Гаснет свет.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Океан. Ходовой мостик. Он заметно накренился. По-прежнему — четверо на мостике. По-прежнему — молчание, ветер, волны, преследующая луна.

Мысли Задорнова. Мама, вы спрашиваете, как здоровье? Здоровье пока хорошее. Вы спрашиваете, как идет служба? Служба пока идет хорошо. Мама, вы спрашиваете, как питание? Питание пока хорошее. Вы спрашиваете, не обижают ли меня? Пока не обижают. Характер вашего сына, мама, вам известен немножко, так вопрос не стоит. Мама, вы спрашиваете за командира, передал ли я ваш привет? Мама, привет ваш я, конечно, передал, он того заслуживает как на стоянке, так и в боевой обстановке. А на стоянке, мама, у него катавасия с крупными переживаниями, куда там японский черт — тайфун, но, простите, мама, вам за это не могу описать, возможно, когда-нибудь, при личной встрече. Мама, я еще не разобрался, что лучше — умная ложь или глупая правда? Мама, что хорошо — он проводит с личным составом настоящую Духовную подготовку, а есть остронуждающиеся. Мама, он надеется на личный состав, ну, а личный состав — взаимно. Вот старпом, этот да-а, рычит, но это вам, мама, знать не обязательно, тем более, он, может, в душе не рычит, но на людях — рычит и думает, так положено, а так, мама, вовсе не положено, такие типы на белом свете имеются, мама, и не только среди старпомов. Мама, командир берет не криком, а взаимодействием. Морская артиллерия ведет огонь, мама, пехота идет вперед. Мама, вы спрашиваете, где мы находимся? В момент, когда я пишу вам это письмо, мы находимся в Тихом океане, такой тихий, мама, будто ему шилом задницу проткнули. За тайфун, мама, я вам напишу отдельно, если будем на бережку, вы, мама, возможно, растеряетесь. Мама, вы спрашиваете...

Динамик. Грохот сорок четыре! Я — Путевка. Как настроение?

Платонов. Держимся.

Динамик. Продолжайте идти намеченным курсом.

Платонов. Есть.

Молчание на мостике.

Туман (в микрофон, яростно). Вон с палубы — без спасательного жилета! Служба! Куда смотришь!

И опять молчание на мостике, прерываемое шумом волн. И опять встретился взглядом Платонов с Часовниковым и отвернулся, и опять ведут они не слышный никому, мысленный разговор.

Мысли Платонова. А я, «мамочка», всегда считал — случайность и есть проявление закономерности.

Мысли Часовникова. Не только ты, милый.

Мысли Платонова. А кто еще?

Мысли Часовникова. Маркс, например.

Мысли Платонова. Стало быть, мы со стариком заодно.

Мысли Часовникова. В вашем хвастливом стиле.

Гаснет свет.

...Восьмой километр, вот он. Вешалка, зеркало, шляпы, шинели, пальто, боты, галоши. Отсюда, из тесной прихожей, сквозь арку коридора виден торшер, около него в лиловом свете то возникают, то пропадают танцующие пары. Одна из них остановилась. Маша и Куклин. Вышли сюда покурить. Куклин выпил. Он держится хорошо, но разговаривает несколько возбужденно.

Куклин (обернувшись в сторону возникшей у торшера пары). Ну и ну... Перекати-поле какие-то...

Маша (махнула рукой). А, ладно! С ними весело. А я кто? (Закуривает).

Куклин. Какие длинные.

Маша. «Фемина», болгарские. Только их и курю. Я ведь, Славочка, однолюб.

Куклин. А я все меняю и не могу остановиться. Дай-ка, попробую. (Закуривает). Прожигаешь жизнь, сестричка, а в карих глазенках — холод, тоска. И печаль по плечам раскинулась. Тебе уже сколько, погоди...

Маша. Замнем для ясности.

Куклин. Как говорится, ничто так не старит женщину, как возраст. Шучу. Ты еще вполне. Да чем так, на птичьих правах, — уезжай. Чем скореючи... (Маша молчит). Частенько забегает?

Маша. Никогда.

Куклин. Конспираторы.

Маша. Глупенький.

Куклин. Да ему нынче не до тебя, лапочка.

Маша. Поход?

Куклин. Если бы...

Маша. Она.

Куклин. Если бы...

Маша. Не мучь.

