Фиванцы приняли афинян примерно так же, как линкестиды Александра: с изысканной вежливостью. Фиванские военачальники расположили соединенные силы так, чтобы отрезать Филиппа от Амфиссы и заодно укрепить дороги на юг. По всем диким каменистым возвышенностям Парнаса и в ущельях Фокиды армии вели маневры и разведку. Листва на деревьях пожухла и облетела; вершины гор покрыл первый снег. Филипп выиграл время. Он торопился восстановить крепости нечестивых фокейцев, которые охотно уступили их его армии в обмен на уменьшение дани оскорбленному богу.

Филипп не позволил втянуть себя в большое сражение. Несколько столкновений, одно на горной реке, другое за перевалом, он прекратил сразу же, как только увидел, что его войска пытаются завлечь в опасную местность. В Афинах стычки отпраздновали как победу и устроили благодарственные пиры.

Как-то зимней ночью палатку царя натянули у отвесной скалы, служившей защитой от ветра; внизу глухо шумела по камням ущелья вздувшаяся от снега река. На склонах рубили на дрова сосновый лес. Сгустился сумрак, порывы чистого горного ветра разгоняли густые тяжелые запахи дыма костров, овса, чечевичной похлебки, лошадей, грубо выделанной кожи палаток и тысяч немытых человеческих тел. Филипп и Александр сидели на походных кожаных стульях, грея ноги у пылающего очага. Вонючий пар, валивший от промокших сапог Филиппа, сливался с другими запахами войны, столь же привычными и родными для Александра. Сам он был не грязнее обычного. Когда ручьи замерзали, Александр обтирался снегом. Его внимание к подобным вещам породило легенду, о которой он сам едва ли подозревал: люди говорили, что от Александра идет благоухание, как от юного бога. Большинство македонцев не мылись месяцами. Жены пластами снимали с них грязь, когда они возвращались в супружеские постели.

– Ну, – сказал Филипп, – не говорил ли я тебе, Александр, что терпение Демосфена истощится прежде моего? Я только что узнал. Он посылает войска.

– Что? Сколько человек? – встрепенулся Александр.

– Все десять тысяч.

– Он сумасшедший? – удивился Александр.

– Нет, политик. Афинскому народу не нравится смотреть на наемников, получающих плату и прокорм в Аттике, в то время как граждане воюют. Они-то меня и тревожили; испытанные воины, на подступах к городу они слишком опасны. При осаде десять дополнительных тысяч – это чересчур. Теперь мы будем иметь дело в первую очередь с ними, и только с ними: они направляются прямо к Амфиссе.

– Мы дождемся, пока они туда доберутся. Что дальше? – спросил Александр.

Филипп ухмыльнулся. В отсветах пламени его зубы казались желтыми.

– Тебе известно, как я снял осаду Бисанфы? – начал он. – Проделаем этот трюк еще раз. Из Фракии пришли плохие вести, очень плохие. Мятеж, Амфиполь в опасности, на счету каждый человек, способный защищать границу. Я отправлю ответное письмо, очень ясное, четко написанное: мы уходим на север со всей армией. Моего гонца схватят, а может быть, он окажется изменником. Разведчики афинян донесут, что мы действительно отступаем. У Китиния мы спрячемся, заляжем в низине и будем ждать.

– А потом, на рассвете, атака через теснину? – Глаза Александра вспыхнули.

– «Украденный марш», как говорит твой любимый Ксенофонт, – кивнул царь.

Они украли марш, прежде чем весенние ручьи затопили переправы. Афинские наемники честно сражались, пока оставалась надежда. Потом часть из них бежала на побережье, другая часть капитулировала. Большинство из этих последних поступили на службу к Филиппу и, перевязав раны, уселись за добрый горячий обед.

Амфиссийцы сдались без каких-либо условий. Их правителей изгнали, как этого требовал Дельфийский Союз. Священную равнину очистили от их оскверняющих землю пашен и предоставили воле бога.

В первые теплые дни весны в театре Дельф, за которым вздымались бледные орлиные утесы Фирид, перед огромным храмом Аполлона, под шум волн залива, Союз увенчал Филиппа золотым лавровым венком. Царь и его сын прославлялись в длинных речах и одах, распеваемых хором; скульптор сделал наброски для статуй, которые будут посвящены храму.

