— Так точно, товарищ генерал-лейтенант.

— Твоя работа?

— Я выполнял приказ, товарищ генерал-лейтенант.

— Чей?

— Я не могу говорить об этом при посторонних.

— Почему я ничего обо всем этом не знал?

— Я не могу говорить об этом при посторонних, — повторил Жеребцов.

— Выйди и жди!

Жеребцов, пятясь, вышел. Командующий встал из-за стола и заходил вдоль своего кабинета. От стены до стены было метров семь, за это время он успевал произнести примерно пять или шесть фраз, включая междометия. И честно скажу: такого черного мата я никогда в жизни не слышал. Даже не подозревал, что такой существует. Правда, в армии я всего шесть лет, а он — лет на двадцать, а то и на тридцать больше. Или у них в Академии Генштаба такой спецкурс читают?

Только на пятом или шестом витке генерал-лейтенант начал слегка повторяться. Видимо, он и сам это почувствовал. Поэтому вернулся к столу и долго сидел, закрыв лицо руками. Потом сказал:

— Иди, капитан, отдыхай. И вы, ребята, тоже. Дальше я уж сам этим делом займусь. Только никому об этом — ни слова. Понимаете, надеюсь?

— Так точно, товарищ генерал-лейтенант, — ответил я за всех.

Вернувшись в часть, мы сгоняли Артиста за бутылкой — это у него в любой ситуации хорошо получалось — и помянули Тимоху.

Бывшего каскадера «Мосфильма». Лейтенанта Тимофея Варпаховского. Светлая ему память.

Такой вот у нас денек получился. И я чувствовал, что этим дело не кончится. Внутренний голос мне это подсказывал. А он мне никогда не врет. Даже когда я сам себе пытаюсь врать. И на этот раз не соврал.

На следующий день, как всегда после операции, нам полагался, как говорят на гражданке, отгул. Но уже в десять утра к нам в казарму вошел наш полковник Дьяков. Лицо у него было как после тяжелого боя с большими потерями с нашей стороны.

— Что у вас там вчера случилось? — спросил он меня.

— Я же представил рапорт.

— А кроме того, что в рапорте?

— Николай Дементьевич, мало у вас своих проблем? Ничего хорошего не случилось. А что случилось — об этом доложено командующему армией.

— Выходит, вы у него вчера были?

— Пришлось.

— Ладно. Не хочешь — не говори.

— Не имею права.

— Я так и понял. Собирайтесь, он вас вызывает. К одиннадцати ноль-ноль. — Он помолчал и добавил: — Без оружия.

— Форма одежды парадная? — поинтересовался Артист.

— Парадная? — переспросил полковник. — Не думаю. Нет, не думаю, — повторил он.

Мы побрились, надраились, навели марафет и в десять пятьдесят шесть были уже на КПП штаба армии: подобранные, подтянутые струночкой, словно бы облитые полевой камуфляжкой, — не на всяком и парадная форма так сидит, с боевыми наградами — у кого что было. А у всех было — от медали «За отвагу» у Мухи и Трубача до «Ордена Мужества» и американского «Бронзового орла» у меня; «Орла» вручил мне посол США за освобождение их журналистов. Я взглянул на нашу группу как бы со стороны, и мне понравилось. Как раньше говорили: военная косточка. Или как полковник Дьяков иногда говорит: «Элита!» Правда, говорит он это только тогда, когда делает нам втык за какой-нибудь прокол, и добавляет при этом: «Мать вашу!»

На КПП нас встретили, как делегацию НАТО: полная корректность и нуль эмоций. Один дежурный офицер передал нас другому, тот — третьему, и ровно в одиннадцать ноль-ноль адъютант открыл перед нами двери кабинета командующего:

— Вас ждут.

Командарм, похоже, эту ночь на спал — таким тяжелым и обрюзгшим было его лицо. В кабинете сидел еще один человек — лет пятидесяти, с бледным сухим лицом, в очках с тонкой золоченой оправой. Он был в штатском, но темно-синий костюм на нем сидел, как форма на кадровом офицере.

— Товарищ генерал-лейтенант, по вашему приказанию…

— Вижу, что прибыли. Это товарищ из Управления по планированию специальных мероприятий. Ему представьтесь.

— Капитан Пастухов, — назвался я.

