- А эти чем не рукодельные? И старинные...
- Ну чего ты мелешь? Их же при Советской власти выпустили, - сказал Николай Иванович.
- А тогда что ж, не выпускали таких?
- Тогда был, во-первых, Петроград! А здесь смотри - клеймо! Красный треугольник. И написано - Ленинград.
- Он и есть Петроград.
- На, читай!
Дядя Петра читать не стал, сунул в карман туфли, тяжело пошел к двери. Но у порога все же обернулся, переминаясь с ноги на ногу, спросил:
- А плуг вам не нужен?
- Иди к черту! Или я в тебя чернильницей запущу... - не выдержал Николай Иванович. - И вы идите. Хватит с меня и своих забот, - выпроводил он и девицу в клетчатых штанах - Ну и денек начался! То бык, то дядя Петра... Севка, заводи машину! - крикнул Николай Иванович из окна.
Возле машины Николая Ивановича поджидала все та же музейная девица. Но теперь с ней рядом стоял приземистый, тугощекий парень в кедах и с фотоаппаратом на животе.
- Ну, что еще? - сердито спросил Николай Иванович, подходя.
- Николай Иванович, дорогой! Пожалуйста, не сердитесь, - она прямо на цыпочки поднялась, того и гляди обнимет да расцелует. - Оказывается, у вас кулечный промысел сохранился? Кули рогожные ткете. Прямо чудеса!
- Чего же тут расчудесного?
- Ну как же? Рогожи! Это ведь один из древнейших промыслов на Руси... Сохранился в девственном виде, так сказать. Это находка для нашего музея. Я вот и фотокорреспондента пригласила.
- Спартак Ласточкин, - представился парень с фотоаппаратом на животе.
- Для вас находка, а для меня вся эта канитель может потерей обернуться.
- Почему?
- Потому что запрещают колхозам промыслами заниматься. Тик у нас отобрали. Шуметь станете - и кули прикроют.
- Почему же?
- А чтоб мы только в земле ковырялись, не глядели бы по сторонам.
- По-моему, это абсурд. Если промысел выгоден для вас, занимайтесь на здоровье - сказал Спартак Ласточкин. - Вы меня просто заинтриговали. Надо посмотреть.
- Ну что ж, садитесь, - угрюмо, но покорно сказал Николай Иванович. - Что же вам показать? - спросил он в машине своих навязчивых гостей.
- Сперва плоды, так сказать, промысловых усилий. Что это вам дает? - сказал Спартак Ласточкин.
- Севка, давай на скотный!
"Волга", ныряя на дорожных ухабах, резво выкатила в поле. За оврагом, на пологом взъеме, в строгом порядке потянулись вдоль села коровники, телятники, свинарники... дворы, дворы. Каменные фундаменты, бревенчатые стены, рифленые, серые, как речные плесы, крыши. И конца не видать.
- Это все на кули построено, - сказал Николай Иванович.
- На рогожи? - удивилась девица.
- Да, на рогожи. Только за прошлый год мы продали этих кулей на двести тысяч рублей.
- А кто же их покупает?
- Те, кто рыбу ловит. Все! От Белого моря до острова Сахалина.
- Невероятно! - воскликнул Спартак Ласточкин. - Везите нас в избу. Покажите, как ткут эти богатства.
- Давай в село! - приказал шоферу Николай Иванович и, обернувшись назад, неожиданно для себя стал откровенничать: - А кредиты не дают нам на покупку мочала. Говорят - неплановое производство. Не положено! Значит, мы вроде бы подпольщики. Просто смех! И агента своего держим в Башкирии. Мочало закупает. И платим выше кооперативных цен. Дерут с нас сколько хотят. И вагоны не дают нам для перевозки сырья. Так мы по праздникам перевозим, когда дорога разгружается. А в заявках на вагоны вместо мочала пишем - зерно. Мочало нельзя. Ни-ни... Непланово!
- Невероятно! - сказал Спартак Ласточкин.
- Невероятно! - подтвердила девица из музея.
Машина остановилась возле крайней избы. На бревнах у завалинки грелся на солнышке сухонький дед с жидкой, землистого цвета бороденкой.
- А вот и ткач, - сказал Николай Иванович, вылезая из машины. - Евсеич, наладь-ка нам свою орудию!
- Это можно. Проходите в избу.
Евсеич пошел впереди, шаркая кирзовыми сапогами. Глядя на его узкую согнутую спину, на его морщинистую сухую шею, Спартак Ласточкин сказал, усмехаясь:
- Чего уж ему ткать! Хорошо хоть, что своим ходом идет.
