Николай Иванович и Севка вылезли из машины, невольно остановились в скорбном молчании. Вдоль Пасмурки от лугов ехала, стоя на телеге, широкоплечая баба в подоткнутой юбке, с оголенными мощными икрами. Она крутила над головой концом вожжей и настегивала лошадь.
- Вот и за трупом едут, - сказал Николай Иванович. - Куда его черти несли?
Трактор оставил грязный след на старой дорожной эстакаде, обрывавшейся в болоте сгнившим мостиком. След затейливо извивался, как две ползущие из болота черные змеи.
- Эх, дьявол, зигзагом шел! - с восторгом заметил Севка.
- Надо посмотреть, наш, что ли? - сказал Николай Иванович.
Севка зашел по воде к передним колесам, засучил по локоть рукава, поболтал руками в воде - номер хотел нащупать.
- Нет, не могу определить.
- Может, тракториста узнаем? - Николай Иванович взял грязную тяжелую руку тракториста, стал нащупывать пульс.
- Да он курит! - крикнул Севка. - Вот бегемот!
Николай Иванович даже вздрогнул и руку выпустил:
- Брось шутить! Нашел место...
- Да ей-богу курит. Смотри!
В углу рта у тракториста, прижатая к кочке, торчала папироска.
- Отверни ему рожу-то! Дай посмотреть - наш, что ли? - крикнула баба с телеги, остановившись возле болота.
Николай Иванович приподнял обеими руками голову тракториста. Это был совсем еще молодой, перепачканный грязью и мазутом парень.
- Погоревский! - разочарованно махнула рукой женщина и повернула обратно лошадь. - Но!
- Да подождите! - крикнул Николай Иванович. - Может, на станы его свезти надо. Сам-то не дойдет.
- Проспится - придет. Пить поменьше надо, - сказала баба.
- Да что за черти занесли его сюда?
- В Пантюхино за водкой ехал, - ответила женщина.
- Здесь же дороги нет.
- Ему теперь везде дорога... Море по колено...
Николай Иванович взял тракториста за плечи и сильно потряс.
- Мм-э-эм, - коротко промычал тот и открыл розовые глаза.
- Ты как сюда попал? - спрашивал Николай Иванович, стараясь удержать тракториста в сидячем положении.
- Обы-ыкновенно, - ответил тракторист и посмотрел так на Николая Ивановича, словно забодать его решил.
- Оставь его, - сказал Севка.
Николай Иванович выпустил пьяного, и тот снова уткнулся носом в кочку.
- Вот она, молодежь-то нынешняя... С чертями в болоте ночует! - Женщина стегнула лошадь, закрутила концом вожжей над головой. - Н-но, милай! - и с Грохотом покатила прочь.
- Сто-ой! Вот шалопутная... Чего ж с ним делать? - спросил Николай Иванович.
- Да ну его к черту! Поехали, - сказал Севка.
Но сюда, уже заметив председательскую "Волгу", шли от дальних стогов пантюхинские бабы. Шли без граблей, с закатанными по локоть рукавами, все как одна в платках, и на некоторых, несмотря на смертную жару, были натянуты шерстяные носки. Николай Иванович пошел к ним навстречу.
- Что ж вы, горе не беда? Человек в воде валяется, а вы и ухом не поведете? - сказал Николай Иванович, подходя к бабам. - Хоть бы трактор вытянули.
- А он не наш... Погоревский!
- На чем его вытащить, на кобыльем хвосте, что ли?
- У них, видать, спросу нет на трактора-то... Намедни один их трактор неделю проторчал в затоне.
- Они рыбу ловить приезжали на тракторе.
- Жарынь... Кому работать хочется?
- Это что! Вчера на пожарной машине прикатили на рыбалку. Перепились все... У них и сети стащили.
Бабы обступили председателя полукругом, и наперебой корили погоревских, Николай Иванович посмеивался, подзадоривал их:
- Поди, сами вы и стащили сети. Не побоялись подолы-то замочить.
- Пастухи! - радостно всплеснув руками, подсказала проворная старушка в облезлом мужском пиджачке. - Эти "шумел камыш" играют, а те на другом берегу в кустах сидят. Эти наигрались да уснули. Те сети стащили, а колья от сетей в костер погоревским положили. Пусть, мол, погреются на заре.
- Смеху что было!..
- Озорники, вихор их возьми-то!
Смеялись дружно... В Пантюхине воровство сетей считается простой шалостью. Потом все бабы враз заговорили о деле, ради чего они и побросали грабли, увидев председателя.
