- Исключили мы его как протчего элемента... Потому что не работал.
- Как не работал? А восемьсот сорок трудодней за что ему начислили? - спросил Федор Иванович.
- Так это он на сшибачках был, - ответит Гузенков.
- Вы что там, в колхозе, в городки играете? Какие еще такие сшибачки? - повысил голос Федор Иванович.
- Ну, вроде за экспедитора он был. Где мешкотару достать какую, лес отгрузить. Или там сбрую, запчасти купить, - сбивчиво отвечал Гузенков. - Вот за это и писали. Много написали. Недоглядел.
- Он что же, плохо работал? Не умел достать? - спросил Федор Иванович.
- Насчет этого, чтоб достать чего, он оборотистый.
- Та-ак! А что вы требовали, Кузькин? - посмотрел на Живого Федор Иванович.
- Поскольку не обеспечили мою семью питанием в колхозе, просил я паспорт. Чтоб, значит, на стороне устроиться. За деньги работать то есть.
- Понятно! А вы что? - спросил Федор Иванович Гузенкова.
- Отказали... поскольку нельзя. А за невыход на работу исключили из колхоза.
- Он вам нужен в колхозе или нет?
- Если не работает, зачем нам такой тунеядец?
- Эх вы, председатель! Такого человека выбрасывать. Сами говорите, все добывал он для колхоза. И честный, видать. Иной половину вашего оборота прикарманил бы. И жил бы - кум королю, сват министру. Ведь при деньгах был! А у этого изба, как у той бабы-яги, что на болоте живет, - свинья рылом разворотит. Дети разуты-раздеты. Самому есть нечего. А колхоз чем ему помог? Ты сам-то хоть бывал у него дома?
Гузенков сделался кумачовым и выдавил наконец:
- Не был.
- Видали, какой фон-барон! Некогда, поди? Или авторитет свой председательский уронить боишься? Я вот из области нашел время - заходил к нему. А ты нет... Как это можно понять?
Гузенков, пламенея всем своим объемистым лицом, тягостно молчал.
- Ты сколько получаешь пенсии по инвалидности? - спросил Фомича Федор Иванович.
- Сто двадцать рублей.
- Да, не разживешься.
- Райсобес давал ему в помощь пятьсот рублей... так отказался! - заявил, усмехаясь, Мотяков. - Видать, мало?
- Как отказался? Почему? - спросил Федор Иванович.
- Такая помощь нужна тем инвалидам, которые на карачках ползают. А у меня руки, ноги имеются. Я прошу работу, чтобы с зарплатой. И потом, чудно вы пособие выдаете, - Фомич обернулся к Мотякову. - За двадцать минут до бюро заманили меня в райсобес и суют деньги. На, мол, успокойся! Я что, нищий, что ли?
- Вон оно что! - протянул с усмешкой Федор Иванович. - А вы народ, Мотяков, оперативный. Вот что! - стукнул он карандашом по столу. - Хитрить нечего. Не смогли удержать Кузькина в колхозе. Отпустить! А вам, Гузенков, и вам, Мотяков, впишем по выговору. Дабы впредь разбазаривать колхозные кадры неповадно было. Заботиться о людях надо. Жизнь улучшать. Пора отвыкать от старых методов - с кулаком да с палкой. Вы вон у кого учитесь с кадрами работать, - он кивнул в сторону Пети Долгого, - у Петра Ермолаевича.
- Звонарев тоже хорош, - сказал Мотяков. - Кукурузу отказался на лугах сеять.
- Почему? - спросил Федор Иванович.
- Места низкие - вымокает, - ответил Петя Долгий.
- У тебя вымокает, а у Гузенкова нет? - спросил Мотяков.
- Наоборот - у Гузенкова вымокает, а я не сеял.
- Вы что же, Мотяков, норму Звонарева Гузенкову передали? По кукурузе? - спросил, улыбаясь, Федор Иванович.
- Вроде того... А он у Гузенкова кадры переманывает.
- Ого!.. Смотри, Гузенков, распустишь колхоз - сам пойдешь рядовым работать. Не то к Звонареву в бригадиры.
- В бригадирах не нуждаемся, - отозвался Звонарев. - Вот дояром могу взять.
Все так и грохнули, а Гузенков напыжился и смиренно потупил взор.
- Ну, хватит! Давайте решать с Кузькиным. Куда его устраивать? - сказал Федор Иванович, вытирая проступившие от смеха слезы.
- Дадим ему паспорт, пусть едет в город, - сказал Демин.
