Он посоветовал мне быстро подняться по реке к Крепким воротам, как они называют отвесный выход ущелья, и укрепить там старую крепость, прежде чем меды спустятся на равнину. Поэтому я решил не тратить времени на возвращение в Амфиполь, но послал Койна с приказом привести оттуда войско. Сам же с теми, кто был, тропами пошел вверх через Крусидский хребет и перешел вброд Стримон у Сириса, где Койн должен был встретить меня с подкреплением, свежими лошадьми и припасами; сами же мы шли налегке. Когда я рассказал своим людям, какой опасности подвергаются наши колонисты на равнине, они собрались с силами; дорога была тяжелой, я шел с ними пешком, ободряя их своим примером.
Филипп поднял глаза.
– Здесь поработала рука секретаря. Но его природа все равно проглядывает.
Мы перевалили через Крусиду и перешли Стримон в полдень третьего дня.
– Что? – вытаращился Парменион. – Через Крусиду? Это шестьдесят миль.
– Он шел быстро и поторапливал остальных.
Койн встретил меня, в точности исполнив приказания. Этот человек действует быстро и искусно, и я высоко ценю его. Также он сумел ободрить Стасандра, начальника гарнизона в Амфиполе, который думал, что я должен впустую потратить три дня, вернувшись в город, чтобы дать ему подробные указания.
– Добавлено, – сказал Филипп с ухмылкой, – собственной рукой Александра.
Благодаря расторопности Койна я получил требуемое мною подкрепление в тысячу человек…
Челюсть Пармениона отвисла. Он не отважился на комментарии.
…которое, несмотря на то что Амфиполь остался без защиты, казалось мне необходимым, поскольку с каждым днем, пока меды пребывали безнаказанными, росла опасность, что к ним присоединятся другие племена. Я оставил дозоры и сигнальные башни между собой и побережьем на случай, если афиняне захотят напасть с моря.
– А-а, – протянул Парменион. – Все же я хотел бы знать, как он втянул в эту авантюру такого осторожного человека, как Койн.
Но прежде чем мы достигли Стримона, меды разорили крепость у Крепких ворот, спустились в долину и начали грабить поселения. Некоторые из них переправились через Стримон на запад, к серебряным копям, убили охрану и рабов и унесли в свои земли за рекой слитки серебра. Это заставило меня принять решение не только выбить их с равнины, но и пойти войной на их собственную страну.
– Да знает ли он, – сказал Парменион недоверчиво, – где это?
Осмотрев войска, я принес жертвы богам и Гераклу и получил добрые предзнаменования у прорицателей. Также один из верных пеонийцев сказал мне, что, охотясь, он видел, как пожирающего добычу волка схватил молодой лев. Солдаты были довольны предзнаменованием, и я наградил этого человека золотом.
– Он это заслужил, – ухмыльнулся Филипп. – Находчивейший из прорицателей.
Перед выступлением я послал пять сотен проверенных горцев, которые под прикрытием леса подобрались к крепости у ворот и неожиданно напали на нее. Ламбар, мой друг и гость, сказал мне, что гарнизон составлен из наихудшей части отряда, поскольку ни один из храбрых воинов не согласился бы упустить свою часть добычи, оставшись для защиты тыла. Его предположение, как обнаружили мои люди, подтвердилось. Также нашли тела наших солдат и увидели, как меды поступали с ранеными. Согласно моему распоряжению, уцелевшие меды были сброшены со скал в быстрину реки. Крепость и обе стороны ущелья были взяты; командовал отрядом Кефалон, решительный воин.
В самой долине некоторые из наших колонистов, отослав семьи в безопасное место, вооружились на защиту от врага. Я похвалил их за мужество, снабдил оружием и пообещал на год освободить от налогов.
– Молодым людям невдомек, откуда берутся деньги, – заметил царь. – Можешь быть уверен, он никогда и не думал спросить, на что идут эти налоги.
Все свои силы я повел на север равнины, правым флангом отрезая медам дорогу к высокогорью. Встретившиеся нам разрозненные банды мародеров были уничтожены; остальных мы гнали на северо-восток, собирая в стадо, как пастушеские собаки, чтобы они не сумели ускользнуть в горы, избежав сражения. Фракийцы всецело полагаются на свои внезапные набеги и не любят обороняться.
