200

ключенных, свидетелей их преступлений, уничтожат, что они выживут на наших костях…

Руки мои устают зажимать уши. Я еще раз приподнимаюсь, вижу дрожащие багровые отсветы на потемневшей стене, затем, спасаясь от захлебывающейся фокстротной музыки, заворачиваю голову в куртку и засыпаю.

Утром, выйдя из умывальной во двор, спрашиваю товарищей, что им снилось. Олег усмехается.

— Как всегда… ничего.

Шурка сообщает, что он целую ночь кухарничал — готовил пельмени.

Виктор хмурится и молчит. Спрашиваю:

— А тебе?

— А мне и ночью нет покоя от Лизнера, черт-те что… Снилась какая-то нелепица — будто заставлял нас танцевать.

Я рассказываю о вечерней пирушке. Олег и Виктор удивляются. Шурка с видом превосходства замечает:

— Они не только шнапс пьют. Они и до баб ходят.

.— Как до баб?

— А очень просто. На первом блоке, где канцелярия, знаете? Так вот там есть специальное помещение, «пуф» по-ихнему, там сидят под замком пять женщин специально для них, то есть для старшин, капо, писарей, фризеров.

Он озорно подмигивает и добавляет:

— Цивилизация.

Мы с Виктором не верим. Олег говорит:

— Пошел трепаться.

Шурка обижается:

— Вы еще много чего не знаете. Вы думаете, кто такие эти красивые мальчики — Янек и Мишель с розовыми винкелями?

Ну, это-то, положим, нам уже ясно.

Получаем кофе, потом строимся, снимаем и надеваем шапки, маршируем — все, как обычно. Наконец часа за полтора до обеда получаем возможность уединиться. Я прошу Шурку пойти к воротам: Васек, возможно, притащит вчерашний суп. Шурка послушно уходит. Я, Виктор и Олег садимся в кружок. Нам надо обсудить все мелочи, от которых может зависеть успех нашего дела.

Олег нетерпеливо говорит:

— Давай, Костя, слушаем.

Предлагаю друзьям следующий порядок действий. Как только завоет сирена и потухнет свет, мы быстро выскакиваем в окно и ползем друг за другом вдоль барака: я первый, потом Олег, за ним Виктор. Мы с Олегом ставим деревянные подпорки под

201

нижний ряд электрической проволоки. Пролезает Виктор, затем Олег и я; мы с Олегом убираем деревяшки. Ползем по-пластунски за груды камней к чану. Метров через сто пятьдесят сворачиваем под прямым углом налево и спускаемся вниз к загородке зоны оцепления — ночью она не охраняется. Бесшумно минуем ее и углубляемся в лес. Держа курс строго на север по Полярной звезде, стараемся уйти как можно дальше от лагеря. До рассвета, если в нашем распоряжении будет часов шесть-семь, мы должны удалиться от Брукхаузена километров на сорок. День нам надо пересидеть в лесу, тщательно замаскировавшись, хорошо бы где-нибудь около небольшого озерца или речки. А с наступлением сумерек опять начнем продвигаться с таким расчетом, чтобы под утро быть в чехословацких лесах. Придется пересидеть еще день, а в течение второй ночи двигаться только на восток, держась, конечно, подальше от дорог. Если мы там не наткнемся на своих людей, будем питаться грибами и ягодами и продолжать движение на северо-восток, соблюдая все меры предосторожности, пока не встретим партизан.

— А мы их обязательно встретим… Помните, когда нас везли сюда через Чехословакию, как палили всю ночь эсэсовцы и как они на каждой остановке повторяли слово «партизанен»? — заключаю я.

Виктор, косясь по сторонам, тихонько говорит:

— В общем, конечно, твой план приемлем. Но одно «но»… Не лучше ли нам пересидеть первые сутки где-нибудь неподалеку от лагеря?

Олег бурно возражает. Мне это предложение тоже не по душе.

Виктор спрашивает Олега:

— Ты сколько раз бегал?

— Дважды.

— А ты, Костя?

— Тоже дважды.

— Ну, а мне довелось, кроме двух побегов, переходить линию фронта, значит, я опытнее вас… Давайте решим так: если километрах в двух найдем подходящее место, пересидим сутки, не найдем — будем топать.

— Какая же выгода? — недоумевает Олег.

— А собаки?

— Они не будут искать у себя под носом.

— Мы пойдем вначале в колодках. Дерево не пахнет.

Нам с Олегом приходится согласиться.

