Счастье. Когда-то на Донбассе был такой поселок – Счастье. Его смели с лица земли в ходе ожесточенных боев…
– Готовы?
Я показал один палец, что означало – да, и снова перекинул прицел на единицу.
– Твои в двери. Как выйдут…
Я снова показал один палец.
Грабители показались в дверях скоро. Первый нес в охапке какую-то дрянь.
Я прицелился, и тут из дверей появился еще один…
Второй словил разом три пули и упал назад, я не видел, жив он или нет. Второй даже не успел бросить свою ношу, тоже получил две пули и упал назад, так и не выпустив награбленное майно…
Рядом в унисон захлопали другие винтовки.
– Чисто, доклад.
– Малой, чисто, – первым доложился я, – минус два.
– Граф, чисто. Контроль.
…
– У здания чисто. Досмотровая пошла!
– Досмотровая, плюс.
Из мелкой речки появились люди, осторожно пошли вперед, целясь автоматами и стараясь, чтобы между ними и окнами было препятствие.
– Вижу досмотровую.
– Досмотровая, заходим…
Я отметил ошибку – двое из досмотровой группы остались снаружи. Это грубейшая ошибка, если прикрывают снайперы, то заходить в адрес должны все.
– Один минус…
Видимо, этажи.
– Два минус. Все здание – минус…
– Всем к зданию…
Тринадцать человек на один «Хаммер», пусть и полугрузовой – это слишком много. Но народная мудрость гласит – лучше плохо ехать, чем хорошо идти…
Как оказалось, они и в самом деле воровали проводку из домов… Глупее и страшнее я ничего не видел. Трупы оттащили за ноги и бросили в воду: рыбам тоже чем-то надо питаться. Когда волокли, с одного слезла маска и я увидел в свете луны обычного пацана, необычно в нем была только прическа – широкий клин коротко стриженных волос по центру и полностью бритые бока – это имитация казачьего оселедца, принятая в украинской армии и национальной гвардии. Если бы тридцать лет назад не произошло то, что произошло, возможно, мы сегодня были бы в одном строю. А сегодня мы его убили…
Прозвени мне звоном кандалов, скрипом виселиц унылой утренней порой, принеси мне вопли замученных в подвалах и тюрьмах, и в ссылке, чтобы вера моя была гранитом, чтобы росло рвение, мощь, чтобы смело я шел в бой так, как шли Герои за Тебя, за Твою славу, за Твои Святые Идеи; чтобы отомстить за позор неволи, попранную честь, пытки палачей Твоих, невинную кровь замученных под Базаром, Крутами, в Кингири и Воркуте, героическую смерть героев Украинской Нации, Украинской Национальной Революции – полковника Евгения Коновальца, Басараб, Головинского, Шухевича, Бандеры – и славную смерть Данилишина и Биласа, и тысяч других неизвестных нам, чьи кости разбросаны или тайком зарыты…
Трофеи грузили на машину, стараясь так, чтобы они не попали под ноги, а я смотрел на трупы в воде и думал: неужели кусок провода, неужели государственный язык, неужели… неужели это все стоит того?
Да вряд ли. И все это понимают. Просто мы не отступим. И они не отступят. Потому что хоть они и фашисты, но они не немцы, не европейцы. Они – это мы. А мы не умеем ломаться. Не учили нас.
Случалось, что мы проигрывали битвы. Случалось, хотя и редко, что мы проигрывали войны. Не раз нам приходилось отступать по своей земле.
Но мы никогда не ломались. Если бы сломались, нас бы не было.
Вот и эти – стоят, по колено в дерьме из давно прохудившейся канализации, с лежащей в лежку промышленности, в нищете, работая за копейки на европейских фабриках по пошиву всякого ширпотреба, платя бешеные деньги за свет, воду, тепло, часто голодные. Но не ломаются. Слишком много у нас общего.
– Малой! – Афган бешено жестикулировал от машины: – Поехали, чего стоишь!
Попытка ехать по разбитой дороге на «Хаммере» – втринадцатером, да еще и с рюкзаками и оружием – заслуживает включения в Книгу рекордов Гиннеccа.
