Смоленский Я.М.
В союзе звуков, чувств и дум
Еще одно прочтение А.С.Пушкина
К ЧИТАТЕЛЮ
Я не имею намерения рассуждать о книге, которую вы сейчас открыли, вы сами вольны рассуждать о ней, независимо от меня или кого-нибудь другого.
Но случилось так, что я прочла эту книгу прежде, чем вы, и теперь встречаю вас в ее преддверии, на пороге нового для вас пространства, где я давно уже гощу и обитаю. Столкнувшись с вами в сумеречных сенях, я говорю вам: «Войдите и будьте благосклонны и справедливы».
Автор книги, которого хорошо знаем и вы, и я, - артист, чье амплуа отважно и благородно. Я люблю его страсть к Пушкину и глубоко уважаю доблесть, с которой он этой страсти служит. По мере того, как мужает его мастерство, он становится сдержанней, замкнутей и скромней, словно имея в виду всю сцену предоставить не себе, а своему герою и кумиру, своему Пушкину.
«Мой Пушкин» - так говорили лучшие из нас, так говорим мы, и все мы правы. Пушкин у нас один на всех, но каждому его совершенно достанет, и от того, как и насколько дано нам его присвоить, зависит достоинство нашего ума и духа.
Я ни в какой мере не хочу склоняться к литературоведению - его пристальная скрупулезность отчасти присутствует в книге и подчас может казаться громоздкой рядом с чистой и убедительной прелестью пушкинских строк.
Но вдумчивость нового исследователя трогает нас своей пылкой и доверчивой любовью к предмету, в который вникает. С рождения обрести Пушкина как явь земли и речи, всегда располагать им по своему умению и усмотрению и все же всегда искать и желать его, добиваясь новой разгадки, - вот жизнь каждого из нас и вот наиболее очевидный смысл этой обширной и сосредоточенной книги. Е.е пленительность в том, что она настойчиво уверяет нас в нашем лучшем праве брать себе Пушкина в наслаждение, в друзья и учителя или сделать его целью, побуждающей разум к страстному и дисциплинированному поиску.
Все мы снедаемы Любовью и грозной ревностью к Пушкину, но нет сомнений, что автор предстоящей вам книги имеет особенное право на близость к нему и заботу о нем.
От всей души желаю вам счастливого и поучительного чтения.
Белла Ахмадулина
ПУТЬ К «ЕВГЕНИЮ ОНЕГИНУ»
Эта книга - результат многолетнего чтения Пушкина, Маяковского, Блока, Пастернака, Самойлова. Вслух и про себя.
Входя в мир поэзии как исполнитель, я постепенно открывал для себя «секреты», которые невозможно передать одними исполнительскими средствами. Ими можно разбудить воображение слушателя, подтолкнуть его мысль в нужном направлении. Но главным в постижении поэзии остается старый читательский способ: наедине с поэтом, с его произведениями.
Артистическая деятельность помогла мне превратиться в читателя, так сказать, на новом уровне. Читательские наблюдения и составят главное содержание книги. Вопросы исполнительского мастерства будут привлекаться лишь как вспомогательный материал. Однако подчеркну, что каждое слово Пушкина и других поэтов, о которых пойдет речь, было исполнительски освоено и, как принято говорить в театральном обиходе, «пропущено через себя».
Мне пришлось встретиться с «Евгением Онегиным» слишком рано и потому пришел я к нему сравнительно поздно. Едва ли не в пятом классе средней школы, стремясь получить значок «ИПД» (Искусство Пролетарским Детям), я излагал кому-то «содержание романа А. С. Пушкина», имея представление о нем более чем смутное, почерпнутое то ли из рассказов родителей, то ли из случайно услышанных отрывков оперы Чайковского. Изложение мое вызывало сочувственную улыбку экзаменатора, укреплявшую детскую уверенность в знании предмета. Уровень этого «знания» существенно не повысился к 14-летнему возрасту, когда в восьмом классе «Онегин» начал официально «проходиться». Выученные по обязательной программе наизусть несколько строф - про воспитание главного героя или про его дядю, который почему-то «самых честных правил», - не могли изменить уже сложившееся - поди ж ты! - отношение к роману, как к чему-то весьма уважаемому, обязательному и... скучному. Из школы я вышел, не прочитав сочинения, с которым впоследствии оказался связанным на всю жизнь.
