— Почему? Ты же сам пять минут назад говорил, что туда ехать лучше всего...
— Да, говорил и не отказываюсь от своих слов. Но с чего это наш генерал с такой радостью туда рвется? Мне это не нравится.
— А почему мне не радоваться? — сказал генерал. — Ни в каких делах я не замешан, фээсбэшники в этом быстро разберутся. Так что я надеюсь уже сегодня вечером быть у себя дома. Контейнер тоже будет в надежных руках — так чего же мне не радоваться тому, что мы сейчас поедем в ФСБ и для меня на этом все благополучно закончится?
— То-то и оно... Я, кажется, понял! — Док даже хлопнул себя по лбу в досаде за то, что до него дошло так поздно. — Мы с самого начала лопухнулись: нельзя было звать местных на помощь, нельзя было ехать сюда, нельзя обращаться ни в прокуратуру, ни в ФСБ, ни в любой другой местный орган власти... Как вы думаете, сколько генералов живет в областном центре? Человек десять, ну от силы двадцать. Они же все наверняка друг дружку знают. Областной прокурор — начальника гарнизона, местный начальник УВД — начальника из ФСБ и так далее. Они помогают друг другу по службе, может быть, даже в баньке, как это водится, вместе парятся. Не сдадут они своего! Ни за что! Наш генерал отмоется — сами видите, как он в этом уверен. Больше того, он еще в героях ходить будет: как же, в заложниках побывал... А мы угодим в КПЗ, и навесят на нас делов по самые уши. Это, конечно, не расстрел (нам теперь, кстати, ни за что не доказать, что генерал отдал такой приказ), но и торчать в чекистской тюрьме до посинения мне тоже не улыбается...
— Что ты предлагаешь? — спросил я. Спросил специально, чтобы ребята услышали его ответ: лично я согласен был с Доком на все сто.
— Немедленно убраться из этого города, чтобы не шарахаться от любого милиционера. Затем... Командир, мы знаем только одного человека, у которого есть власть и, главное, совесть, чтобы разобраться во всем этом деле. И нам как можно скорее надо выйти с ним на связь. Тем более мы с ним уже работали, так что это человек проверенный.
— Ты имеешь в виду Голубкова? — уточнил я.
— Так точно. Лучше, конечно, нам добраться до Москвы, но я не уверен, что мы с таким грузом туда благополучно доедем. Так что как Голубков скажет, так и сделаем.
— А давайте мы по пути бочку спрячем или, еще лучше, закопаем... — предложил Муха.
— Возможно, что так действительно будет лучше, — сказал Док. — Хуже будет только одно: оставаться здесь, — это совсем нам не с руки. Так что поехали-ка, ребята, поближе к матушке-столице...
Я оглядел своих бойцов: все были согласны с Доком. Генерал, поняв, что, предложив себя в проводники, дал маху, сейчас снова напрягся и запыхтел еще громче, чем прежде. На него мне было наплевать; да он и заслуживал того, чтобы его не принимали во внимание.
— Давай, Олег, трогай потихоньку. Бог не выдаст, свинья не съест. Выберемся как-нибудь... — сказал я, подытоживая разговор.
И мы, миновав последний милицейский патруль на выезде из города, погнали на север, в сторону Пензы. Через полтора часа мы въехали в небольшой районный центр под названием Петровск.
— Олег, остановись-ка у почты, — попросил я. — Генерал, коли вы сейчас богаче всех нас, вместе взятых, я займу у вас пару тысяч рублей? В Москве мы все вернем... Вы хотите спросить, зачем нам деньги? Думаю, вы, как и все остальные, не прочь перекусить...
Тут всех разом как прорвало, заговорили про еду.
— Точно! — встрепенулся Артист. — Мы ж уже сутки как не ели!
— Эх, сейчас бы той ухи, что мы вчера наварили, да по паре мисок... — мечтательно произнес Боцман.
— А мне в данный момент все равно, что жрать, — философски заявил Муха, — лишь бы пожирней да побольше.
Даже Док, самый из нас терпеливый, сейчас не выдержал:
— Да, самая пора перекусить...
— Семен, сходите с Димкой, закупите провизию. — Я протянул Артисту позаимствованные у генерала деньги. — А я на почту, звонить в Москву.