- Ехать не могу, - ответил Фомич.
- Почему?
- По причине отсутствия всякого подъема.
- Это что еще за прудковская политэкономия? - спросил Федор Иванович.
- Это не политэкономия, а тоска зеленая. У меня пять человек детей, да один еще в армии. А богатства мои сами видели. Спрашивается, смогу я подняться с такой оравой?
- Настрогал этих детей косой десяток, - пробурчал Мотяков.
- Дак ведь бог создал человека, а рогов на строгалку не посадил. Вот я и строгаю, - живо возразил Фомич.
Федор Иванович опять громко захохотал, за ним все остальные.
- А ты, Кузькин, перец! Тебя бы в денщики к старому генералу... Анекдоты рассказывать.
- Так у нас в Прудках живет один полковник в отставке. Да он вроде бы занят. Там Гузенков и днюет, и ночует, - сказал Живой.
И все снова захохотали.
- Ну ладно, хватит! - сказал Федор Иванович, вынимая платок и утираясь. - Решайте, решайте! Быстрее.
- Может быть, на пресспункте устроим его охранником? - спросил Мотяков Демина.
- Но там же есть Елкин, - сказал кто-то. - Бреховский.
- Его убирать надо, - мрачно сказал Мотяков. - Родственники за границей объявились.
- Какие еще родственники? - спросил Демин.
- Сын. В Америке оказался. А он уж и поминки по нему справил.
- С этим торопиться не следует, - сказал Демин.
- Я возьму его к себе, - поднялся худой и нескладный Звонарев, председатель соседнего с Прудками заречного колхоза. - Мне как раз нужен на зиму лесник, заготовленный лес охранять. Плата деньгами и хлебом.
- Пойдете? - спросил Живого Федор Иванович.
- Пойду. Только пусть Гузенков даст мне отпускную, справку выпишет. А я паспорт получу.
- Подожди там. После совещания сделаем, - сказал Гузенков.
Совещание затянулось до самого вечера. И когда Фомич пришел наконец с долгожданной отпускной справкой, его встретила в сенях сияющая Авдотья:
- Иди-ка, Федя, иди в избу!
Посреди избы при ослепительно ярком, как показалось Фомичу, электрическом свете лежали вповалку два мешка муки и три мешка картошки, а поверху на этих мешках еще два узла. Фомич потрогал мешки и определил на ощупь, что мука была сухая, а картошка крупная. Потом он развязал узлы и по-хозяйски осмотрел вещи: всего было три детские фуфайки, три серые школьные гимнастерки, три пары ботинок на резиновой подошве и три новенькие серые школьные фуражки.
- А это уж ни к чему! - взял он фуражки. - По весне-то можно и без них обойтись. Лучше бы шапки положили.
10
До самого половодья Фомич жил без заботы; муки хватило почти на всю зиму, картошки он подкупил, так что и на семена осталось. Авдотья даже поросенка завела. Фомич справил детишкам и себе валенки, полушубок купил, малахай собачий. В лес ходил с ружьем, как часовой на пост.
Как-то в марте его окликнул с завалинки дед Филат - на солнышке грелся:
- Федька, никак, ты? Подь сюда!
Фомич подошел, поздоровались.
- А я гляжу, что за бурлак идет? Иль кто со стороны приехал? - Дед Филат прищуркой смотрел на Фомича. - Ишь ты как разоделся.
- Я теперь вольный казак... вроде лесничего, - похвастался Живой.
- Слыхал, слыхал. - Дед Филат поймал его за полу рыжего полушубка, помял пальцами овчину. - Мягкий. Казенный, поди?
- Сам справил. А ты как живешь, дядь Филат?
- Да ничего. Пензию вот хлопочу. Намедни в Свистуново ходил, в сельсовет. Председатель говорит: "Уходи из колхоза. Тады мы тебя как беспризорного оформим. По восемьдесят пять рублев в месяц". Хочу уйтить из колхоза. Как думаешь, пустят?
- Отпустят. Хлопочи! Меня вот отпустили. - Он вскинул ружье и пошел.
Но недолго Фомич щеголял с ружьем за плечами. С наступлением полой воды кончилась и его лесная карьера. Остатки заготовленного леса увезли по апрельскому хрусткому снегу.
- Что ж мне теперь делать? - спросил он Петю Долгого. - Не итить же назад к Гузенкову!
- Переходи ко мне в колхоз. Все-таки у нас за единички не работают. Голодным сидеть не будешь.
- А жить где? Ты же мне не поставишь избу?