- В столбовской бригаде вчера ячмень давали?
- Давали, - ответил Николай Иванович.
- По сколько? По два пуда на едока?
- По два.
- А нам когда дадут?
- Чем Пантюхино хуже Столбова?
- Завтра и вы получите.
- А чего-то говорят, будто из района запрет поступил?
- Не давать, мол, колхозникам ни грамма зерна, пока с государством не рассчитаются!
- Значит, столбовским дали, а нам нет?
- Тогда пускай они и работают.
- А мы и на работу не пойдем!
Николай Иванович поднял руку, и шум утих. "Вот тебе и бабье радио! И когда только узнать успели?" - подумал он. Запрет на выдачу зерна колхозникам и в самом деле поступил от Басманова. Но Николай Иванович запер эту бумагу в сейф. И все-таки выдали "секрет".
- Я вам сказал, что завтра получите. А нет - наплюйте мне тогда в глаза.
- Ой, Николай Иванович! Смотри, нас много... Заплюем!
- А може, слюна у кого ядовитая? Глаза лопнут.
- Никола-а-ай Иванови-и-ич! - вдруг, покрывая бабий гвалт, ухнул кто-то со стороны речки хриплым басом.
Все оглянулись; там, на дощатой "лаве" стоял Терентий, сторож со скотного двора, и махал рукой. За разговором никто не заметил, как прошел он всю "лаву" и теперь стоял на самом конце, широко расставив ноги в резиновых сапогах, как будто в лодке плыл. Терентий был стар и худ, синяя распоясанная рубаха просторно висела на нем, как на колу.
- Ну, чего машешь? - крикнул ему председатель. - Иль сам не можешь подойти?
- Не могу! Далее поручня нет! Боюсь оступиться... Упора в ногах нету-у.
- Говори оттуда! Чего тебе?
- Басманов тебя разыскивает... В правлении сидит!
- Кто тебе сказал?
- Мяха-аник! Из клуба... Послал за тобой.
- А что он сам не прибежал?
- Грит, некогда. Аппарат разбирает.
- Я ему ужо разберу. - Николай Иванович длинно и затейливо выругался. - Ну, ладно, бабы, работайте! - и повернул к машине.
Но перед ним выросла сутулая широкоспинная баба Настя Смышляева. На ней был темный, в белую горошинку платок, повязанный плотно и низко, по самые глаза. Глядя куда-то в ноги председателю, она глухо и безнадежно спрашивала:
- Как же насчет паспорта, Николай Иванович? Иль моя девка пропадать на ферме должна?
- Пока у нас на фермах никто еще не пропал. И черти вроде не таскают людей. Вы вот до старости дожили. И ничего! Крепкая.
- Обо мне-то уж Арина мало говорила, - сказала баба Настя. - А ей двадцать один год. Пожить хочется.
- Ну, кто ей не дает? Пусть живет себе на здоровье.
- Ей замуж пора. А за кого она здесь выйдет? Небось других отпустил... Вон Маньку Ватрушеву.
- Так у Маньки аттестат, голова! Она среднюю школу окончила. В институт поступила. А твоя дочь прошла четыре класса да пятый коридор.
- А чем она хуже других? Дай паспорт! Хоть на фабрику устроится.
- Да не могу же я всех отпустить из колхоза! Кто же тогда землю останется обрабатывать? Небось вы-то недолго продержитесь. Вон, посмотри на своих подружек-то.
- Настя! Ну что ты человеку дорогу загородила? Отойди прочь! - крикнул кто-то из толпы.
- А мне что, подружки? Мне дите устроить надо, - упорно стояла на своем баба Настя. - Дай паспорт!
- Да не могу я, голова! Прав у меня таких нет. Севка, заводи машину! - Николай Иванович обошел бабу Настю и крикнул бабам на прощанье: - Вы хоть из болота вытащите тракториста.
И уехал.
- А зачем его тащить? - сказала Дуня-бригадирша. - Он в воде-то скорее проспится. Чай, не зима.
- И то правда. Пошли, бабоньки!
Басманов был всего на три года моложе Николая Ивановича, но На вид в сыновья ему годился. Этот был и сед, и лыс, оттого брил голову, а Басманов еще черноволос, подтянут, с жарким взглядом желтых монгольских глаз на широком скуластом лице. Обоим им перевалило за сорок; но Николай Иванович и телом раздался, и осел на месте, а Басманов круто шел в гору.
