Под влиянием этих мыслей я еще пристальнее взглянул на высившуюся передо мною известковую глыбу: не скажет ли она еще что-нибудь, не разъяснит ли? Но, увы! глыба так заурядно, почти бессмысленно покачивалась, вместе с креслом, в котором она сидела, и при этом так маслено косила глазами по направлению к Машеньке, что мне сделалось ясно, что она ничего не сознавала. Афоризм вырвался у нее из глотки "так", без понимания, и даже без малейшей претензий на дальнейшее развитие. Он представлял собою одну из тех "благонамеренных речей", которыми так изобилует среда рыбарей. Так что я, который намеревался просить разъяснений по этому поводу и даже не прочь был вступить в спор, я сразу же убедился, что самое лучшее в этом случае - это последовать мудрому правилу: не тронь навоза - не воняет.

- А знаете ли что, Филофей Павлыч, - догадалась между тем Машенька, - ведь Коронат-то у нас, пожалуй, сатириком будет?

- Разве расположение выказывает?

- Нет, вообще... Безнравственность в нем какая-то... из всех детей он какой-то... Вон и братец давеча видел...

- А вы бы, сударыня, березовой кашицей почаще... И я знавал эти примеры: в детстве не остепеняли, а со временем, от этой самой родительской слабости, люди злодеями делались.

- Ах, и я этого боюсь! боюсь я за него!

- Самое главное, сударыня, в этом разе - все силы-меры употреблять, чтоб из ребенка человек вышел. Чтобы к семейству привязанность имел, собственность чтобы уважал, отечество любил бы. Лоза, конечно, прямо этому не научит, но споспешествовать может.

- Да ведь и я тоже... вот и братец... Ах, кстати! ведь братец с Чемезовом-то кончать хочет!

- Что так-с! - огорчился Филофей, - а мы было думали, что вы здесь оснуетесь! С сестрицей бы, по соседству, видались! очень бы приятно!

- Неудобно мне.

- Очень, очень было бы приятно. А между тем и имение... хорошенькое у вас, сударь, именьице! Полезные местечки есть! Вот кабы вы "Кусточков" мужичкам не отдали - и еще бы лучше было!

- И я ему то же говорила...

- Да-с, близок локоть, да не укусишь. Это бы уж Лукьянычево дело вас предостеречь. Он обязан был разъяснить вам, что "Кусточки" - это, так сказать, узел-с...

- Слушайте! да как же я мог не отдать "Кусточков"? Ведь чемезовским крестьянам без этой земли просто жить нельзя!

- А они бы у вас кортомили ее. Вы бы христианскую цену назначили, а они бы пользовались. И им бы без обиды, и вам бы хорошая польза была.

- Да ведь они имели право на "Кусточки"! "Право" - ясно ли это, наконец! Вы сами сейчас говорили, что собственность уважать надо, а по разъяснениям-то выходит, что уважать надо не собственность, а прижимку!

Высказав это, я сейчас же догадался, что очень опрометчиво поступил, употребив слово "прижимка". Это было и слишком резко, и в то же время слишком мягко. Резко потому, что обличало во мне человека, с которым "попросту" (мы с ним "по-родственному", а он - и т.д.) объясняться нельзя; мягко потому, что Филофей, конечно, отлично понимает, что на уме-то у меня совсем другое слово было, да только не сказалось оно. Тем не менее слово произвело свой эффект: Машенька вдруг съежилась, Филофей отвратительно перекосил рот. Минуты на две разговор совершенно упал.

- А какая сегодня погода отличнейшая! - первый прервал молчание Промптов, - мягкость какая, тишина-с!

- Да, давеча, как молотили, я выходила - очень было хорошо! - отозвалась Машенька.

- Для меня, как путешественника, в особенности такая погода приятна, - с своей стороны присовокупил и я.

- Да вот и в прошлом году погода... - начала было Машенька, но не кончила, слегка зевнула и потянулась.

Молчание.

- А сколько бы вы за чемезовскую землю получить желали? - вдруг обратился ко мне Промптов, словно бы его озарила новая мысль.

- Я ведь с крестьянами в соглашение войти желаю.

- Так-с. С крестьянами - на что лучше! Они - настоящие здешние обыватели, коренники-с. Им от земли и уйти некуда. Платежи вот с них... не очень-то, сударь, они надежны! А коли-ежели по христианству - это что и говорить! С богом, сударь! с богом-с! Впрочем, ежели бы почему-нибудь у вас не состоялось с крестьянами, просим иметь в виду-с.