— Теперь о времени,— продолжает Виктор.— Медлить нам нельзя — это ясно, но без двухдневных по крайней мере запасов

202

еды трогаться тоже бессмысленно. Наших сбережений — по пайке хлеба на нос — хватит на сутки. Следовательно, надо еще три пайки.

Он вопросительно смотрит на меня. Говорю:

— Антон даст.

Подходит Шурка и протягивает горячий котелок.

— А хлеб? — Хлеб меня интересует сейчас превыше всего.

— Хлеба не было. Васек передавал, что с хлебом стало туго…

После дневной поверки Макс проверяет наши номера. Я получаю пощечину: у меня отпоролся уголок тряпицы на брюках. Во время раздачи обеда Виктава пытается ошпарить мне руки, я отдергиваю котелок — половина похлебки выливается на камни; молча сношу удар черпаком по голове. В умывальной встречаюсь со Штриком и недостаточно быстро уступаю ему дорогу. Снова удар — на сей раз в ухо.

— Теперь счастье начнет тебе изменять,— мрачно вещает Шурка, моя котелок; он расстроен: Виктава не дал ему пустых бачков.— Уж это так всегда… если не повезет, так не повезет во всем.

Под вечер к нам во двор заходит Антон. Опять моросит дождь. Становится прохладно.

— Пойдем в шлафзал,— предлагает он мне.

Я отвечаю, что Виктава не пустит. Антон, махнув рукой, скрывается в бараке и через несколько минут окликает меня из окна спальной. Виктава, увидев меня на пороге, буркает по-немецки: «Иди».

Мы усаживаемся в углу. Антон говорит, что скоро нам будет легче: Штрик прогонит этого торвертера.

— Откуда у тебя такие сведения?

— Догадываюсь,— басит он.

Потом он рассказывает о положении на фронтах. Он слыхал, что наши форсировали Днепр; немцы вряд ли продержатся теперь больше года. Союзники высадились в Южной Италии. Очень возможно, что они в недалеком будущем подойдут к границам Австрии с юга.

Я слышал о высадке американцев еще неделю назад и жду, когда можно будет заговорить с Антоном о своем деле. Он просит:

— Ты так незаметно передавай эти новости другим, пусть хлопцы приободрятся.

Я говорю:

— Все это, конечно, радостно, Антон, и подыхать легче, ког-

203

да знаешь, что за тебя отомстят, но… подыхать-то не хочется… особенно так… бесцельно.

Антон закуривает—я первый раз вижу его курящим.

— Знаешь,— продолжаю я,— почти все ребята, с которыми я сюда приехал, убиты, теперь очередь за нами, за мной, Виктором и Олегом, и вот я хотел просить тебя…— Встречаюсь с настороженным взглядом и поспешно доканчиваю: — Просить, чтобы ты принес мне три пайки хлеба. Это нам очень поможет.

Антон берет меня крепко за руку.

— Что вы задумали, Константин? — Взгляд у него становится давящим.— Ну?

— Антон,— отвечаю я, вдруг почему-то поняв, что он не одобрит нашего намерения, и поэтому решив не посвящать его в наш замысел,— мне нужно три пайки хлеба. Если можешь достать — достань, они пойдут на доброе дело; если нет, трудно— скажи прямо, я не обижусь, но мне они очень нужны.

— Ты что же это, не веришь мне?

— Верю, но сказать, зачем хлеб, не могу.

— Добро. Я сам кое о чем догадываюсь, мне Васек как-то упоминал… Хлеба нет. Доставать его, не зная для чего, тоже не буду. Тебя же прошу: если ты не шкуродер, обожди пару дней, с тобой должен побеседовать еще один наш земляк. Он тебя прояснит… Ну, и пока.

Встревоженный, сумрачный, он уходит.

Перед отбоем мы опорожняем еще котелок со сладкой брюквой, доставленной Васьком. Ложась спать, я сообщаю друзьям

о своем разговоре с Антоном.

10

Все последующие дни я хожу как помешанный. Отказ Антона сильно понижает наши шансы на успех, кроме того, непрерывно идут дожди, а вместе с ними прекращаются и воздушные тревоги.

Время движется — уже середина сентября,— а с наступлением холодов трудности нашего предприятия возрастут.

Мы по-прежнему работаем у Лизнера. Норма убийств продолжает выполняться. Мы чувствуем, близок и наш час. Надо было действовать, невзирая ни на что, и мы решаем бежать при первой же воздушной тревоге.