Разлетаются во мне.
Так поэт приходит к сознанию своей сопричастности всему происходящему в мире, своей ответственности за происходящее. Недаром самый главный герой его поэзии украшает землю, а не паразитирует на ней. Стихи Дудина зовут читателя: "будь похож на человека, посадившего Зерно!"
Эти строки будут написаны позднее, но зародились тогда, на северных реках. Во всем, что рассказано в поэме, мне слышится и ярость Володи Массальского, и радость Петра Прокофьевича Воронина, и мудрость генерала Симоняка, и доброта Семена Степановича Гейченко, и доверчивость моего внука Андрея. Перед ними мы ответственны за сегодняшний день, за завтрашний, за то, что будет еще через сто лет.
Так Дудин приходит к теме, которая станет одной из главных в его творчестве. И не только в творчестве - в каждом деле, за которое он берется.
Об этих заботах, прямо со стихами не связанных, мне хочется рассказать, ибо они - продолженье стихов.
- Знаешь, что нам следует непременно сделать? - придя к нам в издательство, неожиданно спрашивает Дудин.
Я понимаю: вопрос чисто риторический.
- Давай составим однотомник Острова?
- Но это же дело самого Мити!
- Ты что - Митю не знаешь? Писатель он - редкостный, но о себе никогда не позаботится...
Я вспоминаю Таллин 1944 года. Горят составы на товарной станции. Пламя полыхает на путях, и наша редакционная "эмка", въехавшая на станцию, того и гляди вспыхнет как спичка. Остров тащит меня к вагонам. Внимание Острова привлекает какой-то писк. Оказывается, вдоль всего вагона, под днищем его, у самых колос прибиты доски и к ним привязаны индюшки.
Остров начинает распутывать веревки.
- Что ты делаешь? Сейчас взлетим!
- Надо освободить. Это, может быть, последние несъеденные индюшки Эстонии. От них пойдет новое племя.
Наша "эмка" успела проскочить одну или две улицы, как на товарной станции бабахнул взрыв.
В этом эпизоде весь Дмитрий Остров.
И все-таки тогда разговор об однотомнике Острова показался мне несерьезным. Не знаю, сколько прошло времени, но Дудин привел ко мне Дмитрия Константиновича.
- Давай договор. Однотомник мы составили.
Я развязал тесемки папки и увидел предисловие. Оно было написано Дудиным.
Среди моих друзей нет другого, кто столь бы настойчиво продвигал чужие книги.
Как-то он положил мне на стол тоненькую папку. На ней были написаны ничего не говорящие мне имя и фамилия "Галина Гампер".
- Это нужно обязательно и немедленно издавать, - безапелляционно сказал Дудин.
В папке, предваряя стихи, лежало несколько страничек.
Я прочел: "У каждого человека свой подвиг и своя трагедия.
За светлым широким окном своим чередом идет время, перетасовываются дожди и снега, синие осколки январских звезд и колдовство белой ночи...
...В этой комнате живут три женщины.
Бабушка, мать и дочка.
Три женщины ждут мужчину. Ждут давно, с 1943 года...
У Галины Гампер был полиомиелит. Она ни разу не ходила по зеленой траве босиком.
Но в комнате поселилась четвертая женщина - Поэзия..."
Лениздат выпустил книжку стихов Галины Гампер и тем расширил круг своих друзей.
В другой раз Дудин привел в издательство бывшего начальника обороны полуострова Ханко генерал-лейтенанта Сергея Ивановича Кабанова.
- Будем делать книгу о гангутцах.
Ханко - заповедный и самый дорогой уголок памяти Дудина.
"Так мы и ушли с полуострова непобежденными, - писал в одной из своих статей Дудин. - И в последнем номере нашей газеты "Красный Гангут" красовалась на второй полосе набранная крупным шрифтом шапка:
Вперед! На бой! Сердца отвагой бьются.
Мы наше знамя не уроним вниз.
И слово, пас связавшее - "гангутцы", -
На всех фронтах нам будет, как девиз!