Он боком повернул голову в мою сторону и любезно искривил рот в улыбку.

- Ах, что вы! - вступилась Машенька, - братцу ведь Осип Иваныч пять тысяч давал!

- Слышали и об этом-с. Впрочем, это в прошлом году Осип Иваныч такую цену давал, а нынче вряд ли. Пять тысяч - много денег-с!

- А по-вашему какая же будет цена?

- По-моему, три с половинкой, много четыре. Нет спору, есть в вашей даче местечки полезные, да покупатель ведь надвое рассчитывает: будут прибыли - мои; а убытки будут - тоже мои,

- Поэтому-то я и думаю, что с крестьянами все-таки прямее дело вести. Если и будет оттяжка в деньгах, все-таки я не более того потеряю, сколько потерял бы, уступив землю за четыре и даже за пять тысяч. А хозяева у земли между тем будут настоящие, те, которым она нужна, которые не перепродадут ее на спекуляцию, потому что, как вы сами сейчас же высказались, им и уйти от земли некуда.

- Что говорить! с крестьянами кончить - святое это дело!

Машенька опять зевнула и потянулась; било девять часов.

- Ну-с, а теперь пора тебе, Машенька, и покой дать! - сказал я, вставая и отыскивая шапку. Машенька как бы встревожилась.

- Братец! куда же? а ночевать? Я ведь надеялась, что и вечерок вместе приятно проведем! - молвила она, выражая глазками знакомую мне грусть ни об чем.

Но я уклонился и даже настоял, чтоб она не провожала меня в переднюю, что она и исполнила, слегка, разумеется, покобенившись. Одеваясь, я слышал, как она произнесла в зале:

- А Анисимушко сегодня Клинцы для меня приторговал!

* * *

Возвратившись в Чемезово, я сообщил Лукьянычу, что Промптов мне за землю четыре тысячи надавал. Он даже лопатками передернул, словно спина у него зачесалась от этого известия.

- Пронтов-то этот, - сказал он, - и с Марьей Петровной, прошлым летом, все по грибы в Филипцево да в Ковалиху ездили. Раз с пяток были.

- Ну?

- То-то. Чудно мне это тогда показалось. Чтой-то, думаю, наши грибы им полюбились! Своих рощей девать некуда, а они всё к нам да к нам. А они вон что!

- Да, похоже на то, что присматривались.

- Так вот что, сударь. Сегодня перед вечером я к мужичкам на сходку ходил. Порешили: как-никак, а кончить надо. Стало быть, завтра чем свет опять сходку - и совсем уж с ними порешить. Сразу чтобы. А то у нас, через этого самого Пронтова, и конца-краю разговорам не будет.

НЕПОЧТИТЕЛЬНЫЙ КОРОНАТ

Прошло лет шесть после того, как я в последний раз посетил родное Чемезово, и я совершенно утерял из вида Машеньку. Два раза, впрочем, она сама напоминала мне о себе. В первый раз уведомила о своем вступлении во вторичный законный брак с Филофеем Павлычем Промптовым, тем самым, которому она, еще будучи вдовою после первого мужа, приготовляла фонтанели на руки и налепляла пластырь на фистулу под левою скулой. Во второй раз писала об отъезде в Петербург двоих старших сыновей: Феогноста и Короната, для поступления в казенные заведения, и просила меня принять их в свое "родственное расположение". "Поручаю тебе, мой родной, - писала она, - моих двоих молодцов, коих и прошу принять в свое родственное расположение; я же, с своей стороны, им лично внушала, чтобы они как добронравным поведением, так и прилежанием, всемерно старались оное заслужить. Как мать и христианка, я так рассудила, чтобы каждый из них тот путь избрал, который всего вернее к счастию ведет. И так как Феогностушка - мальчик характера откровенного, то я и заключила из сего, что он ближе всего найдет свое счастие в кавалерии; Коронатушку же, как мальчика скрытного и осмотрительного, заблагорассудила пустить по юридистической части. Что же касается до Смарагдушки, то пускай он, по молодости лет, еще дома понежится, а впоследствии, ежели богу будет угодно, думаю пустить его по морской части, ибо он и теперь мастерски плавает и, сверх того, имеет большую наклонность к открытиям: на днях в таком месте белый гриб нашел, в каком никто ничего путного не находил" и т.п.