– Чьё место?

– Чаще всех сюда заходит научный сотрудник Саххет. Но у него есть рабочие места и в других залах.

– Другие сотрудники тоже… сюда «заглядывают»?

– Реже. У нас специализация по эпохам, но по факту все занимаются всем.

– Почему вы привели меня именно сюда?

– С этого места можно отключать сигнализацию через порт, – он загибал пальцы. – Здесь рубильник. Отсюда исчезло большинство экспонатов.

Я не удержался и глубоко вздохнул:

– У экспонатов есть нечто общее?

Директор задумался, жестом пригласил подойти к ближайшему стеллажу, а сам выключил сигнализацию с помощью рубильника. Свет вокруг исчез.

Музейщик включил портативный фонарик и приблизился ко мне, открыл один из сейфов в шкафу. Выдвинул из темноты ящик и посветил в него.

«Экспонаты» лежали вперемешку, без всякого порядка. Директор запустил руку поглубже, в мешанину деревянных и костяных обломков, тряпья и откровенной трухи. Извлёк со дна толстую кипу бумажных листов.

– Что это?

– Реальные экспонаты постепенно заменялись пустой бумагой.

– Без записей?

– Бумага снизу, чтобы не было заметно потери объёма внутри ящика… В каком-то смысле бумага тоже экспонат, – добавил в сторону музейщик.

Надо же, он сам почти смеётся над своими «сокровищами». Если у человека бардак в голове, то он будет и вокруг. Хотя, возможно, его выводила из себя ситуация.

– Не знаю… мне показалось, – я попробовал обобщить ощущения, – тут должны работать настоящие фанаты своего дела. Как может профессионал так обращаться с предметами истории?

– Я сам не понимаю, – директор только развёл руками.

– Сюда часто ходят люди? Посторонние?

– Никогда… Очень редко.

– А подробнее?

– Ну, вот… около полугода назад, если не изменяет память, я показывал… да, именно этот ящик одной экскурсии. Тогда и заметил впервые бумагу, но… не придал значения. Посчитал, что Саххет придумал такой способ сохранения экспонатов. Вроде импровизации. Бумага поглощает влагу, или что-то в этом роде.

– Поглощает? Хм… Разве что вместе с экспонатами… Так какая делегация?

– Электронный журнал. Они делали исторический очерк.

Я усмехнулся:

– Интересно, о чём?

– Культура язычества. О понимании времени у древних. О цикличности и повторах в истории… Оказывается, они думали, что время представляет собой круг. Представляете? Как времена года. Абсолютного времени не существовало.

– И сколько страниц?

– Что?

– Сколько веков охватывает культура язычества?

– Это не века, а тысячелетия, – показалось, директор смутился. – С момента появления человека разумного до христианства. И позже. Христианство не сразу победило языческие культы. Десятки тысяч лет, точно не известно. Мы более-менее знаем, когда исчезли последние общины язычников, а уж когда они появились… О том времени мы ничего не знаем.

– Язычество охватывает большую часть истории человечества?

– Десятки тысяч лет. Но некоторые считают, что сроки нужно пересматривать в сторону многократного увеличения.

– И сколько журнальных страниц занял очерк? Пять-шесть?

Директор ответил с раздражением:

– Причём здесь это?

– Ладно, – я предложил перемирие. – Но всё же… Что общего в украденных экспонатах?

– Толком неясно, – директор направился к выходу, а я последовал за ним. – Предположительно, большинство – предметы культа земли.

«Опять. И здесь эта Земля», – мелькнуло в голове. Чёртовы экологи кричат о ней на каждом углу.[5]

Я отметил это как версию. Слабенькую, предварительную, но всё же…

Мы вернулись в его кабинет и расположились так же, как и сидели до похода в подземелья. Иными словами, мало что поменялось, прежде всего, в качестве информации по делу. Мы увидели много, но почти ничего не узнали. Такое случается.

– А вот эти предметы культа… – продолжил я прерванный разговор. – Как можно понять, что перед тобой именно они?

– Они иррациональны.

– Не понимаю.

Директор выдохнул что-то вроде «я тоже». Извлёк из кармана пачку сигарет, но затем предложил другой вариант продолжения разговора:

– Выпьете?