Хорошо, что никого не было на дороге. ДМЗ не то место, где ездят по дорогам ночью. И хорошо, что ехать было недалеко. Мы ехали по разбитым грузовиками и обстрелами дорогам, мимо давно мертвых, черных деревень и высящихся то тут, то там громад терриконов, приближаясь к точке, о которой знали только маргиналы…
– Моб…
Я больше уделял внимание тому, как не слететь на ухабе, но Крым настойчиво похлопал по плечу.
– Глянь, справа…
Я посмотрел. Сначала не понял, что это, потом на фоне черноты различил высокий хвостовой плавник самолета…
– Транспортник?
– Круче[25]…
…
– Давно тут стоит. Как ориентир.
– Далеко еще?
– Сейчас приедем…
Удивительно, но село, в которое мы свернули, было похоже на украинское. Такое, какое рисуют на картинках: луна, беленые украинские хаты с высокими крышами, плетни с горшками. К сожалению, картинка была двадцать первого века, поэтому в ней присутствовал и изрешеченный, обгорелый остов комбайна, перекрывший въезд в село, и тонкий ствол горелой БМП, показывающий в небо – на тех, кто сжег машину и всех, кто был в ней, и останки танка рядом с башней, отброшенной чудовищным взрывом на пару десятков метров. Село наблюдало за нами мертвыми глазницами давно оставленных домов, шепталось давно оставленными без присмотра вишнями и яблонями. Тоскливо посвистывал ветерок, принося не облегчение и прохладу, а омерзительную хрусткую пыль.
– С дороги не сходить… – общая команда.
Тишина – и стволы на все стороны. Ничего – даже лая собак…
– Чуешь, Афган?
– Да, Бармалей…
Барсук подождал и вдруг заорал во весь голос, так что все вздрогнули:
– Бармалей! Выходи, подлый трус…
– Движение справа!
Из-за одного из домов вышел коренастый мужчина в горке, держа автомат за ремень на поднятой вверх руке.
– Здорово. Мы тебя чуть не пристрелили.
– А чего не пристрелили?
– Пожалели.
– Укропа объелся, жалостливый… – Барсук похлопал по борту «Хаммера»: – Нравится?
– Вот из-за этого и хотели пристрелить. На укропской тачке гоняете. Хорошо, наблюдатель маяки заметил.
– Хочешь – твоя будет?
– А она и так моя будет. Как вы свалите.
– Можем и сжечь.
– Злой ты сегодня.
– Не, я добрый. Когда сплю зубами к стенке. Говори, чего там про пленного?
Бармалей показал на террикон, высившийся сразу за селом, так близко, что главная улица села у крайних домов сразу переходила в подъем террикона.
– С той стороны – жилсектор, а в нем укропы. Эти ублюдки подогнали две БМ-21. Собираются долбануть по Донбассу и уйти.
– П…ы. А с полканом-то что?
– С полканом? Он в селе. На подвале.
– Откуда знаешь?
– Да человечек у меня там свой.
Удивительного в этом не было. Стучали все и на всех. С обеих сторон люди были замешаны в контрабанде, торговле пленными, а за всем за этим шли и более серьезные дела. Ничто так не сближает людей, нежели совместно совершенное преступление…
– Где конкретно?
– Да я и сам не знаю. Прибьем «Грады» – покажу.
– Бармалей. Не юли.
– Я серьезно. Там не пробьешься. Правосеки – рыл пятьдесят. И еще местные там… не наши[26]. Понял?
– Понял, отчего не понять. Ты, Бармалей, себе на уме. Хочешь, чтобы я тебе населенный пункт отбил?
– А ты сильно изменился, Барсук…
– Да не. Всегда таким был. Насчет полкана укропского – правда? Зуб даешь?
– Даю, там он… – проговорил Бармалей. – Тут с одной стороны мои люди уголек копают, с другой – они[27]. Все равно рядом живем, как-то общаемся. Вот один из них проговорился, что у них целый полкан на подвале сидит. Правосеки отработают – на обратном пути его заберут.
– А если его уже замочили?
Бармалей пожал плечами.
– Хорошо. Укропов там много?
– Говорю, рыл пятьдесят.
– Броня есть?
