Не бывает кочевых и оседлых кузнецов. Кузнец является блуждающим, странствующим. Особенно важным в этом отношении является то, как живет кузнец: его пространство — это ни рифленое пространство оседлого населения, ни гладкое пространство кочевника. У кузнеца может быть палатка, он может иметь дом, но обитает он в них как в каком-то временном «пристанище» («gote») — подобно самому металлу, — как в каком-то гроте или дыре, хижине, наполовину или полностью врытой в землю. Он — троглодит, но не по своей природе, а благодаря искусству и потребности.^[560] Блестящий текст Эли Фор упоминает об инфернальном поезде странствующих народов Индии, продырявливающих пространство и порождающих фантастические формы, соответствующие этим прорывам, жизненным формам неорганической жизни. «На берегу моря, у подошвы горы они встречали гранитную стену. Потом все они входили в гранит, в его тени они жили, любили, работали, умирали, рождались, а три или четыре века спустя они снова идут дальше, пересекая гору. За собой они оставляли пустую скалу, галереи, выдолбленные во все стороны, высеченные, вылепленные перегородки, естественные или искусственные опоры, врытые за этот период времени, десять тысяч ужасных или прекрасных фигур. <…> Человек здесь без боя соглашается на свое могущество и на свое небытие. Он не требует от формы утверждения определенного идеала. Он извлекает ее необработанной из бесформенного такой, какой ее навязывает бесформенное. Он использует сумрачные впадины и неровности скалы».^[561] Металлургическая Индия. Он сверлит горы, вместо того чтобы взбираться по ним, роется в земле, вместо того чтобы рифлить ее, дырявит пространство, вместо того чтобы сохранять его гладким, превращает землю в швейцарский сыр. Образ из фильма [Эйзенштейна] «Стачка» разворачивает дырчатое пространство, откуда поднимается весь растревоженный народ, причем каждый выходит из своей дыры как на полностью заминированное поле. Знак Каина — телесный и аффективный знак недр, пересекающий одновременно и рифленую землю оседлого пространства и номадическую почву гладкого пространства, не останавливаясь ни на том, ни на другом: бродячий знак странствия, двойная кража или двойное предательство металлурга, уклоняющегося как от сельского хозяйства, так и от разведения животных. Должны ли мы сохранить имя Каинитов, или Кинеян, за такими металлургическими народами, преследующими глубины Истории? Доисторическая Европа пересечена народами-с-боевыми-топорами [peuples-aux-haches de combat], прибывшими из степей подобно обособленному металлическому ответвлению от кочевников, и народами, известными своими кол околообразными гончарными изделиями [gens du Campaniforme], народами-с-чашеобразными-вазами [peuples-aux-vases calices], происходящими из Андалусии, обособленное ответвление металлургического сельского хозяйства.^[562] Странные народы, долихоцефалы и брахицефалы, которые смешиваются и множатся во всей Европе. Не являются ли они теми, кто держит шахты, дырявит европейское пространство во всех направлениях, конституируя наше европейское пространство?