Я вылез из автобуса и побежал к неказистой стекляшке, на которой висели выцветшие синие буквы, складывающиеся в криво стоящее слово «Почта». Но, к моему сожалению, она работала только до пяти часов, а сейчас было уже около семи. Хорошо еще, что местный центральный гастроном закрывался в восемь вечера и ребятам удалось набрать два пластиковых пакета с продуктами.
Мы наоткрывали банок с консервами, наломали хлеба и под квас местного производства принялись наскоро утолять голод.
— Эх, сейчас бы жареной картошечки!.. — мечтательно произнес Муха.
— А бы я от жениных пирожков с капустой не отказался, — отозвался Боцман. — Знаете, Светка моя такие пироги умеет делать — сами в рот лезут!
Я, глотая слюнки, сразу же вспомнил наше любимое семейное блюдо — солянку. Оля моя готовила ее исключительно в русской печи, которая была у нас в теплой половине дома. Но рассказывать об этом я не стал: вот приедут ребята ко мне в Затопино, тогда и попробуют. Как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать...
А ребята тем временем от темы еды плавно перешли на анекдоты. Тут уж равных не было Артисту: он знает столько всяких баек и историй, что может рассказывать их сутками. Я посмеялся минут десять вместе со всеми (только Иконников ни разу не улыбнулся) над хохмами Артиста, а потом сказал:
— Ну все, хорош! По машинам!
Через полчаса мы уже снова резво катили (не соврал дядя Сережа, мотор у РАФа был отлажен что надо) по трассе Р-158. При такой скорости я рассчитывал добраться до Пензы где-то за час. А уж там-то, в областном центре, наверняка был круглосуточный междугородный переговорный пункт — мне не терпелось пообщаться с Голубковым: интересно, какой может быть его реакция на произошедшее с нами?
Муха, насвистывая себе под нос какой-то популярный мотивчик, весело крутил баранку микроавтобуса. Остальные расслабились. Док закрыл глаза и, кажется, спал. Артист возился со своей трофейной «береттой», Боцман вполглаза сторожил генерала.
Наш пленник бодрствовал: видно, текущие события его как следует вышибли из колеи — наверняка он за свою жизнь ни разу не оказывался в таких ситуациях. На его заплывшем жиром лице, сменяя одна другую, проявлялась целая гамма бушевавших в нем эмоций: гнев, страх, усталость, надменность, обреченность... Он заметил, что я наблюдаю за ним, и сразу как будто надел на себя маску несправедливо обиженного человека.
— Вы сильно ошибаетесь в ваших выводах, — сказал он, — как вас там, Сергей, кажется? Я так понимаю, что вы тут главный, так вот, я обращаюсь к вам как к человеку, которого эти, — он кивнул на ребят, — послушают... Я не знаю, почему ваш приятель, — генерал показал глазами на Боцмана, — так на меня взъелся, я ничего плохого ему не сделал, как, впрочем, и всем остальным. Я и видел-то вас всего несколько минут...
— А приказ? — спросил я. Мне, честно говоря, не очень-то хотелось говорить с этим человеком.
— Какой приказ?
— О нашем расстреле.
— Капитан Зайнутдинов неправильно меня понял. Я сказал ему «избавьтесь от них», но это значило только то, что вы не имеете права находиться возле секретного контейнера и что вас лучше всего вывести за территорию лагеря...
— Бросьте, генерал! Я слышал вашу интонацию, она была достаточно выразительна; подчиненный вам капитан, который, кстати говоря, самостоятельно ни за что бы не решился на такой шаг, как расстрел, а тем более без выяснения тяжести вины, — наверняка изучил ваши интонации. Вот и старался в точности выполнить указание, которое для него на тот момент было вашим приказом. Я ясно изложил свои претензии?
Генерал понял, что его доводы меня не убеждают, и сменил тактику.
— Допустим, что моя интонация была не в вашу пользу, — сказал он в страстной надежде меня уболтать. — Но я принимал вас за бандитов, которые по каким-то своим причинам устроили разборку с конкурентами. Я подозревал, что из-за этого злополучного контейнера со штаммом... Мог я подозревать такое? Мог! Ну и как я еще, по-вашему, должен был к вам относиться?