И мы пронесли этот девиз до Курляндии, до победного дня 9 мая 1945 года".
Дудин был в числе первых организаторов совета ветеранов ханковцев. Его статьи, опубликованные в центральных газетах, помогли многим участникам героической обороны найти друг друга. А потом начались ежегодные встречи боевых друзей, встречи, на которых мне, постороннему и повидавшему на своем веку немало, не удержаться от слез. А еще раньше встреч и между ними - поток писем к Дудину. В совет ветеранов подали весть о себе уже более трех тысяч гангутцев, и я не очень ошибусь, когда скажу, что добрая половина писем прошла через руки Дудина.
Однажды, когда я сидел у поэта, неожиданно зазвонил телефон. На ленинградском радио срывалась какая-то передача, и наш общий приятель просил Дудина выручить. И Дудин действительно, словно по тревоге, отложил все дела и поехал, а мне всунул в руки папку с письмами гангутцев. Я стал читать письма, и время словно бы остановилось для меня. Передо мной вставали, как сказал Сергей Орлов, люди сказочных биографий. Каждая из них интересна сама по себе, но из всех этих писем тоже возникала боевая, гражданская биография поэта.
Казалось, за долгие годы дружбы я знал о нем все. Но письма убедили меня, что я ошибся.
Впрочем, письма важны не столько для меня, решившего написать о поэте, сколько для понимания характера самого Дудина, для понимания того, какие замечательные люди окружали поэта в пору его становления.
Замечательный художник Борис Иванович Пророков, с которым Дудин выпускал на Ханко листовки, в том числе знаменитый "Ответ Маннергейму", когда получил Ленинскую премию, был нездоров и не хотел принять меня.
Но стоило мне сказать, что я - друг Дудина, и двери его дома оказались широко распахнутыми. Борис Иванович вместо того, чтобы дать мне интервью, забросал мепя вопросами, требовал, чтобы я читал ему новые стихи Дудина.
Михаил Дудин на сенокосе в Михайловском
Я хорошо знал генерала Симоняка. Дудин познакомил меня с другим генералом, под началом которого воевал, - Кабановым, познакомил и с бывшим солдатом хозвзвода Николаем Осиным, бывшим парикмахером Димой Вайсманом, лишившимся обеих ног, и "ангелом нашего здоровья" доктором Яковом Гибелем... Все они передали что-то очень важное из своего сердца в сердце поэта, помогли его зрению стать более острым, душе - шире, а шагу - тверже.
Я не могу процитировать хотя бы малую толику писем ханковцев. Беру из папки наугад и вижу, что нужно не только цитировать, но и рассказывать биографии, а это - уже совсем, как говорится, иная повесть. Я ухожу от Дудина, по дома у меня звонит телефон.
- Не колдовство ли! - кричит на том конце Дудин. - Проводив тебя, открыл почтовый ящик. И вот еще одно письмо. Ты слушаешь?
- Слушаю.
- Ну, так читаю...
Дудин долго молчит. Я тревожусь, не разъединили ли нас. Но Дудин заговаривает снова:
- Нет, я читать не могу. Придешь - сам прочтешь.
И я прихожу. Читаю: "Добрый день, высокоуважаемый Михаил Александрович!
Хотел Вам написать хорошее письмо, радостное что-то написать, но такое мое счастье.
[Автор письма - бывший минометчик Леонид Оспян, получивший на Ханко двенадцать ранений, в результате которых ему вынуждены были ампутировать ногу.]
Я неожиданно пострадал.
В феврале пошел я в районную больницу. Шел назад, а по дороге меняли электрические столбы; воспрещающих знаков, что нельзя идти, не было, люди шли, и я пошел, и на меня упал электрический столб. Мне перебило левую (целую) ногу выше колена (косой перелом). Перебило позвоночник в двух местах (шейный перебитый и шестой).
От позвоночника повлияло на руки - обе руки не действовали. Шею вогнало в плечо, разбило голову. От ушиба не слышал на левое ухо. Сотрясение головного мозга.