А за мной и ребята, по старшинству.

Док:

— Капитан медицинской службы Перегудов.

Боцман:

— Старший лейтенант Хохлов.

Трубач:

— Старший лейтенант Ухов.

Артист:

— Лейтенант Злотников.

Муха:

— Лейтенант Мухин.

— Вольно. Садитесь, — кивнул командующий.

Но гостя нам так и не представил. Товарищ из Управления по планированию специальных мероприятий. И будет с вас. Я и не подозревал, что такое управление существует. А какие специальные мероприятия оно планирует — об этом только сейчас стал догадываться.

— У меня к вам, товарищи офицеры, несколько вопросов, — начал штатский. — Скажите, капитан Пастухов, эти материалы, которые вы вчера доставили… У них есть копии?

Я сразу понял, куда он клонит. И ответил:

— У нас — нет.

— А у них?

— Думаю, нет. Кассета не доснята, многие пленки не проявлены. Негативы снимков наверняка есть. Но снимки мелкие, даже погон не видно. А лица в марлевых полумасках.

— У вас не было намерения сделать копию видеопленки?

— Зачем? Если бы дело касалось только генерал-майора Жеребцова, эти материалы мы отнесли бы прямо в ОБСЕ. И прославили бы его на весь мир.

— Почему же вы так не сделали?

— Потому что на весь мир прославилась бы и Российская армия. А она и так прославлена с головы до ног.

— Значит, вы думали о чести Российской армии?

— А вы? — неожиданно вмешался Док. — Когда планировали это мероприятие? Если планировали его вы.

Таким я Дока никогда не видел. Он с трудом сдерживал бешенство.

Штатский словно бы не услышал его вопроса.

— Спасибо, — сказал он. — Я удовлетворен вашими ответами.

— Анатолий Федорович, я хотел бы поговорить с моими офицерами наедине, — обратился к нему командующий.

«Анатолий Федорович — вот, значит, как его зовут», — взял я себе на заметку.

— Разумеется. Ничего не имею против, — ответил штатский и вышел.

Командующий проводил его тяжелым взглядом и повернулся к нам:

— Курит кто-нибудь? Угостите сигаретой.

Док выложил перед ним пачку «Мальборо» и зажигалку. Он был единственным, кто в нашей команде курил. Раньше Артист и Муха смолили, но после двух подряд тридцатикилометровых марш-бросков по горам с полной выкладкой, которые я специально для них устроил, как-то быстренько бросили. А вот у Дока не получалось.

Командующий закурил и довольно долго молчал. Потом сказал:

— Плохие у меня для вас новости, ребята. Очень плохие. От меня потребовали, чтобы я отдал вас под трибунал.

— За что?! — вырвалось у Мухи.

— Невыполнение боевого приказа. Нападение на генерала Жеребцова… Что ж ты его не пристрелил, капитан? Сам же сказал: он тебе в башку целил. И свидетелей у тебя вон сколько! Пристрелил бы — и дело с концом. Тоже мне, спецназ хренов!

— В следующий раз так и сделаю, — пообещал я.

— Не будет у тебя следующего раза. И ни у кого из вас не будет. Вы разжалованы и уволены из армии. Вчистую.

Я даже засмеялся.

— Не складывается, товарищ генерал-лейтенант. Это все равно что приказать: отрубить голову и повесить. Если мы разжалованы и уволены, значит — мы штатские. При чем здесь военный трибунал? А если трибунал, зачем увольнение? А вдруг трибунал решит, что правильней нас расстрелять?

— Трибунала не будет. Я сказал, что сяду рядом с вами, потому что тоже не выполнил бы такого приказа. А Жеребцов сядет — за то, что его отдал.

— Полегчало, — заметил я. — Трибунала, значит, не будет, а приказ об увольнении остается в силе?

— Да, — сказал он и погасил сигарету. И тут же закурил новую.

— Но за что? — снова спросил, почти крикнул Муха.

— Не за что, а почему, — поправил командующий. — Или зачем.

— Зачем? — повторил Муха.

— Вы слишком много знаете. Программа, по которой проводились эти дела, закрыта…

— Так это была целая программа? — спросил я. — И, наверное, кодовое название у нее было? Безумно интересно — какое же?

— «Помоги другу».