Именно поэтому, наверное, в ту ночь не повезло нашим разведчикам. Они пытались взять "языка", по вернулись с двумя тяжело раненными товарищами. Один из них был безнадежен.
Кто был на войне, тот знает, как горько вот так сидеть около умирающего, не в силах чем-нибудь помочь ему.
Каша не лезла в горло. На сердце было скверно. Говорить не хотелось.
Вот так и сидели мы молча. День только начался.
До окончания его - целая вечность.
- Закуривай, - кто-то протянул мне кисет с махоркой и "Комсомолку", уже пущенную на цигарки. Я тоже собрался оторвать полоску, как вдруг увидел внизу полосы стихи: "Соловьи" Михаила Дудина.
Имя поэта мне ничего не говорило.
Я начал читать, и озноб побежал по коже.
Поэт рассказывал о том, что произошло сегодня у нас, о том, как умирал еще один солдат, как он
Смотрел на нас, и молча ждал конца,
И как-то улыбался неумело.
Загар сначала отошел с лица,
Потом оно, темнея, каменело.
Ну, стой и жди. Застынь. Оцепеней.
Запри все чувства сразу на защелку.
Но тут и появился соловей,
Несмело п томительно защелкал.
Потом сильней, входя в горячий пыл,
Как будто настежь вырвавшись из плена,
Как будто сразу обо всем забыл,
Высвистывая тонкие колена.
Мир раскрывался. Набухал росой.
Как будто бы еще едва означась,
Здесь рядом с нами возникал другой
В каком-то новом сочетанье качеств.
Как время по траншеям тек песок.
К воде тянулись корни у обрыва,
И ландыш, приподнявшись на носок,
Заглядывал в воронку от разрыва.
Еще минута. Задымит сирень
Клубами фиолетового дыма...
Я привожу длинную цитату, чтобы читатель поскорее вошел в атмосферу стихотворения, почувствовал бы то самое единство противоречий, ту сшибку их, которые, собственно, движат и жизнь нашу, и каждое явление искусства. Трагедия гибели солдата и торжество расцветающей природы написаны словно бы на одном дыхании.
Красота родной земли была последней наградой герою.
Недаром с последним ударом сердца он выдохнул: "Ребята, напишите Поле: у нас сегодня пели соловьи".
Он не дожил, не долюбил, не допил,
Не доучился, книг не дочитал,
Я был с ним рядом. Я в одном окопе,
Как он о Поле, о тебе мечтал...
Эти строчки я уже читал не про себя, а вслух, и бойцы подсели ко мне, слушали.
Так я "открыл" для себя поэта Михаила Дудина...
А мы уже плыли мимо 8-й ГРЭС, вскинувшей к небу свои высокие трубы, мимо цветников города Кировска, где уже давно срыта траншея, в которой меня когда-то чуть было не засыпало землей, поднятой разорвавшимся снарядом.
Как-то меня неудержимо потянуло туда, на бывший "пятачок". Это было тогда, когда отмечали 15-ю годовщину прорыва блокады. Машина, на которой мы приехали с фотокорреспондентом газеты "На страже Родины" Николаем Хандогиным, остановилась у здания заводоуправления. Нас здесь не ждали. Был разгар рабочего дня, и нам захотелось на станцию, которую мы помнили только в руинах. Чтобы получить пропуск, зашли в завком.
Председателем завкома оказался бывший боец 115-й стрелковой дивизии, первой переправлявшейся на "пятачок". Он протянул мне руку:
- Комаров Алексей Дмитриевич.
Три долгих месяца он, сержант взвода связи, провел на "пятачке". Это и про таких, как он, писал Дудин в стихотворении "Передний край":
Земля оглохла от пальбы,
И, небо заслоня,
Встают тяжелые столбы
Железа и огня.
Осколки, цементом пыля,
Звенят у черных плит.
Кипит вода. Горит земля,
А человек стоит!
Узнав, что и нам довелось бывать на "пятачке", Алексей Дмитриевич запер кабинет и повел нас на берег.
Нева спала, скованная льдом, за нами шуршали по асфальту машины, но мы уже ничего не слышали и не видели, а только вспоминали, что пережили здесь.
У каждого, кто прошел войну, есть такие "пятачки".
Ими либо начинались наши биографии, либо заканчивались, либо обозначались крутые повороты в судьбах.
Для Дудина, хотя он бывал и здесь, на невских берегах, таким "пятачком" стал полуостров Ханко, героическая оборона которого в 1941 году стала символом непобежденности. Гангут был единственным в то время гарнизоном, который не уступил врагу ни пяди земли.
Когда корабли с участниками обороны полуострова на борту покидали Ханко, Дудин писал:
Здесь мужество крепчало и росло...
Пока сердца горячей кровью бьются,
Куда бы нас оно ни занесло,
Военное крутое ремесло,
Мы сохраним традиции Гангута.
Имена многих гангутцев вошли в летопись обороны Ленинграда. Они сражались на Невской Дубровке и штурмовали Воронью гору.
В то наше совместное плавание Дудин рассказал мне об Алеше Бровкине. Миномет Бровкина стоял неподалеку от пушек дудинской полковой батареи. Потом они надолго расстались, и в 1944-м Дудин увидел Бровкина на Вороньей горе. При штурме вражеских укреплений успех обнаружился лишь на одном участке, и генерал Симоняк сразу же бросил туда роту автоматчиков под командованием Владимира Массальского. Он приказал дать роте гвардейское знамя. Уже одно появление его на поле боя должно было поднять людей, умножить ряды храбрецов.
Это хорошо понимал и Массальский. Вот почему командир сам стал при знамени, и так они шли в атаку - впереди командир со знаменем, а подле, рассыпавшись неровной цепочкой - автоматчики. Они карабкались по обледеневшему склону, исхлестанному вражеским огнем. Наш друг Володя Массальский не дошел до конца: был тяжело ранен. Знамя качнулось на склоне, но тут же снова замаячило впереди. Древко подхватил в свои руки Алексей Бровкин. Он и водрузил его на вершине.