Я согласился. Музейщик достал из ящиков стола два бокала и бутылку вина. Затем бросил на меня короткий взгляд и добавил бутылку виски.

– Вино примечательное. Я его недавно обнаружил, когда разбирал сейф предыдущего директора. Полвека лежало. Но есть виски. Коньяк. Они… посвежее.

– Раз мы в историческом месте, прикоснёмся к истории.

– Попробуем её на вкус, – произнёс музейщик голосом заговорщика и подмигнул мне.

Распечатал бутылку.

– Давно вы за главного? – спросил я, глядя на то, как мужчина осторожен с бутылкой.

– Лет пятнадцать. Ему было под восемьдесят. Не доработал до пенсии всего месяц.

– Кто?

– Предыдущий директор.

Он разлил по стакану.

– Что с ним случилось?

– Скоропостижная смерть. На выходе из музея. Ступил за порог и…

– Сердце?

– Оно самое. Я занял его место.

– Не знал, что от этого ещё умирают.

Директор поднёс свой бокал к лицу и вдохнул аромат вина. Я последовал примеру.

– Он был… старой закалки, что ли. Не признавал новых… игрушек. Но время-то идёт, – он сделал небольшой глоток, смакуя его.

Мы отпили примерно по половине налитого.

– Ничего так, – неосторожно произнёс я, но, заметив обиженный взгляд директора, поспешил продолжить фразу. – Мне не с чем сравнивать. Вина не пил целую жизнь. Предпочитаю виски и коньяк.

Мужчина принял извинения и освежил мой бокал.

– Так что там с культом? – спросил я.

– А?.. Они… бессмысленны. Не имеют значения. Для нас.

– Это трудно понять.

– Допустим, перед вами черепок. Глиняный. На нём раскраска. Какой-нибудь орнамент. Вы не можете сказать, что он означает. Может быть, мы видим простое украшение предмета быта, а может, посвящение божеству. Это знали лишь те, кого давно нет. Да и – встреть мы их – они бы нам не сказали.

– Почему?

– Мы чужаки, а у них родо-племенной строй. Замкнутый на себе. Всё имело значение только в смысле данных связей. Культ предков, покровителей рода, природных духов. Вы услышали?

– Что?

– При-родных духов. Тех, что при роде… Извините, под вино только конфеты, – директор порылся по ящикам. – Надо же, вызвал гостя и забыл обновить… личные закрома.

– Ничего.

– Теперь… для нас это только слова. А они жили внутри этого. Не отстраняясь. Не сомневаясь. Не пытаясь взглянуть со стороны. Не понимая.

Мы выпили ещё.

– Интересно, какими они были, – выговорил я, ощущая, как начинает действовать алкоголь.

– Никто не знает. Это было… пробуждение человечества. Как весна после зимнего сна. Нам не вернуться туда… Наверное, и не стоит пытаться.

– Всё, что осталось, непонятно, – я медленно произнёс в потолок.

– Неинтересно. Такая древность на периферии внимания, – его лицо раскраснелось.

– Сколько могло стоить украденное?

– В нашем времени – нисколько.

– А в их?

Он посмотрел на меня так, что я понял: вопрос не имеет смысла.

– Что, если бы мы могли познакомить их с письменностью? – Мне показалось, что я задал умный вопрос.

– С книгами?

– Да.

– Они бы… – он прыснул от смеха. – Они бы… бросили в нас топором.

Его тело содрогнулось в приступе хохота: «Томагавком, представляете?.. А потом бы сделали… из нас кожаные амулеты».

Его безудержный смех заразил и меня: «И мы бы встретились тут, в музее».

Через полминуты директор смог более-менее внятно произнести:

– Из книги легко вырвать страницу. Переписать, – он стал загибать пальцы. – Подправить. Оболгать. Украсть. Знание, доверенное бумаге, уже наполовину украдено… Ис… испорчено. Иссушено. Так же как здешние мумии, – он посмотрел на меня довольно жёстким взглядом, но быстро смягчил его и улыбнулся. – Вы понимаете? Бумага это не человеческое сознание. Оно живёт по-другому.