- Это мои главные кадры. Опора! - ответил Николай Иванович. - У меня триста человек пенсионеров и всего тридцать молодежи.
- Невероятно! - воскликнула девица.
В избе их встретила бойкая старушка с рыхлым, раздавшимся на все лицо носом, в домотканом переднике, перетянутая поперек живота, точно сноп.
- Ай, гости дорогие! И чем мне вас угощать-потчевать? Да и откель же вы такие хорошие будете? Уж и не знаю, куда пристроить вас, - певуче причитала она и хлопала руками по бокам.
- Дед, да чего ж ты рот разинул? Натяни-ка основу поскорее! - крикнула она совсем иным тоном. - Покажи людям свою снасть-то!
- Это мелянок верхний. А вот - нижний, - пояснял Евсеич и подвязывал на веревках две длинных палки. - А посередь берда. Мочалу, значит, натягивает. Которая лучше, на основу идет. А похуже - уток.
Подвесив к потолку свою нехитрую снасть, Евсеич начал набирать из пучка мочало для утка и загонять его билом. Горьковато и пряно запахло липовой свежестью, и в воздух полетели мочальные хлопья.
- Уж как он работал-то! - умилялась хозяйка, глядя на своего старика. - Била-то, бывало, ходенем ходила в руках. Глазом не усмотришь.
- Он еще и теперь молодец. Давай, давай! - сказал Николай Иванович.
- Нет уж, хватит... Отдавал свое.
Евсеич повернул вспотевшее острое, птичье лицо, с минуту молча и рассеянно смотрел на гостей, тяжело дыша, будто прислушиваясь к чему-то своему:
- Ноне во сне видел - быдто наро-оду в избу навалило. Думал, отпевать меня станут. А вон что, оказывается. Вы пришли.
- Что у вас болит? - спросил его Ласточкин.
- Нутро, - ответил Евсеич и, помолчав, добавил: - Все нутро болит.
- Он докторов боится, - озорно поглядывая на Евсеича, сказала хозяйка. - Боится, как бы его в больницу не положили.
- Чаво там делать, в больнице? Вон - осень на дворе. У нас дров нет, а ты - в больницу, - говорил свое дед.
- Зачем тебе дрова-то? Небось и до зимы не доживешь! - все более резвилась хозяйка.
- А то что ж, и не доживешь, - согласился Евсеич. - Поработал, слава тебе господи. С двадцать четвертого года все кули тку.
- А пенсию вам платят? - спросил Спартак Ласточкин.
- Тринадцать рублей по инвалидности.
- У нас колхозная пенсия, - пояснил Николай Иванович.
- Сколько же вы зарабатываете? - спросила девица из музея.
- А вот считайте, - вступился Николай Иванович. - Платим им по шестнадцать копеек за куль. Кулей восемь соткете за день-то?
- Чаво там восемь! - укоризненно ответил старик. - Кулей шесть осилим со старухой вдвоем.
- Вдвоем?! - отозвалась бодро хозяйка. - Да я одна боле натку. С места не сойтить, натку. Нук-те!
Она села за этот примитивный станок и ловко начала петлять плоской билой.
- Хватит уж резвиться-то! - остановил ее председатель.
- А не тревожьте ж меня, ради бога! Дайте уточину доткать, - она кокетливо избоченилась и, глядя на гостей через плечо, просительно затараторила: - Ай, с барыни десятоцку да с вас по пятацку!.. - и, довольная своей прибауткой, весело рассмеялась.
- Один момент! - поднял руку Спартак Ласточкин. - Вот в такой позе мы вас и спроектируем на бумагу. Музей любит радостный современный труд. Как раз то, что надо.
Он раскрыл фотоаппарат и засуетился вокруг старухи.
- Рублей тридцать зарабатывают в месяц на двоих - и то хлеб, - сказал Николай Иванович. - Дело-то верное. Но вот беда - не финансируют нас под кули. Непланово! Осенью нам нужно заготовить сто тонн мочала. Значит, требуется тысяч семьдесят рублей. Но банк не дает нам взаймы под это дело. Ведь выплатим через три-четыре месяца. Где же нам занимать деньги? Дело требует оборота. А если мы не закупим с осени мочало, значит, - труба.
- А знаете что? - участливо посмотрел на него Ласточкин, взяв Николая Ивановича под руку. - Мы вас посадим на скамью рядом с Евсеичем. На фоне станка... А? Маленькое производственное совещание. Жанр!