Они сгрудились, как я и надеялся, на плесе, где река делает резкий поворот и разливается. Меды рассчитывали, как я и думал, на реку, которая защитит их со спины; я же рассчитывал загнать их прямо в воду. В этом месте есть брод. Он глубокий и коварный. К тому времени, когда их луки намокли и тяжелое оружие было потеряно, они решились пробиваться назад через ущелье, не зная, что мои люди удерживают его.
Таким образом, сражение…
Дальше следовало искусно составленное описание битвы. Филипп пробежал его, бормоча вполголоса, забыв о Парменионе, который наклонился вперед, с трудом ловя невнятные слова. Поддавшиеся на обман, атакованные с флангов, повергнутые в смятение, преданные рекой меды были, как и ожидалось, загнаны в стальной капкан ущелья. Большую часть одолженного в Амфиполе отряда Александр отослал назад вместе с крупной партией пленных.
На следующий день я поднялся вверх по реке за ущельем; некоторые из медов обходными путями ушли в горы, и я не хотел дать им время, чтобы собраться с силами. Поэтому я пришел в страну агриан. Там Ламбар, мой друг и гость, встретил меня с конным войском его друзей и родичей. Он испросил у отца позволения участвовать в этой войне вместе с нами, во исполнение своего обета. Агриане показали нам самые удобные пути; позднее они хорошо проявили себя в сражении.
– Терес ждал, откуда подует ветер, – сказал Филипп. – Но не Ламбар. Почему? Он жил в Пелле ребенком, но я даже не могу вспомнить, как он выглядел.
Последовало описание головокружительной кампании в горах. Приведенный союзниками к неприступному гнезду врага, Александр атаковал медов в лоб, пока его горцы карабкались вверх со стороны отвесных скал, никем не охранявшихся.
Поселенцы, жаждавшие отомстить за нанесенные обиды, готовы были убивать всех подряд, кто только попадался на пути, но я приказал щадить детей и женщин, никому не причинивших вреда. Их я отослал в Амфиполь; поступай с ними, как сочтешь нужным.
– Рассудительный парень, – сказал Парменион. – За этих крепких горских женщин всегда дают хорошую цену; они работают лучше мужчин.
Филипп небрежно проглядывал обычный перечень наград и похвал («Гефестион, сын Аминтора из Пеллы, сражался с великой доблестью»); его голос перешел на невнятное бормотание. Внезапно, заставив Пармениона подпрыгнуть, царь вскрикнул:
– Что?!
– Ну, ну, что такое? – встревожился Парменион.
Подняв глаза от свитка, Филипп сдержанно сказал:
– Он остановился там, чтобы заложить город.
– Должно быть, писец ошибся.
– Этот писец словно из книги пишет. У медов хорошие луговые выпасы, а на склонах гор – виноградники. Поэтому Александр восстановил их поселение под правлением Ламбара, своего друга и гостя. Полагаю, они заключили обычный договор на тридцать три года.
– Если только тридцать три, – проворчал Парменион.
– Александр подумал о подходящих колонистах. Агриане, конечно, мирные пеонийцы, несколько безземельных македонцев, известных ему, и… Да, подожди. Тут приписка. Есть ли у меня на примете достойные люди, которых можно вознаградить земельными угодьями? Он думает, что мог бы принять человек двадцать.
Парменион, сочтя, что только глупец откроет рот в такую минуту, откашлялся, чтобы заполнить паузу.
– Разумеется, он назвал город своим именем. Александрополь.
Филипп уставился на письмо. Парменион смотрел на резкое, испещренное шрамами, стареющее лицо царя, на его кустистые черные брови и бороду: старый бык, принюхивающийся к воздуху новой весны, покачивает зазубрившимися в битвах рогами. «Я тоже старею», – подумал Парменион. Они коротали вместе фракийские зимы, вместе выстояли перед натиском иллирийцев, они делили грязную воду в походе и вино после боя; в молодости у них была одна женщина на двоих – она сама не поручилась бы, кто отец ее ребенка; они вместе радовались и печалились. Парменион еще раз откашлялся.