Куклин. А-а-а...

Маша. Маленьким лягушек давил. Жестокий ты, Славка.

Куклин. Не к тебе. Вот липу не люблю, эрзацы, муляж. Ни в интимных связях, ни в чем. Чего не скажешь о твоем и моем... близком друге.

Маша. Никому так не завидуют, миленький, как близкому другу.

Куклин (нервно). Показуха.

Маша. В чем?

Куклин. И в большом и в малом. Я голову ломаю — что за фокус? Если хочешь, в училище он был ординарнее многих. Ну, самомнение вне нормы во все времена. Какие-то способности к морскому делу, математику схватывал быстро. Но чтобы такого винта? Протекций тоже будто бы — ни с кормы, ни по носу. Так, следил от нечего делать за его продвижением. Я — мимо и мимо, а он все прет и прет. Когда человек так загадочно прет, Машенька, ты так вот невзначай глянешь в зеркало (подходит к зеркалу, вглядывается) да скажешь; ах, бездарь ты, серая бездарь. Всем-то поначалу поровну давали. А он, гляди-ка, мало что ракетным кораблем командует, — все флаги к нам, по флоту на первое место выпер. По четырем показателям. Добро бы по одному, ну, по двум, — по четырем.

Маша. А ты зато четырех жен и шесть должностей успел сменить.

Куклин. Не преувеличивай, душа моя, должностей — четыре, а жен — двух.

Маша. Одну кинул за то, что детей не было, а другую за то, что слишком много рожала? Бессмысленно все это у нас с тобой, Славка... Прожила пять лет с хорошим, очень хорошим человеком, а счастья не было, нет. «Машенька, — говорил он, отходя, — милая Машенька. Мне ничего не надо на земле, ни чинов, ни званий, а надо, чтобы ты меня любила. Если я выкручусь, будешь меня любить, Машенька?» А я молчала. Все боялся меня огорчить, что умирает, И рука у него вдруг стала горячая, как никогда... Эх, пойдем-ка, Синяя Борода, спляшем. Пропади все пропадом.

Куклин. Докурю. (Нервно). Ну и этот твой — тоже. Костик... молился на него, мамочка. А спроси нынче про Сашуру? Раскусил. И тебе пора... Герои сами по себе не вылупливаются. Их делают. На кого жребий пал, тот и в дамках. Головной. Только на сей раз фокус не вышел, как раз головным-то и не будет. Становитесь в очередь, гражданин. (Потушил сигарету). Не то. Слабенькая. Спляшем?

Маша. Не пойду. Скажи.

Куклин. Ничего особенного. (Затоптал сигарету ногой. Небрежно). Снимут с похода.

Маша. Снимут? Почему?

Куклин. Хотя бы потому, что я этого хочу. (Внезапно трезвея, зло). Костик сделал. Он покрыл, Москва узнала. Не трепещи, в тюрьму за это не посадят, а на место — непременно. Собьет с пана чуточку спеси. Есть люди, сестричка, — не артисты, а всегда кого-то играют. Один — рубаху-парня, другой — гения рассеянного, третий — Иванушку-дурачка. Ну, а Платошка, тот — адмирала флота. Александр Васильевич. Морской Суворов. Дайте ложку, нукась пойду обедать с фанагорийцами. Липа.

Маша (внезапно). Ты донес, ты.

Куклин (растерялся). Я?

Маша. Братик... Созрел для подлости.

Куклин. Не донес, это не в моем характере. Доложил, да. Я служу, Машенька.

Маша. Платонов служит, ты — выслуживаешься.

Куклин. По-человечески тебя можно понять. (Нахмурился). Но когда дело идет о службе — ни тебя не пожалею, родную сестру, ни друга самого наиблизкого.

Маша. Предал ты самого наиблизкого.

Куклин. Нет, Мария, исполнил свой воинский долг. Кстати, насчет «предал». Если так, то, очевидно, это семейное. Шесть лет назад, любезная сестричка, прыщавому, но любимому курсантику ты предпочла постылого, но перспективного капитана второго ранга. Ну и... мимо. Пошли, попляшем.

Берет ее за руку, она резко отталкивает его, хватает с подзеркальника платок, бежит к выходу, распахивает дверь — и в метельной сетке, озаренный голубоватой луной, Платонов. Поблескивает золотая эмблема на его фуражке. Ворвался шум океана.