примечание: дорогие читатели, эта фраза предвещает, что впереди меня ждали еще более ужасные унижения…)

— Прошу прощения, мисс Баланчина, — сказала доктор Хенсен вежливым, хотя и удивительно бесстрастным тоном, — за прошедшие несколько месяцев у нас было несколько вспышек бактериальных инфекций, так что во избежание подобных случаев наша процедура приема несколько усложнилась. Особенно для долгосрочных жителей, которые будут контактировать с местным населением. Боюсь, эта процедура не будет для вас слишком приятной.

Но я все еще не была готова к тому, что произойдет.

Меня заставили раздеться, и мужчина полил меня из шланга нестерпимо горячей водой. Потом меня поместили в антибактериальную ванную, которая обожгла каждый сантиметр моей кожи, и втерли в волосы то, что, как я думаю, было дезинфицирующим составом. Напоследок была серия из десяти инъекций. Доктор Хенсен сказала, что это были прививки против гриппа, заболеваний, передающихся половым путем, и немного успокоительного, но к тому времени я уже была мыслями где-то в другом месте. Я всегда хорошо умела это делать — отделить свое сознание от ужасов, творившихся в настоящий момент.

Что бы они мне ни дали, похоже, это меня вырубило, так как я проснулась следующим утром на верхнем этаже двухъярусной металлической кровати в ужасно холодной женской спальне. Рука болела в тех местах, куда мне делали уколы, со всего тела словно сняли кожу, в желудке было пусто, а в голове туманно. Мне даже потребовалось время на то, чтобы вспомнить, как я тут очутилась.

Другие обитатели комнаты (или какой специальный термин изобрела для нас Кобравик?) все еще спали. Узкие окна по обеим сторонам комнаты, больше похожие на щели, пропускали внутрь немного предрассветного света. Сейчас из всех моих многочисленных проблем больше всего меня волновал завтрак и то, из чего он будет состоять.

Я села в кровати и проверила, есть ли на мне одежда (я помнила, что во время обработки была голой). Я обнаружила, что одета, и порадовалась этому факту. На мне был темно-синий хлопковый комбинезон — не особенно элегантный, но все-таки лучше, чем возможная альтернатива. Кожу на правой лодыжке жгло, словно после укуса муравья. Я посмотрела вниз и обнаружила, что мне сделали татуировку — крошечный штрихкод, который, по-видимому, связал мою личность с моим формирующимся досье. (Это была общепринятая практика. У папы тоже такой был.)

Прозвучала сирена, и комната превратилась в хаос. Толпа девочек устремилась к выходу. Я слезла с кровати и задумалась, стоит ли следовать за ними или нет. Тут я увидела девочку ярусом ниже меня, которая не присоединилась к всеобщему безумию, так что я спросила ее, что происходит.

Девочка покачала головой и ничего не сказала, но протянула мне блокнот (он висел на кожаном шнуре, обмотанном вокруг шеи). На первой странице было написано: «Меня зовут Мышь. Я немая. Я могу слышать тебя, но мне придется писать в ответ».

— Ой, прости, — сказала я. Я не знала, почему я извиняюсь.

Мышь пожала плечами. Девочка была маленького роста и тихой — прозвище Мышь очень ей подходило. Полагаю, она была возраста Нетти, хотя темные глаза делали ее старше.

— Куда все идут?

Она написала: «В душевую. 1 раз в день. Н