Дырчатое пространство

Кузнец — ни номад среди кочевников или оседлый у оседлого населения, ни полуномад среди кочевников или полуоседлый у оседлых народов. Его отношение с другими вытекает из внутреннего странствования, из его неясной сущности, а не наоборот. Именно в своей специфичности, именно благодаря своему странствованию, благодаря изобретению дырчатого пространства, он с необходимостью коммуницирует с оседлыми народами и с кочевниками (и еще с другими — с кочующими стадами лесных жителей). Прежде всего, именно в себе самом он является удвоенным — гибрид, сплав, двойная формация. Как говорит Гриоль, кузнец-догон является не «нечистым», а «смешанным», и именно потому, что он смешан, он является эндогамным, он не сочетается браком с «чистыми», которые обладают простым потомством, тогда как сам восстанавливает поколение близнецов.^[563] Гордон Чайльд показывает, что металлург по необходимости раздвоен, что он существует два раза — один раз как персонаж, захваченный и удерживаемый в аппарате восточной империи, другой раз как куда более подвижный и куда более свободный персонаж в Эгейском мире. Итак, мы не можем отделить один сегмент от другого, просто соотнося каждый из сегментов с его особым контекстом. Металлург империи, рабочий, предполагает металлурга-старателя, однако очень дальнего, а старатель отсылает к торговцу, приносящему металл первому. Вдобавок металл обрабатывается в каждом сегменте, и форма-слиток пересекает их всех: надо представить себе менее разделенные сегменты, чем цепь мобильных мастерских, конституирующих — от дыры к дыре — линию вариации, — некую галерею. Отношение, которое металлург поддерживает с кочевниками и с оседлыми народами, также проходит через отношение, какое он поддерживает с другими металлургами.^[564] Именно такой гибридный металлург, производитель оружия и инструментов, коммуницирует одновременно и с оседлыми народами, и с кочевниками. Дырчатое пространство само коммуницирует с гладким и с рифленым пространствами. Действительно, машинный филум или металлическая линия проходят через все сборки — нет ничто более детерриторизованного, чем материя-движение. Но вовсе не одним и тем же образом, и обе коммуникации несимметричны. Воррингер, применительно к эстетике, говорил, что у абстрактной линии два совершенно разных выражения: одно в варварском готическом искусстве, другое — в органическом классическом искусстве. Тут мы могли бы сказать, что филум обладает одновременно двумя различными способами связи — он всегда соединен [connexe] с кочевым пространством и в то же время сопряжен [conjugue] с оседлым пространством. На стороне кочевых сборок и машин войны — он нечто вроде ризомы, с ее скачками, поворотами, подземными переходами, стволами, расщелинами, чертами, дырами и т. д. Но на другой стороне — оседлые сборки и Государственные аппараты осуществляют захват филума, вкладывают черты выражения в форму или в код, заставляют все дыры резонировать вместе, затыкают линии ускользания, подчиняют технологическую операцию модели работы, навязывают коннекциям весь режим древовидных конъюнкций в целом.

Аксиома III. Номадическая машина войны — это что-то вроде формы выражения, для которой странствующая металлургия была бы коррелятивной формой содержания.

Теорема IX. Война вовсе не имеет с необходимостью в качестве цели сражение, и, что более важно, машина войны вовсе не имеет с необходимостью в качестве цели войну, хотя война и сражение могут необходимым образом вытекать из машины войны (при определенных условиях).

Мы сталкиваемся последовательно с тремя проблемами: является ли сражение «целью» войны? А также: является ли война «целью» машины войны? И наконец: в какой мере машина войны — «цель» аппарата Государства? Двусмысленность первых двух проблем исходит, разумеется, из термина цель, но предполагает их зависимость от третьей. Однако мы должны рассмотреть эти проблемы по очереди, даже если нам потребуется умножить случаи. Первый вопрос, то есть вопрос сражения, действительно влечет за собой немедленное различение двух случаев — случая, когда машина войны ищет сражения, и случая, когда она его, по существу, избегает. Эти два случая нисколько не совпадают с наступлением и обороной. Но война, строго говоря (согласно концепции, которая находит свою кульминацию у Фоша), имеет, по-видимому, своей целью сражение, тогда как герилья явно предпочитает не-сражение. И все-таки развитие войны в войну маневренную и в тотальную ставит под вопрос и понятие сражения — как с точки зрения наступления, так и с точки зрения обороны: не-сражение, по-видимому, способно выразить скорость молниеносной атаки или контрскорость немедленного ответа.^[565] Наоборот, развитие герильи предполагает, с другой стороны, момент и формы, где сражение должно быть действительно обнаружено по отношению к внешним и внутренним «точкам опоры». Верно, что герилья и война непрестанно заимствуют друг у друга методы — как в первом смысле, так и во втором (например, часто настаивают на том, что герилья на земле вдохновляется войной на море). Таким образом, мы можем лишь сказать, что сражение и не-сражение — двойная цель войны, согласно критерию, не совпадающему ни с наступлением, ни с обороной, ни даже с войной войны [la guerre de guerre] или с войной герильи.