После церемонии Александр гулял с друзьями по многолюдной террасе, где гудела разноликая толпа со всех краев Греции и даже из таких дальних стран, как Сицилия, Италия и Египет. Приношения богатых почитателей Аполлона исчислялись головами рабов и жалобно блеющим скотом; в плетеных клетках ворковали голуби; лица появлялись и пропадали: нетерпеливые, полные благочестия, облегчения, осунувшиеся от волнения. Это был день оракула.

Под шумок Гефестион спросил Александра на ухо:

– Почему ты не сделаешь этого здесь?

– Не сейчас, – ответил друг.

– Это успокоит тебя, – посоветовал Гефестион.

– Нет, время неподходящее, – покачал головой Александр. – В таком деле прорицателя важно захватить врасплох.

В театре давали пышное представление; протагонистом был Фессал, прославившийся ролями героев. Это был приятный пылкий юноша, к фессалийской крови которого примешивалась кельтская; годы учения в Афинах смирили его природное пламя отточенной техникой, а порывистость – хорошими манерами. Фессал часто играл в Пелле и стал любимцем Александра, специально для которого создал особую трактовку героической души. Сейчас, когда он выступал в «Аяксе» Софокла в ролях Аякса и Тевкра одновременно, казалось немыслимым даже предположить, что первый из них переживет свою славу, а второй изменит памяти павших. После спектакля Александр вместе с Гефестионом зашел в комнаты актеров. Фессал снял маску Тевкра и вытирал полотном пот со своего резко очерченного лица и вьющихся коротких каштановых волос. На звук голоса Александра он обернулся и, просияв, сообщил:

– Я рад, если ты доволен. Я играл для тебя одного.

Они еще немного поговорили о недавних поездках актера. В конце беседы Фессал сказал:

– Я бываю во многих местах. Если тебе что-нибудь понадобится, не важно что; если тебе будет нужен человек, на которого можно положиться, – знай, я сочту это за честь.

Александр понял его. Актеры, слуги Диониса, находились под защитой бога, их часто использовали как послов, еще чаще – как тайных посредников.

– Спасибо, Фессал, – кивнул Александр. – Нет никого, кому бы я доверился охотнее.

Когда друзья шли обратно к стадию, Гефестион спросил:

– Ты знаешь, что этот человек все еще влюблен в тебя?

– И что же? Нужно быть, по крайней мере, любезным. Он чувствителен и все понимает правильно. Может, когда-нибудь у меня и возникнет в нем нужда, кто знает?

Хорошая погода устоялась. Филипп направился к Коринфскому заливу и захватил Навпакт, властвующий над проливом и морем. За лето царь прошел по стране за Парнасом, укрепляя города, ободряя союзников, прокладывая дороги, откармливая на пастбищах коней. Время от времени он делал ложные вылазки на восток, где афиняне и фиванцы усиленно укрепляли перевалы в горах. После этого Филипп отходил назад, оставив врагов выдохшимися и утомленными, и устраивал игры или учения, чтобы его собственные солдаты не потеряли форму.

Даже теперь царь отправил посольство в Афины и Фивы, предлагая обсудить условия мира. Демосфен убедил сограждан, что Филипп, нападение которого было дважды отражено союзной армией, пришел в отчаяние; его просьба о мире – лучшее тому доказательство. Одним хорошим ударом на юге с ним будет покончено.

На исходе лета, когда пожелтел ячмень, росший между деревьями в оливковых рощах Аттики и Беотии, Филипп вернулся в Элатею, оставив гарнизоны во всех крепостях на западе от Парнаса. Форпосты Фив и Афин занимали ущелье в десяти милях к югу. Пока мирные предложения Филиппа не были отвергнуты, царь ограничивался тем, что дразнил врагов. После все изменилось, пришло время показать свою силу. Армии Филиппа обошли форпосты с флангов и могли отрезать от Фив в любую минуту, по желанию царя. На следующий день разведчики Филиппа донесли, что фиванцы ушли, и Филипп занял их укрепления.

Конники выглядели счастливыми; они чистили сбрую и оружие и холили своих лошадей. Грядущей битве предстояло развернуться в долине.