Откровенно признаюсь в этом читателю отнюдь не для того, чтобы подчеркнуть «оригинальность» своей судьбы. Напротив, дело как раз в том, что мои ранние взаимоотношения с пушкинским романом в большой степени типичны. Одна из причин заключена в том, что знакомство с романом по школьной программе происходит слишком рано, в том возрасте, когда нет еще у человека ни собственных «ума холодных наблюдений», ни «сердца горестных замет», ни - как правило - подготовленности к серьезному восприятию искусства. Но главное, что затрудняет школьное преподавание - это то известное обстоятельство, что перед нами не просто «роман, а роман в стихах - дьявольская разница».
Между тем очевидно, что социальные, нравственные, литературные и какие еще ни на есть проблемы, умещенные в мерных онегинских строфах, могут дойти до ума и сердца читателя только через ощущение этих самых строф - единственной в данном случае формы выражения чувств, мыслей, картин. Разбор онегинской строфы, как некой отвлеченной схемы, мало что меняет в сознании учащихся. Таким образом, поневоле произведение воспринимается в лучшем случае как «просто роман» и не может увлечь ни своим сюжетом (таким незатейливым!), ни разработкой психологических и бытовых деталей, теряющих с потерей ощущения стиха свою динамическую остроту и неповторимость.
Так воспринимается подстрочник, передающий «содержание» прекрасного стихотворения: душа и плоть поэтического ис- кусства остаются в тени, и вместе с тем оказывается недоступным для «чужого языка» прозы истинный смысл произведения.
Почему эта проблема тревожит меня, несмотря на то что мои личные, так сказать, взаимоотношения с «Евгением Онегиным» уладились в конце концов благополучно? Да потому, что главное сочинение Пушкина входит в сознание целой нации прежде всего через школу. И если скучный блеск «хрестоматийного глянца» до сих пор заслоняет от этого сознания живую природу пушкинского творения, то в какой-то степени обедняется весь наш духовный климат. (Кстати о «климате»: постоянное общение со школьной аудиторией дает мне возможность утверждать, что те молодые люди, для которых «Евгений Онегин» - часть их духовной жизни, а таких, конечно, немало, зримо отличаются от тех, кто «не любит» роман. Даже, странным образом, по внешнему виду отличаются...)
В мою задачу никак не входит полемика со школьной программой, позволю себе лишь одно «методическое указание», почерпнутое из самого романа.
...Свободен, вновь ищу союза
Волшебных звуков, чувств и дум...
Этот гармонический союз - при счастливом «явлении Музы» - возникает в душе поэта либо сразу? как нечто целое: звук, чувство и мысль приходят одновременно, или почти одновременно; возможен, вероятно, и длительный поиск «звука», откликающегося на мысль и чувство. Но порядок перечисления не случаен, в нем и отражено «методическое указание»; на первом месте для читателя - «волшебные звуки», через них раскрываются в поэзии «чувства и думы». И если не ощутить музыкальную, ритмо-мелодическую красоту хотя бы двух этих стихов, не посетит тебя волнение от простой и глубокой мысли:
...Свободен, вновь ищу союза
Волшебных звуков, чувств и дум;
Пишу...
«Пишу» здесь читается как результат всей творческой работы, как закрепление в письменных знаках звуков, наполненных чувствами и думами. Стало быть, постижение «Онегина» (как, впрочем, поэзии вообще) нужно начинать с «расшифровки» знаков в первозданные звуки. Иными словами, с чтения вслух. Прежде чем знакомить учащихся с любыми концепциями по поводу романа - классическими или современными, - необходимо просто прочитать самый роман от начала до конца, не торопясь, может быть, растягивая чтение на целый год, комментируя только непонятные слова, названия, намеки. И не нужно заставлять всех заучивать наизусть одно и то же: каждый, кто способен чувствовать поэзию, непременно найдет для себя несколько своих строф. Чтение может продолжаться всего десятьпятнадцать минут на каждом уроке, существенно не замедляя ход учебного плана. Кажущаяся потеря времени окупится верным пониманием последующего развития литературного процесса в России, немыслимого без влияния уникального романа в стихах1.
